Жизнь, -- говорит Анубис, -- и смерть.
     -- Не понимаю, -отвечает Оаким -- Ты сказал  "величайшим".
Ты требовал одного ответа. Однако назвал две вещи.
     -- Вот  как?  -- усмехается Анубис -- В самом деле? Только
потому, что я использовал два слова, получается, что  я  назвал
две  различные  вещи?  Разве  вещь  не может иметь более одного
имени? Возьми, к примеру, себя. Что ты такое?
     -- Я не знаю.
     -- Твой ответ может стать началом мудрости.  Ты  столь  же
легко  можешь  быть  как  машиной,  которую  я  решил  на время
поместить в человека, а теперь вернул в металлическую оболочку,
так и человеком, которого я решил поместить в машину.
     -- Тогда в чем тут разница?
     -- Ни в чем. Нет никакой разницы. Да ты и не  смог  бы  ее
увидеть. Ты не можешь помнить. Скажи мне, ты жив?
     -- Да.
     -- Почему же?
     -- Я  мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть воспоминания.
Я могу говорить.
     -- И какое из этих качеств есть жизнь? Вспомни, что ты  не
дышишь,  что  твоя  нервная система -- это металлические нити и
что я сжег твое сердце. Вспомни еще, что у  меня  есть  машины,
которые  умнее тебя, больше помнят, лучше говорят. Что же тогда
оправдывает твое утверждение? 'Ты  говоришь,  что  слышишь  мой
голос?  Хорошо.  Я  отключу  и  твой  слух.  Следи внимательно,
перестанешь ли ты существовать.
     ...Снежинка, опускающаяся в колодец, колодец без воды, без
стен, без низа, без верха. Теперь вычтем снежинку и  рассмотрим
падение...
     Через   безвременный   промежуток  времени  голос  Анубиса
возвращается:
     -- Знаешь, ли ты теперь различие между жизнью и смертью?
     -- "Я" -- вот что такое жизнь, -- произносит Оаким. -- Что
бы ты ни дал мне и ни взял у меня, если "я" остается, то это --
жизнь.
     -- Спи, -- говорит Анубис... И -- нет больше  ничего,  что
слышало бы его там, в Доме Мертвых.
     Когда  Оаким просыпается, он лежит на столе рядом с троном
и вновь может видеть, и он смотрит на танец  мертвых  и  слышит
музыку, под которую они танцуют.
     -- Ты был мертв? -- спрашивает Анубис.
     -- Нет, -- говорит Оаким. -- Я спал.
     -- В чем разница?
     -- "Я"  еще существовало, хотя я и не знал об этом. Анубис
смеется.
     -- А если бы я никогда не разбудил тебя?
     -- Тогда это, наверное, была бы смерть.
     -- Смерть? Только если бы я не захотел  использовать  свою
силу,  чтобы  разбудить тебя? Даже несмотря на то, что сила эта
всегда оставалась бы  при  мне,  а  твое  "я"  всегда  было  бы
пригодно для пробуждения?
     -- Если бы ты не пробудил меня и мое "я" всегда оставалось
лишь возможностью, то это была бы смерть.
     -- Минуту  назад  ты  сказал,  что сон и смерть -- разные*
вещи.  Значит,  различие  между  ними   определяется   периодом
времени?
     -- Нет,  -говорит  Оаким,  -дело  не  в  этом.  После  сна
приходит бодрствование, и все это время  я  существую,  я  знаю
это. Когда я не знаю ничего.
     -- Значит, жизнь есть ничто!
     -- Нет.
     -- Тогда жизнь есть существование? Как у этих мертвых?
     -- Нет,   --   говорит   Оаким.   --  Она  есть  знание  о
существовании, по крайней мере, время от времени.
     -- Процесс чего же она есть?
     -- Процесс моего "я", -- говорит Оаким.
     -- А что такое "Я"? Кто ты?
     -- Я -- Оаким.
