булатову пришлось ледоколом переть на репортеров, заставляя их хилое в большинстве своем воинство волей-неволей расступаться. Естественно, фотографии штаб-ротмистра, сделанные со всех мыслимых ракурсов и украшенные всеми немыслимыми подписями типа: "Новоиспеченный великий князь, переодевшись и изменив внешность, покидает свою резиденцию" или "Князь Бекбулатов: сексуальный партнер великого князя?...", сегодня же украсят страницы разнообразнейших бульварных листков, но Владимира это волновало мало, так как срок его командировки, слава богам, подходил к концу.
     - Господа! Вы все узнаете на пресс-конференции, которую его высочество дает послезавтра в студии "Ра-дио-Петрополь", - подбросил он сахарную косточку "акулам пера", садясь за руль, чем вызвал новый взрыв всевозможнейших вопросов. - Все остальное комментировать, увы, не уполномочен. До встречи послезавтра! - И подмигнув сразу нескольким симпатичным репортершам, Владимир резко взял с места, вынуждая щелкоперов разбегаться от массивного радиатора, как кузнечиков от газонокосилки.
     Под левым колесом хрустнуло, и автомобиль слегка качнуло. "Все-таки не уберег какой-то раззява камеру!" - пронеслась в голове злорадная мысль, пока нога плавно нажимала на педаль газа.
     Эх, почему под ним сейчас мертвая железяка, а не горячий степной скакун...

***

     Кругом на десятки километров только степь, покрытая девственно белым снегом, блещущим мириадами алмазных игл, а вверху - бескрайний сине-голубой свод небес. Кажется, будто никого нет в мире, кроме нескольких всадников, мчащихся во весь опор. Впереди, как и положено, молодой хозяин, за ним - верные нукеры-телохранители, слуги, рабы. Сегодня самые важные из слуг беркутчи - хранители и воспитатели охотничьих беркутов. Два брата-близнеца, Оштыни и Бештыни, гордые оказанной честью, отстают от хозяина только на один лошадиный корпус.
     Молодой Волман, как и его отец, всемогущий властелин степи Бекбулат-Довлат-хан, не любил охоту с выращенными в неволе птицами. Настоящий беркут с младенчества получает от родителей все, что необходимо ему в нелегкой будущей жизни. Только после того как беркут поднимается на крыло, его нужно поймать, что является величайшим искусством, передаваемым у беркутчи от отца к сыну, от деда к внуку... Конечно, те, кто попроще - мурзы или простые баи, - охотятся с орлами-курицами, тем более что именным указом запрещено всем, кроме ханских беркутчи, ловить орлов - так они стали редки в последние годы. На обучение беркута уходят годы, только когда он сроднится со своим поводырем, можно впервые снять ременные петли с лап и кожаный клобучок, закрывающий глаза птицы. В старину хранителя ханского беркута, не сумевшего обуздать дикий нрав вольной птицы, укротить его мощь, привязать к себе незримыми узами, просто-напросто казнили, ломая хребет и бросая замерзать в степи на поживу коварным лисам и воронам... А еще нужно приучить птицу к хозяину, заставить понимать его приказы.
     Сначала птицу приучают к звуку лошадиных копыт, вслепую вывозя в степь. Рука беркутчи защищена до локтя кожаной перчаткой, чтобы беркут в азарте не исполосовал руку своими страшными когтями. На следующем этапе приучают к "хождению на руку", и здесь кроется главная опасность. Недоученный коварный беркут, получив свободу, может улететь навсегда: что ему, вольному, до каких-то людишек. Но по-другому никак нельзя. Хочешь не хочешь, а беркута приходится отпустить. А потом позвать назад. Когда вернется и сядет на руку, тут же наградить лакомством - кусочком мяса. - Язык, на котором охотник говорит с беркутом, уникален и сам по себе представляет большое искусство. В нем только один звук, похожий на крик "Хэй!", повторяемый многократно, но в каждом случае с особой интонацией, которую беркута также приучают понимать годами. То ласковый и даже нежный, то требовательный и жесткий, подавляющий волю орла, заставляющий повиноваться. И так сотни риз, пока орел не станет прилетать хоть из-за тридевяти земель. Сначала охотник просто стоит на земле, потом садится в седло. И беркуту и лошади надо время, чтобы привыкнуть, не бояться друг друга.
