на время
показалось, что Седовласая выздоравливает. Она  стала  легче  дышать,  как
будто с нее спала тяжесть лет.
     Если она и знала, что умирает, то не говорила об этом. Если  ей  было
больно, об этом можно было только догадываться. Ради ребенка  она  никогда
не бывала печальной. Она была,  как  тыква,  в  которую  вставлена  свеча.
Какое-то время вы видите только свет, вы не замечаете, до тех пор, пока не
станет слишком поздно, что тыква насквозь прогнила.
     Она лихорадочно подбирала рассказы и песни для ребенка. Мне она  дала
такое  задание,  чтобы  я  рассказывала  все,  что  я  знаю   из   истории
оплакивания. Она хотела навсегда закрепить это в памяти Линнет и  моей.  А
так как я прожила с ней уже пять лет, мне приходилось тратить много, много
часов, чтобы рассказать все, что знала. Мы перебрасывались с ней репликами
- перекличка,  которую  обожала  Линнет.  Во  время  рассказа  она  обычно
раскачивалась, кладя свою головку на плечо то мне, то Седовласой.
     Когда все истории были рассказаны, Седовласая добавила новую историю,
которую я раньше слышала только по частям от других. Она  рассказывала  ее
мне наедине. Я помню ее так, как будто она рассказала лишь сегодня  утром.
Это была ее собственная история.
     Она не вставила в нее имя А'рона,  не  упоминала  она  также  Линнет.
Наверное, потому, что она дала старой Королеве клятву о другой  правде,  и
смерть Королевы приковала ее к этой лжи.
     Но в тот день, когда история была досказана,  когда  Линнет  и  А'рон
собирали в лесу цветы, Седовласая попросила меня  принести  ей  Чашу  Сна,
протянув ко мне руки - вот так. Мне трудно нарисовать  ее  пальцы  такими,
какие они были тогда, тонкие и скрюченные.  Мне  больно  смотреть  на  них
снова, но меня  останавливает  не  это.  Чтобы  их  нарисовать,  требуется
тонкость, которую, увы, мои старые руки забыли. Но хоть  она  была  худая,
бледная, опустошенная, ее волосы были такие же  темные  полные  загадочной
силы, как всегда. Я заплела их, как она мне велела, вплетя в  них  красные
триллисы жизни и сине-черные  траурные  ягоды  смерти.  Вокруг  кровати  я
сплела две зеленые ветви - промежуток между ними - путь, по  которому  она
пошла. Потом  она  улыбнулась  мне  и  успокоила,  увидев,  что  я  готова
заплакать - я, которая в жизни никогда ни о чем не плакала.
     Я стояла перед ней с Чашей  в  руке.  Фигура  вам  кажется  странной?
Немного зажатая? Ну, иначе не могло быть. Спина и шея  у  меня  болели  от
напряжения: мне хотелось дать ей Чашу, чтобы облегчить боль, и все  же  не
хотелось, потому что, хотя ее боль пройдет, у Линнет, А'рона и  меня  боль
будет продолжаться и продолжаться. Конечно, в конце концов я дала ей  Чашу
и ушла, как  она  велела,  прежде,  чем  она  выпила,  прежде,  чем  могла
остановить ее.
     Я стояла у входа в пещеру и впервые, кажется, перевела дыхание с  тех
пор, как дала ей Чашу. И в это время вернулись с прогулки А'рон и  Линнет.
Дитя несло растрепанный букет из поникших лунных шапочек и триллисов и тех
желтых цветочков, у которых серединка похожа на глаз, я не помню, как  они
называются.
     - ЛЕСНОЙ ГЛАЗ ИЛИ ЛЕСНАЯ УЛЫБКА?