     -- Это имя дано тебе мной совсем недавно. Чем  ты  был  до
этого?
     -- Не Оакимом.
     -- Мертвым?
     -- Нет! Живым! -- кричит Оаким.
     -- Не  повышай  голос в моем Доме, -- говорит Анубис -- Ты
не знаешь, что ты или кто  ты,  ты  не  знаешь  различия  между
существованием и несуществованием, однако осмеливаешься спорить
со  мной  о жизни и смерти! Теперь я не буду спрашивать, я буду
рассказывать тебе. Я расскажу тебе и о жизни и о смерти...
     Жизни слишком много и жизни не хватает, -- начинает он, --
и то же самое справедливо и для смерти. Сейчас  это  перестанет
казаться парадоксом.
     Дом  Жизни  находится  так  далеко  отсюда, что луч света,
покинувший его в тот день, когда ты вошел сюда, еще не  миновал
даже  ничтожной  части расстояния, разделяющего нас. Между нами
лежат Средние Миры. Они движутся в  потоках  Жизни-Смерти,  что
текут между моим Домом и Домом Осириса. Когда я говорю "текут",
я  не  имею  в  виду,  что они ползут, словно жалкий луч света.
Скорее, они катятся, как волны  океана,  у  которого  лишь  два
берега.  Мы можем поднять волны всюду, где нам будет угодно, но
сам океан никогда не выйдет из берегов. Что это за волны?
     Некоторые  миры  переполнены  жизнью.  Жизнью   ползающей,
множащейся,  плодящейся  без  меры, -- слишком милосердные, без
меры развившие науки, сохраняющие людям жизнь -- миры,  которые
топят  себя  в  собственном  семени, миры, заполняющие все свои
земли толпами беременных женщин -- и потому идущие к смерти под
тяжестью  собственной   плодовитости.   Есть   миры   холодные,
бесплодные  и  жестокие, миры, перемалывающие жизнь, как зерно.
Даже с модификациями тела  и  меняющими  мир  машинами  имеется
всего  несколько  сот миров, которые могут быть заселены шестью
разумными расами. Жизнь очень нужна на худших из них. На лучших
она может стать ужасным даром. Когда я говорю, что жизнь  нужна
или  не  нужна,  я  тем самым утверждаю, что нужна или не нужна
смерть, и говорю я не о двух разных вещах, а об одной и той же.
Осирис и я -- бухгалтеры. Мы сводим баланс. Мы поднимаем  волны
или  заставляем  их  вернуться  в  океан.  Может  ли жизнь сама
ограничивать себя? Нет. Она есть бессмысленное стремление двоих
стать бесконечностью. Может ли  смерть  сама  ограничить  себя?
Никогда.   Ибо  она  --  столь  же  бессмысленное  усилие  нуля
поглотить бесконечность.
     Но кто-то должен стоять и над жизнью, и  над  смертью,  --
говорит  Анубис,  --  иначе  плодородные  миры возвышались бы и
падали, возвышались и падали,  раскачиваясь  между  империей  и
анархией,  чтобы затем окончательно погибнуть. Холодные же миры
были бы проглочены нулем. Жизнь  не  может  удерживать  себя  в
предназначенных  ей  границах.  Следовательно,  она должна быть
удержана теми, кто стоит над  жизнью  и  смертью.  Осирис  и  я
владеем  Средними  Мирами.  Мы  управляем ими, и мы возвышаем и
подавляем  их,  как  захотим.  Теперь  ты  видишь,  Оаким?   Ты
начинаешь понимать?
     -- Вы ограничиваете жизнь? Вы присылаете смерть?
     -- Достаточно  на  время  стерилизовать одну или все шесть
разумных рас на любом из миров, когда это необходимо. Мы  можем
манипулировать продолжительностью жизни и, если понадобится, --
уничтожать ее избыток.
     -Как?
     -- Огонь. Голод. Чума. Война.