     Наконец, наступает подготовка к самой охоте, что на языке беркутчи называется "притравливайием". Берут клок шкуры лисы или волка, привязывают веревкой к седлу и скачут, таща ее за собой, как будто зверь бежит, то и дело напуская на "куклу" орла, заставляя его побороться с "добычей", почувствовать свою силу, набраться опыта. Сигналом атаки служит особый тревожный крик, который со временем он уже ни с чем не спутает. И вот так вновь и вновь. Со временем птица уже сама понимает: как только заметишь лису - ее надо догнать, поймать и крепко держать.
     Беркут в красном клобучке на руке у Оштыни - специалист по лисам, а второй, выкормыш Бештыни - в белом, - волкодав. Причем старый и опытный.
     Вот глаз Волмана, зоркий, как у беркута, заметил на слепящей белизне равнины крохотную темно-рыжую точку. Она! Молодой хан молча протягивает руку в такой же, как и у беркутчи, перчатке, только вышивка побогаче, назад, и Оштыни почтительно пересаживает на нее своего красноголового питомца, одновременно за шнурок сдергивая с головы птицы клобучок. Брат счастливца завистливо вздыхает: воспитателя отличившегося беркута дома ждет щедрая награда.
     Вот только теперь началась настоящая охота. От яркого света орел возбудился, он уже понимает, что впереди его ждет азарт погони и единоборство, а под конец - вкус живой крови... Всадник переходит на рысь, держа орла, которому тоже нужно время, чтобы заметить жертву, наготове. Вот беркут напрягся и судорожно сжал страшные когти на запястье Волмара - его зоркий глаз заприметил лису, безуспешно пытающуюся притаиться. Переходя на галоп, молодой хан поднимает руку с птицей на уровень плеча, заставляя беркута расправить крылья и набрать скорость. И вот уже могучая птица оторвалась от руки, вся нацеленная на свою добычу, превратившись в разящее орудие смерти. Только в последний момент, потянув за конец ремешка на ногах птицы, всадник распутывает их, давая полную свободу мощным лапам и посылая вдогонку пронзительный крик: "Хэ-э-эй!"
     Беркут уже, как молния, как воплощение богини смерти, мчится вперед, почти касаясь крыльями сверкающего белого снега, иногда даже задевая его на резких поворотах и поднимая при этом столб воздушной снежной пыли. Он преследует жертву, пересекая ее путь, стремясь привести в замешательство, напугать до полусмерти. Вот он набрасывается на нее на лету, бьет крыльями, целит клювом в темя, стараясь зацепить, протащить, перевернуть и со всего размаха бросить о землю. Вот беркут наконец хрипло и яростно клекоча, улучив момент, вцепляется одной лапой в лисью спину возле хвоста, другой в глаза и резко валит добычу на снег. Недолгая борьба, вернее агония ополоумевшей от страшной боли жертвы, и... беркут - победитель. Он восседает на растрепанном холмике рыжего меха, нервно озираясь, будто ищет новую добычу. Оштыни подскакивает к месту разыгравшейся драмы, соскакивая на ходу, и протягивает руку к окровавленному клюву. Однако разошедшийся беркут шипит, как змея, и, сделав молниеносный выпад, бьет с размаху острым клювом в руку своего хранителя. Под веселый хохот Волмара и угодливое хихиканье подъехавшей свиты беркутчи отскакивает и сует окровавленные пальцы в рот. Только через несколько минут ему удается умилостивить разгулявшегося хищника кусочком заранее приготовленного мяса, надеть клобучок и, наконец, отобрать полурастерзанную добычу. Красавица-лиса, ' однако, уже больше похожа на старую, долго валявшуюся где-то лохматую шапку, к тому же перемазанную кровью - не потерял вида только великолепный хвост. Хозяин, брезгливо поворошив плетью шерсть почтительно протянутого ему трофея, ни слова не говоря, поворачивает коня и посылает в галоп. Бештыни счастлив: какая теперь награда брату!
     Но охота еще вея впереди: охотники из аула Ажар-бая вчера докладывали, что в небольшом овражке видели большой выводок волков. Туда! Там будет главное действо! Снег снова вскипает, взлетает вверх, растревоженный десятками копыт. Вперед! Вперед!
