, что  Премии  придается  столь  огромное
значение...  Но  если  бы  не  это,  лишь  несколько  человек  прочли   бы
когда-нибудь мою речь - или что-нибудь очень похожее на нее...  Главное  -
сделать так, чтобы слова мои прозвучали..."
     Он  пробежал  рукой  по  тому,  что  оставалось  от  когда-то  пышной
шевелюры.
     "Как пройдет голосование, хотел бы я  знать?  Все  говорят,  что  оно
должно  быть  закрытым...  Я,  честно  говоря,  надеюсь  на  единственное:
получить  самое  широкое  представление  о  мнении  большинства,  быть   в
состоянии видеть не только  поверхностные  неточности,  -  вот  в  чем  мы
заинтересованы... Господи! Я действительно надеюсь..."
     Ведущий подбирался к финалу своего  вступительного  слова.  Навстречу
его речи поднималось мягкое  течение  ропота,  повторяемого  на  полусотне
языков, оно растекалось по залу,  затухая,  как  уже  отработанный  момент
ритуала. Вот, вот сейчас... Он взглянул на ведущего, на стенные  часы,  на
собственные руки...
     Ведущий поклонился, повернул голову, сделал жест рукой.  Гилберт  Ван
Дайн поднялся и пошел к микрофону.  Раскладывая  бумаги  перед  собой,  он
улыбался. Короткая пауза... Он начал говорить...
     Мертвая тишина.
     Не только ропот, но самый малейший звук в зале прекратился. Ни кашля,
ни скрипа кресла, ни возни  с  портфелем,  ни  чирканья  спичек,  никакого
шороха бумаг, звона  бокалов  с  водой,  хлопанья  закрываемой  двери  или
шарканья подошв. Ни звука.
     Гилберт Ван Дайн сделал паузу и огляделся.
     Все люди в зале  сидели,  не  шелохнувшись.  Всеобщая  неподвижность,
точно на моментальной фотографии.
     Ни одно тело не шевельнулось. Дымок сигареты застыл в воздухе.
     Он повернул голову, высматривая какую-нибудь малую активность  внутри
собрания - хоть какую-то?
     Затем Гилберта Ван Дайна сковал мороз. Один из  делегатов  маленького
южного государства вскочил на ноги,  очевидно,  всего  за  миг  до  этого:
кресло его все еще наклонялось назад, падающая папка, ровно  висевшая  под
невозможным углом перед ним, все еще бесшумно рассыпала по воздуху бумаги.
Мужчина держал в  руке  револьвер,  нацеленный  прямо  в  Ван  Дайна,  еле
заметный пучок не убегающего дыма подрагивал над стволом слева.
     Чуть погодя Гилберт Ван Дайн зашевелился. Он  оставил  приготовленные
заметки, отошел от микрофона, спустился в зал, пересек его прежним путем в
обратную сторону, направляясь к тому месту, где  стоял  человек  со  своим
револьвером, выпученными глазами, обнаженными зубами, сведенными бровями.
     Ван Дайн подошел к нему, постоял с  минуту,  затем  язвительно  пожал
человеку руку.
     ...Непреклонный, несгибаемый, как изваяние. При рукопожатии Ван  Дайн
почувствовал не прохладную кожу ладони,  но  нечто  более  плотное,  более
косное. Впрочем, и материя его рукава казалась более  твердой,  чем  могла
быть.
     Повернувшись, Ван Дайн дотронулся  до  другого  ближайшего  человека.
Ощущение - то же самое. Даже рубашки у  обоих  словно  из  грубой,  жестко
накрахмаленной материи.
     Гилберт  Ван  Дайн  наблюдал  за  бумагами,  все  еще   неестественно
подвешенными перед  стрелявшим.  Тронул  один  из  листков.  Та  же  самая
жесткость... Он дернул бумагу. Она разорвалась бесшумно.
     Из делегатского  набора  Ван  Дайн  извлек  автоматический  карандаш,
поднял его перед собой, отпустил. Карандаш повис в воздухе неподвижно.
     Он взглянул на свои часы. Не новые, они не шли.  Ван  Дайн  встряхнул
их, прижал к уху. Ни звука.
     Вернувшись к вооруженному человеку,  он  осмотрел  ствол  револьвера.
Сомнений быть не могло. Оружие нацелено как раз в то  место,  которое  Ван
Дайн недавно покинул.
     ...И что это там у него над головой?