     -- А  холодные, жестокие миры? Как с ними? , -- Можно дать
им повышенную рождаемость  и  вмешиваться  в  продолжительность
жизни.  Сразу  после смерти обитатели этих миров попадают в Дом
Жизни, а не сюда. Там их или обновляют,  или  же  расчленяют  и
используют  для  создания  новых  индивидов, которые могут и не
иметь человеческого сознания.
     -- А другие мертвые?
     -- Дом Мертвых -- это кладбище всех шести рас. На  Средних
Мирах есть подобия кладбищ, но единственное настоящее -- здесь.
Иногда  Дом  Жизни  посылает  к  нам за телами или частями тел.
Случалось, что и они отправляли нам свои излишки.
     -- Это трудно понять. Это кажется жестоким и грубым...
     -- Это жизнь и смерть. Это -- величайшее  благословение  и
величайшее  проклятие  Вселенной.  Тебе  незачем понимать. Твое
понимание  или  непонимание,  твое  одобрение  или  неодобрение
ничего не изменят.
     -- А  как  получилось, что вы, Анубис и Осирис, властвуете
над этим?
     -- Есть вещи, которые тебе не положено знать.
     -- Но почему Средние Миры приемлют вашу власть над собой?
     -- Они  живут  с  ней  и  с  ней  умирают.  Она  выше   их
возражений,  ибо  она  необходима  для самого их существования.
Наша  воля   стала   естественным   законом,   она   совершенно
беспристрастна  и  применяется  в  равной  степени ко всем, кто
подвластен нам.
     -- Есть и такие, кто неподвластен?
     -- Ты узнаешь об этом больше, когда  я  захочу  рассказать
тебе,  --  не  сейчас.  Я  сделал тебя машиной, Оаким. Теперь я
сделаю тебя человеком. Кто сможет сказать, кем ты был  вначале?
Если бы я стер твои воспоминания до этого момента и затем вновь
воплотил  тебя,  ты  мог  бы  вспомнить только, что начинал как
машина.
     -- Ты так и сделаешь?
     -- Нет. Я  оставлю  твои  воспоминания.  Они  понадобятся,
когда   я   назначу  тебе  новые  обязанности.  Если,  конечно,
назначу...
     Анубис воздевает руки и сдвигает ладони. Машина  поднимает
Оакима и выключает его чувства.
     Музыка  падает  вокруг  танцоров, и две сотни факелов ярко
горят на колоннах, подобные бессмертным мыслям...
     Оаким открывает глаза и видит серое. Он  лежит  на  спине,
глядя  вверх.  Под ним холодные плиты, а вдалеке справа от него
-- мерцающий свет. Вдруг он сжимает левую руку, шевелит большим
пальцем, вздыхает.
     -- Верно, --  подтверждает  Анубис.  Оаким  садится  перед
троном, оглядывает себя, смотрит вверх на Анубиса.
     -- Тебе было даровано имя и ты вновь родился во плоти.
     -- Благодарю тебя, Хозяин!
     -- Не  за  что. Здесь это несложно. Встань! Ты помнишь мои
уроки? Оаким поднимается.
     -- Какие?
     -- Темпоральную  фугу.  Делать  так,   чтобы   за   мыслью
следовало время, а не тело.
     -- Да.
     -- А искусство убивать?
     -- Помню, Повелитель.
     -- А их сочетание?
     -- Помню.
     -- Так покажи!
     Анубис  встает, и черная морда с красной молнией -- языком
оказывается высоко над головой Оакима.
     -- Да смолкнет музыка! -- кричит он. -- Пусть  приблизится
тот, кто в жизни звался Дарготом!
     Мертвые  перестают  танцевать. Они стоят неподвижно, -- не
шевелясь,  не  мигая.  Несколько  секунд  длится  молчание,  не
нарушаемое ни словом, ни шарканьем ног, ни дыханием.