     И вдруг в патриархальный азарт древнейшего человеческого занятия, столь дорогого сердцу и угодного богам, разом разбив все очарование яркого зимнего дня, вплетается пронзительная трель...

***

     Владимир встряхнул головой, выходя из очарования, навеянного памятью. Оказывается, его "вятка", которую он, весь погрузившись в воспоминания, вел "на автопилоте", создала пробку, пропустив свой цвет на светофоре, и теперь разноголосые гудки сзади сливались в обиженную какофонию. Вот вам! Ругнувшись, Бекбулатов, не оборачиваясь, показал "чайникам" в заднее стекло средний палец правой руки и рванул с места вперед.
     Трель звонка напоминальника повторилась. Кто вызывает? А, ерунда!...
     Такой вот примерно звонок и прервал памятную зимнюю охоту. Тогда Волмара срочно вызвал домой отец, и пришлось спешно пересесть с верного коня на присланный за ним вертолет. Шайтан-арба! Отец тогда просто-напросто продал его с потрохами Полковнику! Продал за несколько ящиков со "стингерами" и еще какой-то техникой, необходимой для войны с неверными. Всегда так! Ради независимости и процветания родного улуса Волмар еще сопляком должен был уехать за моря в туманную Британию, дышать там поганым смогом десяток лет, получая ученую степень, европейский лоск, приобщаясь к культуре... Теперь вот, повинуясь воле отца, стал Владимиром и вынужден жить здесь, вдали от родной степи, прикидываться этим поганым русским - мало их проклятых голов сложено к стопам покровительницы рода Аксу-Берке! Когда же закончится все это? Какой шайтан навел охотников Полковника точно на него, на Волмара? Почему боги сделали так, что только в Великой Степи нашелся двойник (хоть и не совсем идентичный) здешнего жандармского штаб-ротмистра Владимира Бекбулатова?
     Отцу, конечно, наплевать - Волмар всего лишь один из десятков детей, пусть и самый любимый, но только один из многих. Пропади он в этой проклятой богами стране, и наследником станет жирный недоносок Талкар, сын нынешней любимой жены Гуль-бахрам. А Волмар уже и так не в состоянии терпеть, срывается по пустякам, может завалить все дело, покрыть себя и весь род позором. Все идет наперекосяк: сначала этот молокосос Радлинский, не к месту прилюдно начавший изумляться тем, как переменился после поездки штаб-ротмистр, потом эта мерзкая потаскуха Гренская. Раскапризничалась не вовремя, расцарапала лицо... Как Волмар удержался, чтобы не свернуть тогда этой стерве ее куриную шейку? Вот был бы номер! Теперь Полковник, ничтожный пожиратель лошадиного навоза, не смог уследить за Бежецким, и придется в темпе, ломая всю тщательно продуманную игру, завершать эту фазу операции. И этот баран Бежецки и - второй, скотина, заерепенился... Нет, так дальше невозможно. Волмар приткнул автомобиль к тротуару и суетливо, дрожащими пальцами, вытащил из нагрудного кармашка пиджака изящную серебряную коробочку. Пара секунд, и ледяная волна знакомо пронзила мозг, смыв все мешавшее, растворив все лишние эмоции, заставив мыслить трезво и четко...

21

     Александр еще немного постоял перед захлопнувшейся дверью, стараясь задавить в себе последствия выматывающей вспышки ярости, а затем вернулся в кабинет и рухнул в кресло. В руки папку почему-то брать не хотелось. Хотя обложка была девственно чиста, это пухлое вместилище для бумаг представлялось чем-то противным, грязным, как будто долго валявшимся на помойке. Преодолев брезгливость, Бежецкий протянул руку и расстегнул замок.
     Беглый просмотр содержимого ничего особенного не дал. Так, всякая канцелярская ерунда: вороха бумаг, каких-то ведомостей, компьютерных распечаток, факсовые ломкие рулоны, смахивающие на верительные грамоты послов неведомых держав, запечатанные крафтовые пакеты, содержащие что-то на ощупь напоминающее компьютерные дискеты и компакт-диски, конверты с фотографиями... А-а, этой тягомотиной можно будет заняться позже. Перебарывая навалившуюся после нервной вспышки усталость, Бежецкий зевнул и, звякнув пару раз колокольчиком, крикнул:
     - Клара! Обедать!