     - Вы хорошо изучили наш мир. А'рон не  зря  восхищался  вами.  Ну,  я
быстро спустилась по тропинке, чтобы встретить  их,  и  что-то  придумать,
чтобы увести их от пещеры. Пока мы  гуляли  -  дитя  бежало  впереди  нас,
щебеча и увлекая нас вперед - и я была вынуждена улыбаться. А'рон на  ходу
взял меня за руку. Мы часто таким образом просто касались друг друга. Если
это и означало плату, я так не считала. И вдруг глубоко внутри меня что-то
разорвало. Я подумала, что - скорбь, но А'рон взглянул на меня.
     - Ты смеешься, Гренна, - сказал он. -  Послушай,  Линнет,  твоя  мама
умеет смеяться.
     Но она убежала по дорожке  слишком  далеко  и  не  услышала,  или  не
обратила внимания. Он повернул меня к себе лицом и прикоснулся пальцами  к
моему лицу. Но глаза у меня были полны слез, и когда  он  это  увидел,  он
догадался.
     - Линни? - спросил он.
     Я кивнула.
     И он заплакал,  сначала  беззвучно,  потом  начал  тяжело  рыдать.  Я
никогда не слыхала ничего подобного. Я обняла его, а  когда  он  затих,  я
притянула руками его лицо и поцелуями осушила его слезы.
     Вот так нас и застала Линнет, плачущими и целующимися. Она  протянула
к нам ручки, чтобы мы подняли ее и прикоснулись  к  ней  тоже.  И  мы  оба
поцеловали ее, а она положила нам на головы цветы и сказала:
     - Теперь вы оба мои и друг друга.
     Ах, Дот'дер'це, у вас тоже слезы в глазах. Вы плачете о смерти  Седой
Странницы?
     - НЕ ЗНАЮ, ГРЕННА. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, Я НЕ ПЛАЧУ О ПОТЕРЕ.
     - Но ведь ничего нельзя потерять, Дот'дер'це, если хранить это во рту
и в ушах. Если о чем-то помнят, оно не потеряно.
     - ТОГДА Я НЕ ЗНАЮ, О ЧЕМ ПЛАЧУ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРОДОЛЖАЙ РАССКАЗ.
     Мы отпустили Линнет наземь, и она поскакала по дорожке и  забежала  в
пещеру прежде, чем я  смогла  остановить  ее.  Когда  она  вскрикнула,  мы
вбежали в пещеру.
     Седовласая лежала так, как я оставила ее, лицо ее было спокойно, руки
сложены на груди. Меня удивило, какой она выглядела молодой и красивой.
     Мы с  А'роном  вынесли  ее  оболочку  и  положили  на  столбы.  Мы  с
Седовласой построили их за несколько месяцев до  этого,  хотя,  по  правде
говоря, она только наблюдала, прижав руку к боку, пока я трудилась.
     Я просидела весь день, как каменная, не разговаривая с А'роном,  хотя
часто сажала Линнет к себе на колени. Я просидела так, пока  не  прилетели
первые птицы, они сели на  оболочку  Седовласой  и  одна  черная  птица  с
безумными белыми глазами вырвала первый кусок.
     Тогда я скатилась с горы с Линнет на руках, и нас обеих несколько раз
стошнило, хотя я и раньше, бывало, сидела у погребальных столбов,  и  меня
никогда не рвало. Странно, как человека может тошнить, когда в желудке нет
ничего, кроме желчи.
     Я оставила Линнет с А'роном, спустилась с гор в город, прошла прямо в
апартаменты Короля, стала на колено и сказала:
     - Седая Странница ушла.
     - Ты заставишь их помнить ее? - спросил он.
     Это был правильный ответ, но я хотела от  него  чего-то  большего.  Я
ведь знала, как он дорожил ею.
     - Ваше высочество, - сказала я, отвечая льдом на лед, - заставлю.
     - Пусть строчки твоих песен будут длинными, - сказал он.
     Я повернулась и ушла. Он знал, что я не  произнесла  последнюю  фразу
ритуала. Я не хотела доставить ему  удовольствие  своими  словами.  Он  не
услышит от меня "пусть твоя смерть будет быстрой". Мне в  это  время  было
все равно, будет ли она краткой или долгой. Единственная, кто был  мне  не
безразличен, уже  пережила  слишком  много  предательств,  слишком  долгую
смерть и слишком короткую жизнь.