     Он выпрямился, прибавил шагу, обошел и осмотрел пулю, висевшую  футов
за шесть от револьверного ствола,  -  она  парит,  ползет  вперед  с  едва
заметной скоростью.
     Он встряхнул головой, отступил назад.
     Вдруг  ему  стали  совершенно  ясны  масштабы  феномена.   Ван   Дайн
повернулся и зашагал к входной двери, по  пути  ускоряя  шаг.  Выходя,  он
повернулся к ближайшему окну и окинул взглядом мир по ту сторону стены.
     Уличное движение замерло и стояло беззвучно, птицы парили неподвижно,
ни один флаг не трепетал. Облака тоже стояли на месте.
     - Наваждение, а? - раздалось, кажется, нечто вроде голоса. - По  всей
вероятности, так. Я понял, как вы бы выразились, в последнюю  минуту,  что
должен поговорить с вами.
     Ван Дайн обернулся.
     Смуглолицый человек, одетый в зеленые  слаксы  и  линялую  спортивную
рубашку, стоял у стены, левая нога его отдыхала на широкой  черной  сумке.
Плотно сложенный, с  широким  лбом,  темными  глазами,  тяжелыми  бровями,
чуткими ноздрями...
     - Да, - ответил Ван Дайн, - это наваждение. Вы знаете, что случилось?
     Его собеседник кивнул.
     - Как я уже сказал, мне хотелось с вами поговорить.
     - За тем-то вы и остановили время?
     Послышалось нечто похожее на смех.
     - Произошло как раз обратное. Я ускорил вас. За  время,  которое  вам
покажется несколькими минутами,  вы  можете  развиваться  с  экстремальной
быстротой. Только скажите мне, когда начнете. У меня даже еда с  собой.  -
Незнакомец встряхнул свою сумку. - Подходите, прошу вас!
     - На самом деле вы не разговариваете, - заметил Ван Дайн. -  До  меня
только сейчас это дошло. Ваши слова звучат у меня прямо в голове.
     Человек снова кивнул.
     - Это происходит здесь  или  пишется  в  записях.  Послушайте!  -  Он
улыбнулся. - Вы не можете расслышать даже собственного  шарканья.  Звук  -
неудачная шутка всего на миг... Или наоборот,  мы  сами  для  нее  слишком
непробиваемы. Давайте же! Время - дорогой товар.
     Он  повернулся,  и  Ван  Дайн  последовал  за  ним  вон  из   здания.
Смуглолицый считал, видимо, что открывать дверь нет необходимости: слишком
долго. Он взял Ван Дайна за руку и сделал  что-то  со  своей  сумкой.  Они
поднялись в воздух.
     Несколькими минутами позднее они присели отдохнуть на  крышу  здания.
Здесь незнакомец обернулся и жестом указал  на  Ист-ривер,  кусок  мутного
стекла, и на затуманенное небо, мраморное, - пряди дыма лежали на нем, как
вздувшаяся рыба на отмели.
     - Вот оно. И там... - Он взял Ван Дайна под руку и  повел  на  другой
конец крыши. - Город...
     Ван  Дайн  огляделся,  скользнув  взглядом  по  городу,  тихому,  где
неподвижные автомобили лежали, приникнув к морскому дну своими  выхлопными
трубами, - скучные, надежные с виду, с флагштоками,  гидрантами,  рядом  с
кустами,  подписями,  мотками  провода,  световыми  столбами;  с   травой,
несколькими деревьями и бродячим котом все  это  составляло  единство.  Он
смотрел вверх, на темные тучи, вниз, на освещенное место и тени на тусклых
поверхностях машин.
     - Что именно я должен, согласно вашему желанию, увидеть?
     - Осквернение, - ответил собеседник.
     - Я хорошо сознаю его суть - особенно сегодня.
     - ...И мощь, и красота...
     - Не могу отрицать.
     - Решение, настоять на принятии которого вы хотели... Как вы думаете,
каковы его реальные шансы?
     - Все надеются, что голосование будет закрытым.
     Смуглолицый незнакомец кивнул.
     - Но что несет решение по существу? - спросил он. - Этот текст окажет
некоторое давление на другие нации,  не  предлагая  им  стать  участниками
нескольких уже существующих договоров, целью которых является  ограничение
загрязнения морей и атмосферы. Каждый в принципе согласен с тем, что  миру
надлежит   быть   чистым,   хотя   существует   жестокое   противодействие
предложенным мерам.