     Затем  Даргот  движется  среди  застывших  фигур -- сквозь
тень, сквозь отсветы факелов. Оаким  выпрямляется,  смотрит,  и
мускулы каменеют на его плечах и спине
     <. . .>
     Голову  Даргота охватывает металлическая лента цвета меди,
она скрывает его скулы, исчезая под тяжелым подбородком. Другая
лента проходит над бровями, висками,  смыкаясь  на  затылке.  В
желтых   глазах  пылают  красные  зрачки.  Его  нижняя  челюсть
размеренно движется, словно он жует что-то, он катится  вперед,
и  зубы его -- отточенные ножи. Голова чуть покачивается на шее
длиной в локоть взрослого мужчины.  Плечи  его,  трех  футов  в
ширину,  придают  Дарготу  сходство с перевернутой пирамидой --
бока  его  резко  сужаются,  чтобы  встретиться   с   членистой
механической  ходовой  частью,  начинающейся там, где кончается
плоть. Его колеса медленно вращаются, левое заднее скрипит  при
каждом  обороте.  Мощные  руки свисают так, что кончики пальцев
задевают пол. Четыре коротких и острых металлических конечности
подрагивают  у  его  боков.  Когда  он   движется,   на   спине
поднимаются   и  опадают  лезвия  бритв.  Восьми-футовый  хвост
хлыстом разматывается позади, когда  он  останавливается  перед
троном.
     -- На  эту ночь. Ночь Тысячелетия, -- говорит Анубис, -- я
возвращаю тебе имя, Даргот.  Когда-то,  на  Средних  Мирах,  ты
звался  сильнейшим  воином,  пока не дерзнул помериться силой с
бессмертным и не нашел свою смерть от  его  руки.  Я  воссоздал
твое  тело, и в эту ночь ты должен использовать свое искусство,
чтобы сразиться снова. Уничтожь этого человека в  единоборстве,
и ты сможешь занять место моего первого слуги в Доме Мертвых.
     Даргот  прикладывает огромные руки ко лбу и склоняется так
низко, что они касаются пола.
     -- У тебя есть десять секунд, -- говорит Анубис Оакиму, --
чтобы подготовить свой разум к битве. Готовься и ты, Даргот!
     -- Повелитель, -- спрашивает Оаким, -- как  я  могу  убить
того, кто уже мертв?
     -- Это  твоя  забота,  --  говорит  Анубис.  --  Теперь ты
истратил все свои десять секунд на глупые вопросы. Начинайте!
     Раздается лязганье и звон, и удары металла о камень.
     Металлические конечности Даргота  выпрямляются,  поднимают
его  на  три  фута  выше.  Он  уже  не  катится  --  он скачет,
выбрасывая руки вперед и снова сгибая  их.  Оаким  наблюдает  и
ждет.
     Ларго?   встает   на  дыбы,  так  что  теперь  его  голова
оказывается в десяти футах над полом.
     Он прыгает  вперед  --  с  вытянутыми  руками,  скрученным
хвостом,  оскаленными  клыками.  Лезвия топорщатся по его бокам
как мерцающие плавники, копыта обрушиваются как молоты.
     В последний момент Оаким делает шаг в. сторону, его  кулак
бьет противника в предплечье, заставляя того пошатнуться. Оаким
подпрыгивает,  и  хвост-бич выстреливает в пустоту, не причинив
вреда.
     Даргот  огромен,  но  останавливается   и   поворачивается
удивительно  быстро.  Он  снова  встает  на  дыбы и выбрасывает
вперед острия копыт. Оаким увертывается от них, но руки Даргота
тяжко падают на плечи человека.
     Оаким охватывает запястья Даргота и бьет ногой в грудь, но
пока он это делает, хвост-плеть хлещет его правую  щеку.  Оаким
разрывает захват могучих рук Дар -- пета на своих плечах, резко
наклоняет  голову  и  ребром  ладони  бьет противника в бок, но
хвост падает опять,  оставляя  багровую  полосу  на  спине.  Он
нацеливает удар в голову противника, но Даргот отклоняется едва
заметным   движением,   и   Оаким   слышит   щелканье   хвоста,
мелькнувшего в дюйме от его глаз.