     Я вернулась в пещеру, помня ее слова. Я наложила  краску  на  щеки  и
села с г'итаррой А'рона, чтобы сочинить короткую погребальную песнь, гимн,
плач. Мне давно нравились сладкие звуки струн, и  он  отдал  мне  г'итарру
насовсем.  Но  ничего  не  получалось.  Даже   слова,   сочиненные   самой
Седовласой, были слишком слабыми для моих чувств.
     Я взглянула на  свое  отражение  в  маленьком  зеркальце,  которое  я
повесила для Линнет, у нее была детская страсть к  таким  вещам.  По  моим
щекам проложили бороздки настоящие слезы. Я могла  бы  по  ним  нарисовать
слезы любого цвета, но я просто не в силах была вот так просто разрисовать
себе лицо и проститься с ней.
     Я обратилась к ней, чуть дыша:
     - Прости меня, Седовласая. Прости, что моя печаль слишком велика.
     Она бы содрогнулась от океана слез. Но хотя я не была  ей  родной  по
крови, я была ее верной ученицей. Она была мне дороже, чем родная мать,  и
я должна была сделать в  ее  честь  что-то  большее.  У  нее  должны  быть
длинные, длинные ряды плакальщиц. Я обязательно дам ей вечность.
     Поэтому всю следующую ночь в Королевском Зале Плача, пока плакальщицы
входили и выходили, с большей  или  меньшей  искренностью,  кто  как  мог,
произнося ритуальные слова, я рисовала карты. А'рон  увел  Линнет,  потому
что если бы они скорбели рядом со мной, я бы этого не вынесла.
     Я работала молча и, возможно, именно мое молчание поначалу  привлекло
плакальщиц. Если у меня, как у молодой плакальщицы, и была  репутация,  то
не благодаря молчанию. Острый язычок - это еще самое мягкое, что  говорили
обо мне. Но если вначале их привлекло молчание, то потом они  возвращались
снова из-за Карт Печали.
     У меня ушло семь дней и бессонных ночей, пока я закончила рисовать. А
потом я вернулась в пещеру и проспала целую неделю,  почти  не  осознавая,
кто я, и что я, и где именно я спала. А'рон - чтобы приглушить собственное
горе - строил вокруг меня дом, дом  настолько  непохожий  на  пещеру,  как
только  возможно:  он  был  полон  света  и  неба.   Когда   я,   наконец,
по-настоящему очнулась и поняла, где я, руки у  меня  были  так  запачканы
краской, что ушли месяцы, пока они снова стали чистыми. А'рон говорил мне,
что каждый раз, когда он пытался обтереть мне пальцы, я  дралась  с  такой
яростью, которую нельзя было ничем усмирить. Я  ему  не  поверила,  но  он
показал мне синяк под глазом, и я много раз поцеловала  это  место,  чтобы
выпросить прощение, а он смеялся. Одежду, в которой я была  ту  неделю,  я
сожгла.  Те  семь  дней  так  и  не  восстановились  в  моей  памяти.  Что
происходило, я знаю только со слов А'рона. Но я верила ему, он никогда  не
лгал.
     Я привела к Седовласой такие ряды плакальщиц, которых  не  бывало  ни
до, ни после - длинные, торжественные ряды: молодые и  старые,  мужчины  и
женщины, дети,  которые  никогда  не  видали,  как  оплакивала  она.  Даже
небесные путешественники пришли. Их, я уверена, привлекло любопытство,  но
они оставались и плакали вместе со  всеми.  Видимо,  вы  -  люди,  которые
изредка плачут. И каждый раз, как люди видят Карты, ряды  пополняются  еще
одним плакальщиком. О, Седовласая обязательно будет бессмертна.