     - Которое тоже можно понять.  Благоденствующие  могущественные  нации
мощью   своей,   своим   здоровьем,   уровнем   жизни   обязаны    другим,
эксплуатируемым народам, - сказал Ван Дайн, - их-то теперь и  призывают  к
воздержанию, причем призыв звучит как раз в тот момент, когда те,  другие,
выходят на уровень, позволяющий им дать себе волю в инициативах иного рода
и снять урожай  сходных  выгод.  Поэтому  подозревать  нас  в  плутовстве,
воспринимать наши предложения как результат  заговора  неоколониалистов  и
воздерживаться  от  участия  в  нем  с  их   стороны   просто   проявление
человечности.
     - Просто проявление человечности, - откликнулся собеседник. -  Вот  в
чем, к несчастью, проблема, - и гораздо более широкая  проблема,  чем  вы,
возможно, представляете. Я ужасно уважаю вас, доктор Ван Дайн,  и  поэтому
решил потратить время на то,  чтобы  объяснить  вам,  что  на  самом  деле
означает это слово. Человечность.  Вы  думаете,  Ликей  и  остальные  были
правы, полагая, что именно Восточная Африка  оказалась  немного  гуманней,
оттого и далась первой им во власть и была допущена  к  рычагам  гуманного
бизнеса?
     - Вполне возможно. Знать наверняка мы никогда не будем, но речь  идет
об очевидности...
     - Я избавлю вас  от  сомнений.  Отвечать  следует  однозначно  -  да.
Тогда-то им и удалось это  сделать.  Но  в  том,  что  произошло,  они  не
обошлись без чужой помощи -  и  тогда,  и  в  другие  переломные  моменты,
гораздо раньше, очень давно.
     - Не понимаю.
     -  Разумеется!  Ваше  обучение   было   основано   на   замечательном
предположении   господства   логики   и   неприкосновенной    уклончивости
телеологии. Вы - жертва  вашего  собственного  логического  мышления.  Нет
пути, по которому вы могли пройти к должному выводу,  о  котором  маловато
говорят. Кроме всего прочего, этот вывод телеологичен:  человеческая  раса
была предназначена служить неким завершением, и закат ее нам уже виден.
     - Безумие! Нелепость! - проговорил Ван Дайн,  и  смуглолицый  человек
указал в сторону города.
     - Можете заставить вещи двигаться  снова?  -  спросил  он.  Ван  Дайн
опустил голову. - Тогда  выслушайте  меня  до  конца.  Отложите  вынесение
приговора до того времени, когда я закончу рассказ. Есть хотите?
     - Да.
     Незнакомец полез в свою сумку.
     - Сандвичи, вино, лимонад, шоколад, кофе... - Он вытащил  скатерть  и
разложил на ней снедь. - Ешьте и слушайте.
     - Много веков назад, - начал он, - диковинное существо было отобрано,
чтобы оно могло развиться в жизненную форму, на этой планете доминирующую.
Ему были даны серьезные шансы, и  серьезные  препятствия  были  поставлены
перед ним, причем таким образом, что, будучи преодолены им,  они  отмечали
его особыми неизгладимыми следами, - так шаг за шагом существо  все  более
развивало в себе высокую чувствительность. Курс  его  был  проложен  через
множество критических положений,  ведущих  существо  к  человекоподобию  и
выше, чтобы добиться господства на планете  обезьян-убийц,  собравшихся  в
стада. Это был необходимый  этап  на  пути  создания  такой  формы  жизни,
которая  успешно  достигнет  уровня  развитого   общества   и   приобретет
способность манипулировать средой своего обитания таким путем, чтобы  дать
максимальный подъем уровню городской жизни и добиться  во  что  бы  то  ни
стало великолепного развития тяжелой промышленности.
     Ван Дайн встряхнул головой, но рот  его  был  наполнен  едой,  и  ему
ничего не оставалось, как только слушать продолжение.
     - Все это было бы достаточным основанием дальнейшего развития, ибо  в
качестве  побочного  продукта  нормального  функционирования   цивилизации
происходят  физические  деформации  мира.   Движущие   силы,   развивающие
человечество, направляли его в сторону эволюции, которая, с  точки  зрения
состава  окружающей  среды,  характеризовалась   бы   присутствием   таких
компонентов, как серный диоксид, оксид  азота,  ртутный  метил,  фтористый
углерод,  тетрахлорэтилен,  чистый  углерод   и   углеродистый   моноксид,
полихлорные бифенилы, органические фосфаты и множество других промышленных
отходов и шлаков, характерных для современного мира. Короче  говоря,  была
изобретена  человеческая  раса  -  саморазвивающаяся  сила,  задуманная  и
запрограммированная столь совершенно, что она не только выполнит  заданную
работу, но и осуществит самоуничтожение, когда придет пора.
