оды волосами, и тут же, словно устыдившись, протянул сильную и шершавую, как у лесоруба, ладонь.
     - Доктор медицины, Алсенс Карл Готфридович, - четко, как на плацу, представился он, нажимая на гласные.
     Пожимая руку доктора, Александр почему-то подумал про себя:
     "Такой лапой автомат держать, а не стетоскоп какой-нибудь".
     - На что жалуетесь, Александр Павлович? - поинтересовался тем временем доктор, усадив гостя в удобное кресло и прочирикав горничной какие-то распоряжения на своем птичьем языке.
     За появившимся вскоре крепко заваренным чаем с круассанами и немаленьким графинчиком коньяка Александр, вначале смущаясь, но под действием обеих благородных жидкостей, смешанных в соответствующей пропорции, постепенно приободрившись, вкратце поведал доктору, поощрительно, как китайский болванчик, кивавшему головой, свои проблемы.
     Внимательно все выслушав, смахивающий на военного лекарь встал из-за стола, прошелся по комнате, постоял у окна и зачем-то поправил и без того безукоризненный воротничок у высокого зеркала в углу. Ротмистр, пытаясь унять разошедшееся не то от волнения, не то после чая с коньяком сердце, терпеливо ждал приговора. Размеренные движения эскулапа, а может быть, легкое воздействие вышеперечисленных жидкостей навевали сон. Подождав пять минут, Александр не выдержал:
     - Господин доктор...
     Карл Готфридович решительно повернулся на каблуках и сообщил:
     - Случай ваш, Александр Павлович, довольно сложный и необычный. Знаете ли, я не совсем уловил суть происходящего с вами... Вы не будете против, граф, если я задам вам несколько вопросов, погрузив вас, так сказать, в гипнотическое состояние? Не боитесь?
     - Что вы, что вы, доктор, делайте, что считаете нужным. Я в полном вашем распоряжении. Кстати...
     Бежецкий полез было в карман за бумажником, но доктор, словно защищаясь, выставил вперед обе ладони:
     - Помилуйте, Александр Павлович, если вы о гонораре - оставьте.
     - Но...
     - Потом, потом, господин граф. После диагноза, так сказать.
     Александр пожал плечами, внутренне обматерив себя за неловкость.
     Приготовления к сеансу заняли минут пять-семь, не более.
     Удобно расположившись в полусидячем положении на мягкой кушетке-шезлонге, Александр следил за незаметно появившимся откуда-то блестящим граненым шаром, который доктор с ловкостью фокусника перекатывал в ладонях, и, превозмогая дремоту, вслушивался в негромкое монотонное бормотание:
     - Ваши веки тяжелеют... вам хочется спать... Вы не в силах преодолеть сон...
     Ротмистр действительно чувствовал, как сами собой закрываются глаза, ужаленные нахальными лучиками, отбрасываемыми зеркальными гранями шара. Тело становилось чужим, наливалось тяжестью. Вскоре глаза Александра окончательно закрылись, и он, медленно кружась, как осенний кленовый лист, заскользил в сияющую золотом пропасть...
     Выждав некоторое время, доктор буднично сунул шарик в карман, подошел к пациенту, бесцеремонно приподнял его веко, пощупал пульс, а затем нажал кнопку звонка.
     Вбежавшей горничной он коротко приказал по-русски:
     - Зови.
     Через пять минут в комнату вошли несколько человек, причем Бекбулатов, увидев мирно спавшего на кушетке ротмистра, удовлетворенно кивнул. Из задней комнаты появился Бежецкий-второй, взволнованный и бледный.
     Бекбулатов ободряюще похлопал его по плечу:
     - Видите, ротмистр, ничего с вашим, так сказать, прототипом не случилось. И не случится, надо думать.
     Они попрощались с эскулапом, вместе спустились к бекбулатовскому автомобилю, и через минуту тот тронулся с места.
     Оставшийся в квартире лжедоктор закатал рукав Александра и умело ввел ему в вену несколько кубиков темной жидкости из небольшого пластикового шприца. Через некоторое время дыхание лежащего ротмистра стало редким, а лицо приняло землистый оттенок. Двое молчаливо присутствовавших статистов осторожно подняли спящего и, повинуясь указаниям гипнотизера, бережно уложили в вынесенный откуда-то ящик, смахивающий на гроб, выложенный изнутри поролоном. Затем Бежецкого профессионально обвешали различными датчиками сложной аппаратуры, заполнявшей все свободное пространство внутри футляра, закрепили на лице кислородную маску и опустили крышку.