     Кулак Даргота обрушивается на него, и человек  оступается,
теряет равновесие, соскальзывает на пол. Он откатывается с пути
копыт, пытается подняться, но кулак снова размашисто бьет его.
     Однако  когда  его  настигает  следующий  удар, он хватает
запястье врага обеими руками и всем своим весом тянет его вниз.
Кулак Даргота врезается в  пол,  и  Оаким  вскакивает,  успевая
ответить таким же ударом.
     Голова  Даргота  дергается,  плеть  щелкает над самым ухом
Оакима, но Оаким уже бьет еще раз, и еще, и  опрокидывается  на
спину,  когда задние ноги Даргота распрямляются, как пружина, а
плечо ударяет Оакима в грудь.
     Даргот снова встает на дыбы. Затем он заговаривает  с  ним
-- впервые.  -- Сейчас, Оаким, сейчас! -- говорит он. -- Даргот
станет первым слугой Анубиса?
     Когда копыта летят вниз, Оаким хватает металлические ноги,
и -- Даргот  застывает  посреди  удара,   удерживаемый   силой,
превосходящей  его  собственную. Человек лежит на спине, и губы
его теперь презрительно улыбаются.
     Он смеется, он рывком поднимается на ноги и обеими  руками
вздергавает  своего  противника  высоко вверх, уже сам поднимая
его на дыбы.
     -- Глупец!  --  говорит   он,   и   голос   его,   странно
преобразившийся, подобно удару огромного колокола разносится по
всему  залу.  Среди мертвых проносится слабый стон, как прежде,
когда они были подняты из своих могил.
     -- Сейчас, говоришь?  "Оаким",  говоришь?  --  и  смеется,
ступая  вперед  под  нависшие  копыта.  --  Ты  не  знаешь, что
говоришь! -- и смыкает  руки  вокруг  металлического  торса,  а
копыта  беспомощно  молотят воздух над его плечами и хвост-кнут
свистит и хлещет, оставляя новые  полосы  на  его  спине.  Руки
Оакима лежат между сверкающими гребнями, и он сильнее и сильнее
прижимает неподатливое металлическое тело к своему живому.
     Огромные  руки Даргота находят его шею, но пальцы не могут
сомкнуться на горле, и мускулы Оакима твердеют и набухают.
     Так они стоят, застыв на безвременное  мгновенье,  и  свет
факелов сплетается с тенями на их телах.
     Затем нечеловеческим усилием Оаким отрывает Дар -- гота от
земли и отшвыривает прочь.
     Ноги Даргота бешено дергаются, когда он переворачивается в
воздухе.   Лезвия   на   спине  поднимаются  и  опадают,  хвост
вытягивается и щелкает. Он поднимает руки к лицу  и  рушится  с
ужасающим  грохотом  у  подножья  трона  Анубиса,  и  лежит там
неподвижно; его металлическое тело сломано в четырех  местах  и
расколотая  голова  его  -- на первой ступени, ведущей к трону.
Оаким поворачивается к Анубису.
     -- Достаточно? -- спрашивает он.
     -- Ты не применил темпоральную фугу,  --  говорит  Анубис,
даже не глядя вниз на обломки, минуту назад бывшие Дарготом.
     -- Она   не  понадобилась.  Это  был  не  слишком  сильный
противник.
     -- Это был сильный противник, -- говорит Анубис. -- Почему
ты смеялся и вел себя так,  будто  сомневался  в  своем  имени,
когда сражался с ним?
     -- Я не знаю. На мгновение, когда я понял, что меня нельзя
победить, у меня мелькнуло ощущение, будто я -- кто-то другой.