     - Я БЫЛА ТАМ. Я БЫЛА СРЕДИ НЕБЕСНЫХ  ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ,  КОТОРЫЕ  ЛИЛИ
НАД НЕЙ СЛЕЗЫ.
     - Да? Я тебя не помню.
     - МЕНЯ ТРУДНО НЕ ЗАПОМНИТЬ. НАВЕРНОЕ, ТЫ НЕ ВИДЕЛА МЕНЯ.
     - Ты права; с моей стороны невежливо было так говорить.  Но  я  рада,
что ты там была.
     - А ЧТО ЖЕ КАРТЫ?
     - Карты? Я не  забыла.  Убери  краски.  Картинка?  Это  пустяк,  так,
быстрый набросок.
     - МОЖНО МНЕ ОСТАВИТЬ ЕЕ СЕБЕ?
     - Конечно. И каждый раз, как  ты  посмотришь  на  нее,  ты  вспомнишь
Седовласую.
     - Я БЫ ХОТЕЛА УЗНАТЬ ЕЕ ПОЛУЧШЕ.
     - Она бы тебе понравилась. Я вижу, ты знаешь наши ритуалы. Поэтому  я
отвечу тебе, как положено. Она бы выросла от твоей дружбы. И это -  чистая
правда. Хотя она сторонилась ваших обычаев, она не забывала повышать  свое
мастерство пониманием. И, конечно, она полюбила А'рона еще до того, как он
стал нашим, одним из нас.
     - ДА.
     - А теперь о Картах.  Видишь,  я  не  забыла.  Сейчас  настало  время
показать их.
     - ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ИХ ДЕРЖАЛА ТАК?
     - Разложи их.
     В  первой  колоде  было  одиннадцать  карт,  а  не  те  разукрашенные
тринадцать плюс тринадцать, которыми пользуются игроки. Я нарисовала Карты
на толстой бумаге, которую я  сделала  из  размоченного  и  спрессованного
тростника. Я сделала рисунок тонкой линией, так что только  я  сама  могла
разобрать контуры. Потом я  раскрасила  их  красками  и  мелками,  которые
использовала для своих масок скорби.  Вот  почему  здесь  только  основные
цвета, не широкая палитра живописи, а ряд чистых красок  скорбящего  тела.
Красный? Об этом цвете много говорили. Вот правда о нем. Это  вообще  была
не краска. Это была моя собственная кровь. Я взяла  ее  из  изгиба  левого
локтя, из ближайшего сердцу сгиба. Вы и сейчас можете видеть шрам.  Сейчас
это не больше, чем след  от  укола  булавкой.  А'рон  сказал,  что  именно
поэтому я потом так долго спала. Не от  истощения  или  от  горя.  У  меня
началась болезнь крови, и он попросил для меня лекарства на вашем корабле.
Когда ваши люди не дали ему ничего...
     - ОН ЗНАЛ, ЧТО НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ПРОСИТЬ. ЭТО ПРОТИВОРЕЧИТ НАШИМ КЛЯТВАМ.
     - Он держал меня руками во время горячки, даже  когда  я  бушевала  и
била его кулаками. Даже когда Линнет плакала, он держал  меня.  Следов  от
этой горячки не осталось, кроме шрама. Я не помню...
     - НО КАРТЫ?
     - До сегодняшнего  дня  первые  тринадцать  карт  называются  Главной
Колодой. Тебя это сбивает с толку? Ты что-то считаешь на пальцах?  В  Зале
Плача было сделано одиннадцать, а потом, после недели  горячки  и  сна,  я
встала и нарисовала еще две. Главная Колода хранится в  Музее  Совета,  на
бархате под стеклом. Карты каждый месяц раскладываются в ином порядке, как
будто этот порядок сейчас имеет значение.