     - Но почему? - изумился Ван Дайн. - Ради какой цели?
     - Человеческая раса, - отвечал его собеседник, -  была  так  задумана
существами иного мира. Не знаю, какие события разрушили в конце концов  их
собственную планету, однако я в состоянии делать некоторые  предположения.
Отдельные особи из них спаслись и явились сюда. Земля, очевидно, оказалась
подходящим миром, ее бы только  решительно  изменить...  Инопланетян  было
слишком мало, чтобы приступить к гигантской работе, так что они  предпочли
переложить ее на плечи рода человеческого, который все для них приготовит.
Сами же они весь этот период времени спокойно спали в уютных  спальнях  на
борту своих кораблей. Время от времени  один  из  них  просыпается,  чтобы
курировать прогресс человеческого рода,  так  или  иначе  корректируя  его
развитие, - все должно идти своим чередом в нужном направлении.
     - Приближая наше уничтожение?
     - Да. Они подсчитали все с поразительной точностью, - быть может, уже
проведя когда-то эксперимент с ситуацией  подобного  рода.  Итак,  планета
становится подходящей для них как раз в тот момент, когда  она  становится
неподходящей для человекоподобных. Ваша задача -  отработать  для  них  до
конца, а в завершение работы - умереть.
     - Как могло развиться существо такого типа? Я не могу  понять,  зачем
природе  нужно  развивать  тварь,  приспособленную  заранее   к   планете,
ограбленной столь утонченным способом. Если...
     Незнакомец пожал плечами.
     -  Быть  может,  какой-то  побочный  род,  развившийся  в   полностью
разрушенном  мира?  Или,  что  гораздо  вероятней,  им  был  нанесен  удар
случайным рядом мутаций? Или, быть может, они зашли достаточно  далеко  по
пути естественных наук и смогли индуцировать перемены, чтобы спасти  самих
себя, уже разрушив свой мир? Не знаю. Мне  известно  лишь,  что  они  ищут
особый сорт среды, планету, пережившую  экологическую  катастрофу,  и  они
идут верным путем: здесь, у нас, их ждет победа.
     -  Вы  сказали,  что  они  держат  нас  под  надзором  и   производят
корректировку?
     - Да.
     -  Похоже,  это  вполне  может  быть  указанием  на  то,   что   наше
программирование, составленное с задачей достичь  поставленной  ими  цели,
несовершенно.
     - Правильно. В последние несколько тысяч лет они вели  гораздо  более
внимательное наблюдение над человеческим обществом, чем ранее. Они  всегда
с осторожностью относились к  чудесам,  пророкам,  произвольным  мутациям,
которые могут  направить  ход  событий  в  нежелательном  направлении.  Их
влияние на нас сейчас куда мощнее, чем, скажем, десять тысячелетий  назад.
Таким образом, согласно законам статистики, возможность их распространения
возросла. Поэтому существа иного мира гораздо более  бдительны  в  течение
последнего времени, стремясь подавлять развитие технологий, которые  могли
бы замедлить  или  расстроить  их  программу,  и  рассчитывая  расхолодить
философские тенденции, способные дать схожие результаты. С другой стороны,
они поощряли противоположное. Инопланетяне, к  примеру,  видели  выгоду  в
распространении заумных аспектов  христианства,  буддизма  и  ислама:  они
преуменьшают значительность  Земли  как  таковой.  Они  бились  с  сотнями
философов, ученых мужей...
     - Бились?
     - Убивали или сокрушали, а то и  поддерживали  и  помогали  -  смотря
какой требовался подход.
     - Ужасную вы  рисуете  картину!  -  сказал  Ван  Дайн.  -  Почему  вы
рассказали мне все это?
     Смуглолицый  огляделся,  обвел  взглядом  город,  указал  пальцем  на
медальон, висящий у него на шее.
     - Я боролся с ними, - наконец сказал он,  -  долгие  годы.  В  лучшем
случае я мог добиваться  некоторого  успеха  в  замедлении  хода  событий.