     -- Кто-то без страха, жалости и сомнений?
     -- Да.
     -- Ты все еще чувствуешь это?
     -- Нет.
     -- Тогда почему же ты перестал называть меня "Хозяин"?
     -- Когда я сражался, эмоции подавили мою почтительность...
     -- Тогда исправь свою оплошность, и побыстрей.
     -- Хорошо, Хозяин.
     -- Извинись.   Проси   у  меня  прощения  самым  униженным
образом. Оаким простирается на полу.
     -- Я  прошу  у  тебя  прощения,  Хозяин.  Самым  униженным
образом.
     -- Поднимись  и  считай  себя прощенным. Содержимое твоего
прежнего желудка отправилось путем всех подобных вещей.  Сейчас
ты  можешь снова пойти подкрепиться. Да будут пение и танцы! Да
будут все пить и смеяться в честь наречения Оакима в канун  его
Тысячелетия!  Да  будет  убран  с  моих  глаз  труп  Даргота! И
делается так.
     После этого Оаким заканчивает свою трапезу, и кажется, что
танцы и пение мертвых будут продолжаться до  скончания  времен,
но  Анубис проводит рукой в воздухе -- и огонь на каждой второй
колонне съеживается, трепещет и гаснет, и холодные слова падают
на Оакима:
     -- Уведи их обратно. Принеси мне мой посох. Оаким встает и
распоряжается, и выводит мертвых из Великого  Зала.  Когда  они
удаляются,  столы  изчезают  между  колоннами.  Неистовый вихрь
раздирает полог дыма под потолком.  Однако  еще  до  того,  как
расползается  этот  клубящийся  серый  ковер, умирают остальные
факелы, и единственный свет в Зале -- свет  двух  ярко  горящих
чаш по обеим сторонам трона.
     Анубис  вглядывается  в  темноту,  и  покорные  лучи света
возвращаются по его приказанию, и он еще раз видит, как  Даргот
падает  в  футе  от  его трона и лежит недвижимо, и видит того,
кого назвал Оакимом, стоящего с усмешкой  смерти  на  губах,  и
бесконечное  мгновение видит -- или это лишь игра света от чаш?
-- знак на его челе.
     Далеко, в другом громадном зале, где свет тускл и оранжев,
и протискивается в самые  дальние  углы  и  где  мертвые  снова
ложатся  на  невидимые катафалки над своими открытыми могилами,
забывая все, опускаясь в темноту, Оаким слышит звук, не похожий
ни на один из звуков, слышанных им прежде. И он удерживает свою
руку с посохом.
     -- Старик, -говорит он тому, с  кем  разговаривал  раньше,
тому,  чьи волосы и борода залиты вином и в чьем левом запястье
остановились часы, -старик, услышь меня и скажи,  если  знаешь:
что это за крик?
     Немигающие глаза смотрят мимо его глаз, и губы движутся:
     -- Хозяин...
     -- Я не Хозяин здесь.
     -- ...Хозяин, это просто вой пса.
     Тогда Оаким поднимается на каменное возвышение и позволяет
всем вернуться в свои могилы.
     Затем  свет  меркнет  и посох влечет Оакима сквозь тьму по
предписанному пути.
     -- Я принес твой посох, Хозяин.
     -- Встань и подойди.
     -- Все мертвые вернулись на свои места.
     -- Хорошо. Оаким, истинно ли ты предан мне?
     -- Да, Хозяин.
     -- Чтобы исполнять мои приказы и служить мне во всем?
     -- Да, Хозяин.
     -- Вот почему я избрал тебя  своим  посланцем  на  Средние
Миры и за их пределы.
     -- Я должен покинуть Дом Мертвых?
     -- Да, чтобы служить мне и там.
     -- Как, повелитель?
     -- Это  долгая  и  запутанная  история.  Многие на Средних
Мирах чрезмерно стары. Ты знаешь это?
     -- Да.
     -- А