     Первая колода непосредственно выражала то, что я испытывала. В ней не
было тайной символики. Семь Плакальщиц занимали по одной карте  на  каждую
из больших семей. Пещера, в Которую Совсем не Проникает Свет, самая темная
карта, это, конечно, карта смерти. Как  мы  появляемся  из  пещеры-утробы,
точно так же мы в конце уходим в другую пещеру. И моя  дорогая  Седовласая
ушла к своему концу  в  настоящей  пещере.  Картинка  на  карте  -  точное
изображение  ее  последнего  покоя:  кровать  в  центре  пещеры,  убранная
триллисами и траурными ягодами, ее постель.
     Королева Теней - главная карта, потому  что  Седовласая  всегда  была
верна  своей  Королеве.  А  Певец  Погребальных  Песен  -  младшая  карта.
Подвижная карта, карта, которая может легко  перемещаться  вверх  и  вниз,
названа в честь моей Седой Странницы. Лицо на  карте  -  это  ее  лицо,  а
темные волосы под серой накидкой убраны цветами. Но это Странница молодая,
не искалеченная возрастом и болью. Когда на ее лице не было морщин и когда
небесный принц был ее любовником.
     Семь Плакальщиц. Пещера.  Королева.  Певец.  Седая  Странница.  Всего
одиннадцать карт. А после своего сна я добавила еще две: Человека-Без-Слез
и Чашу Сна.
     Я иногда думаю, что это был просто сентиментальный  жест.  Седовласая
часто говорила мне, чтобы я не путала чувства и чувствительность. Не знаю,
что бы она об этом подумала. Но я это делала для нее: я  делала  так,  как
все настоящие плакальщицы создают свои стихи, изречения, песни и  картины.
Это все старые,  медленные  способы,  но  как  бы  они  ни  были  стары  и
медлительны, они - о рождении и смерти и о короткой дорожке, по которой мы
идем между ними.
     Мне не надо было объяснять Карты  многим  рядам  плакальщиц,  которые
приходили почтить Седовласую, как приходится объяснять их сейчас. Снова  и
снова, для тех, кто, как вы, прибывает с неба,  нашим  собственным  людям,
которые пародируют печаль комическими песнями и  танцами  и  которые  даже
Карты Печали превратили в игру.
     Но сделаю это еще раз. Один последний раз. Я объясню Главную  Колоду.
Прости меня, если в рассказе  будут  повторяться  части,  которые  ты  уже
слышала. На этот раз я буду рассказывать с  особой  тщательностью,  потому
что иногда я - даже я - рассказывала о них по обязанности, не  заботясь  о
смысле. На этот  раз  я  размотаю  клубок  искренней  печали.  Ради  Седой
Странницы. Ради себя самой. Ради А'рона и Линнет и всех остальных. История
должна быть досказана до конца.
     Я  буду  раскладывать  карты  по  одной,  одну  за   другой.   Слушай
хорошенько. Не надейся на свои ящики,  женщина  неба.  Пользуйся  глазами.
Пользуйся ушами. Память - дочь глаза и уха.
     - Я БУДУ СЛУШАТЬ И СМОТРЕТЬ, ГРЕННА. Я ВЫКЛЮЧУ ЯЩИК  И  БУДУ  ДЕРЖАТЬ
СЛОВА В УШАХ И ВО РТУ.
     - Хорошо, Дот'дер'це. Так и должно быть.
     Вот Семь Плакальщиц.
     Первая - плакальщица Земли, как и я - из Земель, тех, кто трудится на
Земле. Мы были здесь раньше других и останемся, когда всех  остальных  уже
забудут. Земля одета в коричневую тунику и клетчатые штаны нашего  рода  и
едет верхом на белой свинье.
     Вторая - плакальщица Луны, тех, кто следит  за  сменой  времен  года,
пророчиц и жриц, кто произносит предсказания и держит в руках крест и шар.
     Третья - Лучниц, которые добывают пищу в лесах и полях.
     Четвертая - Вод и тех, кто промышляет там.
     Пятая -  Скал,  тех,  кто  изменяют  лица  гор  и  творят  из  камней
драгоценности.
     Шестая - Звезд, которые пишут наши стихи,  чья  память  коротка,  кто
узнает и забывает.