Теперь, однако, наша борьба подходит к завершению, к  тому  завершению,  к
которому они подталкивают нашу расу столь  давно.  Я  не  могу  сказать  с
уверенностью, сколько у нас осталось шансов.  Кое-кто  считает  уже  почти
необходимым произвести некоторые изменения в природе человека, с тем чтобы
победить его. Чем это кончится, не знаю. На что я покушаюсь сейчас  -  это
купить время, замедлить, насколько возможно, ход вещей,  хотя  бы  пока  я
продолжаю исследовать вопрос.  Принятие  решения  теперь,  на  Генеральной
Ассамблее  ООН,  поможет  в  этом,  поможет  существенно.  Я   знал,   что
голосование пройдет закрыто. Вот почему я и подготовил  спектакль  -  ваше
убийство.  Я  надеялся,   что   предложение   убитого   мученика   получит
дополнительные шансы на принятие. В последний момент, однако,  я  осознал,
что  мой  расчет,  моя  жертва  не  позволят  мне   оставаться   постоянно
хладнокровным. Я был обязан дать вам  столь  длительное  объяснение.  Хотя
предотвращать убийство уже слишком  поздно.  Да  и  нет  необходимости.  Я
обладаю способностью  манипулировать  физиологией  живущего,  сводя  ее  в
точку, где результат тот же, что и в результате остановки времени. Вот я и
сделал это, чтобы дать вам объяснение, предоставить вам выбор.
     - Выбор?
     Незнакомец кивнул.
     - Я могу использовать почти каждого. Почти...
     - Понятно, - произнес Ван Дайн. - Я уже вижу, что моя смерть могла бы
внести изменения... Но, в любом случае, кто вы?
     Смуглолицый человек покачал головой.
     - Сейчас просто не время рассказывать вам мою историю, потому что она
длинней, чем вся история Земли. Что же до имени... Я  утратил  счет  своим
именам. Можно сказать, что я ранний эксперимент  тех,  что  принесли  сюда
зло. Но прежде, чем они меня захватили, я сумел завладеть  несколькими  их
ценностями. Периодически они делали попытки погубить меня и  мою  женщину,
но им никогда не удавалось вырвать из нас наши жизни. На  множестве  путей
они ставили передо мной дополнительные помехи, и долгие годы мы  потратили
на создание специальной защиты. То есть я... Я их враг! Вот и  все.  Этого
вполне достаточно.
     - Очень хорошо! - сказал Ван  Дайн,  выпрямляясь.  Он  снова  оглядел
город, повернулся, пересек крышу и осмотрел темную реку. - Очень хорошо.
     Спустя  некоторое  время  он   обернулся   назад   и   посмотрел   на
смуглолицего.
     - Перенеси меня обратно, вниз.
     Тот порылся в своей сумке и через мгновение протянул руку Ван  Дайну.
Они покинули крышу.
     Спустившись,  двое  вошли  в  здание.  Ван  Дайн  направился  в   зал
Ассамблеи. Когда  он  оглянулся,  чтобы  сказать  пару  слов  смуглолицему
человеку, то обнаружил, что незнакомца больше нет.
     Ван Дайн продолжал идти: вошел в зал, зашагал обратно вдоль  того  же
прохода, который недавно покинул. Постоял возле  человека  с  револьвером,
изучая его искаженное лицо.  Отметил  положение  пули  -  она  значительно
продвинулась за время его отсутствия. Затем, взойдя на  подиум,  Ван  Дайн
вновь обратился к аналою, на котором лежала, его речь.
     Он собрал листки, взял их в руку. Потом взглянул на флаг Объединенных
Наций - голубой, с белым кругом в центре. При  этом  ему  показалось,  что
краешком глаза он уловил какое-то движение. Затем что-то его ударило, и мы
- он - я...
     Повалившись грудью на аналой, он - мы - видит белый круг  на  голубом
поле, а вокруг все еще растет смутный и...
     Он - я...
     Я... Я есть - я.
     Я!
     Я есть! Я есть! Я существую!..


     ...Он лежал там, едва дыша. Кровотечение остановилось.
     Уже ночь, и женщина сотворила костер, укрыв мужчину  шкурами  зверей.
Он очень замерз. Она принесла ему  воды  в  широкой  раковине.  Я  начинаю
кое-что понимать.



                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ

     Ричард Гиз шел по  холмам,  стеком  обезглавливая  цветы.  Нет  более
занятной выпуклости на нашей Земле, чем северный  Нью-Мексико,  тем  более
когда лето принимает его в объятия и вносит в наилучшую, ласковую пору. Но
глаза Ричарда Гиза в тот