     Про себя с усмешкой он отметил, что барские привычки уже почти не приходится имитировать - все получается само собой, очень естественно. Неужели все-таки просыпается пресловутая генетическая память десятков поколений предков-дворян?
     В углу стола, вероятно помнившего еще прапрадеда владельца особняка, сложенная на чеканном серебряном подносике Александра ждала пачка свежей, еще не разобранной корреспонденции. Среди счетов от газовой, электрической и прочих компаний, как всегда норовивших пустить по ветру отпрыска древней фамилии (а с некоторых пор - коронованную особу!), нескольких газет разной толщины, качества бумаги и цветастости первой полосы, а также неизменного множества пестрых рекламных буклетов внимание привлек маленький конвертик без обратного адреса, содержащий визитную карточку отличного александрийского картона с золотым обрезом. На визитке, очень похоже что на лазерном принтере, было напечатано изящным витиеватым шрифтом буквально следующее: "Не соизволит ли его сиятельство граф отужинать с нижайшим своим слугой" и чуть ниже приписано от руки: "Сашка, приезжай сегодня после семи к Христопопуло. Я уже заказал столик и буду ждать. Влад".
     Бежецкий с сомнением повертел в руках картонку и даже понюхал ее. Немного пахло каким-то парфюмом не из самых неприятных. Странно, что нашпигованная информацией память, которая обычно сразу же выдавала нужное, теперь недоуменно молчала. Среди информации о сотнях знакомых графа, близких и не очень, насколько он помнил, нигде не упоминалось о человеке по имени Влад. Влад - это Владислав, в этом мире имя сугубо польское, а граф, помнится, не отличаясь ярко выраженным национализмом, как, впрочем, и большинство столбовых дворян, довольно предвзято относился к полякам. Шляхтичей, даже имевших не менее древнюю, чем у него, родословную и генеалогическое древо, пригревшее на своих ветвях кое-кого из исторических личностей, граф ставил почти на одну доску с евреями и азиатами. Тем более аромат визитки... Хм-м! Неужели?... Нет, о пристрастиях такого рода Полковник известил бы Бежецкого непременно. Значит, что-то другое. Что же?
     Откинувшись в кресле и закинув руки за голову, Александр некоторое время размышлял, безотчетно копируя любимую позу своего прототипа.
     "Выяснить точно можно только одним способом - пойти туда, куда приглашают. А если там приготовлена ловушка? Помилуйте, ротмистр, не пора ли перестать играть в "сыщиков и воров"? - Александр поймал себя на мысли, что и думать стал, как граф Бежецкий. Майор Бежецкий сказал бы про "казаков-разбойников". - Посоветоваться с Бекбулатовым? Ни за что. Не нравится он мне в последнее время. Да и вообще... Нет! Только не с Бекбулатовым".
     Взгляд упад на забытый на краю стола стакан с минеральной водой. На запотевшей поверхности отчетливо выделялись следы пальцев...

***

     Ровно в семь вечера Александр стоял на пороге ресторана Христопопуло, где обычно собирались сливки петербургской богемы, правда не откровенно декадентского типа, а претендующей на известность и некоторую светскость. Ресторанчик до некого памятного события был одним из излюбленных мест для встреч, небольших гешефтиков и просто приятного времяпровождения греко-левантийской диаспоры. Заведение прославилось лет двадцать пять назад в определенных кругах тем, что за одним из его столиков пустил себе пулю в висок некто Клейменский, поэт очень средней руки (не то, что вы подумали!), снискавший славу ниспровергателя авторитетов и ставший родоначальником целого направления, так называемого "клейменства", в модернистской поэзии этой России. Александр еще на базе вынужден был прочесть несколько его стихотворений, вернее, образчиков весьма посредственно зарифмованного бреда, так как Бежецкий-первый был человеком начитанным и вполне мог знать перлы местного Вознесенского. Честно говоря, майор ни черта не понял в этих заумных строках, воспевающих "сфинксов, возалкавших геометрии" и "рдеющей травы горизонтальные пропасти", очень напомнивших ему эксперименты "шестидесятников" в лице уже упомянутого "инженера рифм", Евтушенко, Рождественского и прочая, и прочая. Тем не менее третьеразрядная забегаловка, где поэт-забулдыга, оседлав белую лошадь, завершил свой богатый вывертами и зигзагами жизненный путь, в одночасье превратилась в настоящую Мекку для столичной культурной элиты. Хитроумный грек, видимо прямой потомок незабвенного Одиссея, тут же смекнул, как из типичного события уголовной хроники сделать деньги, так что заведение, управляемое уже сыном Христопопуло-первого, почившего в отпущенный ему лукавым Дионисом срок, процветало и поныне.