     Седьмая - Королевская  Плакальщица,  высокая,  как  все  королевского
рода. Она с парой, пришла из моря, чтобы править нами.
     Семь Плакальщиц, которых коснулись слова моих Учителей.
     А от этих Семи происходят другие. Королева Теней, чтобы править  ими.
Певец Погребальных Песен, чтобы предавать их. Чаша Сна, чтобы  преображать
их.  Человек-Без-Слез,  чтобы  наблюдать,  как  они  преображаются.  Седая
Странница, которая рассказывает о них всех, пока не уходит  в  Пещеру  без
Света.


     Вот так я рассказывала о них тогда,  певучим  голосом,  переполненным
слезами. Те первые тринадцать были известны как Карты  Мрака,  потому  что
все лица в первой колоде были темные, ведь я их рисовала в  своей  скорби.
Те тринадцать карт, которые были потом добавлены картежниками,  назывались
Карты Света. Все фигуры на них -  как  разинутый  рот  -  побелевшие  лица
оскалены. Пародия на все, что мы почитаем.
     Вот, ты можешь увидеть разницу даже в этой колоде.  На  моем  рисунке
Человек-Без-Слез одет в дорожный костюм, руки у него разведены в  стороны,
и сквозь слезу на каждой ладони струится свет. Но его лица не  видно,  оно
скрыто в шаре его головного убора. Однако, в колоде  картежников  он  одет
иначе, в голубое, а на плечах звезды и полосы. У него борода. И хотя  руки
у него также  распростерты,  и  свет  струится  сквозь  ладони,  лицо  его
нарисовано так же четко, как любой плакальщицы,  и  он  улыбается.  Это  -
болезненная, печальная гримаса.
     Ты можешь заметить разницу в Королеве Теней. В моей колоде она  одета
в красное с черным и на картине изображен портрет  той,  что  царствовала,
когда Седовласая была учителем их всех. Но нынешние карты все безликие, на
одно лицо, черты смазаны, как кашка для детей. В них нет  смысла.  У  моей
Королевы было подлинное лицо, узкое, грубое, хитрое, голодное,  печальное.
Но та карта отражала еще более старое сказание. Ты  его  знаешь?  Королева
оплакивавшая своего супруга, отправилась в Пещеру в Центре  Мира.  На  ней
было красное платье и черный плащ и она  несла  с  собой  мешок  с  самыми
дорогими самоцветами, чтобы откупить его у Смерти. В те дни считалось, что
Смерть живет в большом каменном дворце в  Центре  Мира,  окруженном  теми,
кого никто не оплакал, кто должен был сам скорбеть о себе. Смерть не  была
удовлетворена королевским прикосновением, понимая, что, в конечном  счете,
Смерть могла прикоснуться к любому, и  к  ней  мог  прикоснуться  любой  и
всякий.
     Королева прошла много миль по извилистой, закручивающейся пещере, она
научилась видеть в темноте ночным видением так же ясно, как любая  Обычная
Плакальщица. Много долгих ночей прошло, и,  наконец,  она  остановилась  у
лужи и стала на колени, чтобы попить. Сначала  она  увидела,  как  мечутся
фосфоресцирующие рыбы, многочисленные, как звезды. Потом, подняв лицо  над
водой, она  увидела  свое  собственное  отражение,  с  блестящими  ночными
глазами, большими и сияющими. Она не узнала себя, так  изменилась  она  за
время путешествия, она подумала, что это Королева ночного неба, упавшая со
звезд. Она так сильно возжелала ее, что осталась у лужи,  выплакав  в  нее
свои  драгоценные  самоцветы,  умоляя  женщину   с   алмазами   в   глазах
приблизиться к ней.
     Когда она проплакала тринадцать дней, печаль  о  своем  супруге  была
забыта, а ее драгоценности были растрачены. Она вернулась домой с  пустыми
руками, лепеча что-то о Королеве, которая упала с неба. Ее глаза  остались
широко раскрытыми и п