     Войдя в прокуренное тесноватое помещение с низким потолком (антураж харчевни двадцатипятилетней давности поддерживался тщательнейшим образом), Александр остановился в затруднении, делая вид, что после яркого света снаружи никак не может привыкнуть к царящему здесь полумраку, естественно не желая показывать, что не знает загадочного Влада в лицо. Однако тот сам пришел ему на помощь.
     Из-за одного из дальних столиков раздался радостный вопль, и к Бежецкому кинулась, протягивая руки, странная фигура, казалось составленная из двух сросшихся картофелин и воткнутых в нее спичек. При худых и нескладно длинных конечностях ведущий репортер скандальнейшего бульварного листка "Петербургский пересмешник" Матвей Семенович Владов-ский обладал солидным брюшком, круглым, как масленичный блин, румяным лицом и обширной, несмотря на нестарые еще годы, плешью, окаймленной бурной, прямо-таки тропической иссиня-черной порослью. Александр кисло улыбнулся. Грош цена всей его подготовке, если он забыл гимназическую кличку старого дружка-приятеля. Оглядев торопившуюся к нему "акулу пера", Бежецкий отметил про себя, что граф все же имел довольно-таки либеральные взгляды, так как даже беглое визуальное знакомство с этим выдающимся образчиком человеческой породы вызвало бы изжогу у любого весьма умеренного антисемита. Однако с точки зрения аборигена здешних мест все было чисто и благопристойно: числясь дворянином Херсонской губернии, о чем, честь ему и хвала, позаботился папенька - Семен Абрамович Владовский, сахарный фабрикант, - господин Вла-довский был при рождении честь по чести крещен и регулярно посещал церковь, правда не православный храм, а лютеранскую кирху на Заневском.
     - Сан Палыч, душечка, сколько лет, сколько зим! - верещал щелкопер, таща Александра за рукав к своему столику и на ходу подзывая официанта, смуглого носатого паренька, облаченного в традиционные греческие шаровары, широченную белую рубаху чуть ли не до колен, выпущенную из-под расшитого золотом бархатного жилета, и малиновую феску с кисточкой.
     - Любезный, организуй нам там... ну ты знаешь!
     В пухлую ладонь грека перекочевала "синенькая", после чего он, согласно кивнув, удалился неторопливой рысцой.
     - Как поживаете, Александр Палыч? Чем занимаетесь? Все в трудах праведных обороняете Отчизну и Престол? Или неустанно бдите за фатерляндом, вновь приобретенным? - рассыпался мелким бесом Владовский, не забывая цедить в пузатые рюмки дегтярно-темное тягучее вино из хрустального графина, уже ополовиненного, видимо, в попытке приятным образом скоротать ожидание. - Попробуйте, попробуйте, граф, уважьте! Коринфское урожая 1966 года.
     - Хм, год моего рождения... - протянул Александр, вежливо пригубив ароматный напиток, имеющий своеобразный смолистый привкус, какой помнил из наставлений, присущий большинству настоящих греческих вин.
     Коринфское ему, откровенно говоря, не понравилось, но марку приходилось держать, и он смаковал дрянное винцо, как истинный ценитель.
     - Нет, Саша, ты оцени, каков букет!
     За ничего не значащей беседой и вкусным ужином, умеренно орошаемым разнообразными винами, пролетели два часа. Поначалу, ежесекундно ожидая подвоха, Александр держался несколько скованно, но винные пары сделали свое дело, и он понемногу расслабился. Даже непроходимому дураку стало бы ясно, что пригласили е