     Операция "Подкидыш" вступала в кульминационную стадию...
     "Гроб" со спящим Бежецким-первым со всеми предосторожностями покинул столицу глубокой ночью в сопровождении "горничной". Ящик с живым грузом был тщательно обшит досками и размещен в громадном кузове грузовой фуры, следующей по маршруту Санкт-Петербург - Москва.

8

     А Бежецкий-второй ворочался в постели без сна. Ему почему-то все время казалось, что в соседней комнате лежит покойник. Сон никак не шел, и, покрутившись часа полтора, он решительно поднялся и прошел на кухню. Все в этой квартире, в которой он никогда в реальности не был, было знакомо, каждый шкафчик, коврик или книга. Он мог свободно, с закрытыми глазами, пройти все многочисленные комнаты, ни разу не задумавшись над выбором маршрута. Открыв одну из дверок огромного холодильника, неожиданно шизофренического ярко-красного цвета, содержимое которого еще пару месяцев назад повергло бы нищего как церковная мышь майора российско-советских ВДВ в голодный обморок, свежеиспеченный граф вынул запотевшую граненую бутылку "Смирновской" (безо всяких там "фф" на конце исконно русского названия) и сковырнул крышку. Мелькнула запоздалая мысль о том, что в спальне имеется бар с полным комплектом прохладительных и не очень напитков, но ее с позором запинали в какой-то укромный уголок мозга, где она благополучно затихла. Оглянувшись было в поисках рюмки или стакана, Александр махнул рукой на приличия и надолго приложился к горлышку. Ледяная благородная влага, почти не обжигая, пролилась по пищеводу, моментально согрела (именно согрела, а не обожгла) желудок. Поставив на стол опустевшую почти на четверть бутылку емкостью в "1/20 ведра", Бежецкий с наслаждением закурил и подошел к окну, за которым расстилался сияющий огнями и ненавязчивой рекламой Невский проспект. "Интересно, а сколько "тонн баксов" стоит такая хата в моем мире?" Центр столицы, фешенебельный район чуть ли не возле дворца. Хотя не пристало представителю дворянского семейства думать о презренных деньгах, да еще о каких-то там долларах.
     Кстати сказать, доллар САСШ ("южный" вообще не котировался, как какой-нибудь тугрик) занимал в этом измерении нишу какого-нибудь польского злотого из привычного Александру мира. В солидных размеров кожаном бумажнике, который Полковник вручил Бежецкому при расставании, покоилась пухлая пачка хрустящих, солидных по размеру купюр, украшенных портретами почивших в Бозе российских императоров и коронованных, суровых на вид двуглавых орлов. Имелись и кредитные карточки разных там "Российских Кредитов" и "Империал-Банков", но привычки, а следовательно, и большого уважения к ним еще не было. Резали глаз давно забытые на фоне привычных "лимонов" номиналы банкнот: двадцать пять рублей, десять, пять, три, один рубль. Крутя в руках новенькую блестящую латунную монетку достоинством в 1/2 копейки, Александр не верил своим глазам. Еще больше не верилось, что вот эти небольшие, но тяжеленькие, тускло-желтые монеты с портретом здешнего Николая II, ничуть не похожего на привычного Александру по фильмам "Николашку", - золотые. Неужели все это не сон...
     Неожиданно вспыхнул яркий свет. Жмуря с непривычки глаза, Бежецкий оглянулся. В дверях, придерживая на груди халат, стояла горничная. "Совсем как в "Бриллиантовой руке"!" - пронеслось в голове. Клара прожгла хозяина гневным взглядом, не говоря ни слова, убрала бутылку в холодильник и повернулась к двери. "А ведь она вовсе не такая уродина, как показалось сначала". Водка, что ли, наконец добралась "по назначению"?
     - Стой.
     Ошарашенная немка обернулась, будто пораженная громом: хозяин и так редко заговаривал с ней без надобности, а уж обращаться на "ты"...
     Александр раздавил окурок "Золотой Калифорнии" в тяжелой серебряной пепельнице работы Фаберже (или под Фаберже, что вообще-то маловероятно), шагнул к Кларе, повелительно обнял ее и, запрокинув внезапно ставшую безвольной голову, уверенно поцеловал в полураскрытые губы. Рука сама собой, по-хозяйски спустилась вниз по бедру и пробралась под халат. Удивительно, но кроме халата на горничной было очень и очень фривольное белье...
     В водянистых глазах Клары переливалась такая гамма чувств - от гнева и возмущения до недоумения - что они неожиданно приобрели какой-то невиданный цвет и, казалось, засветились сами собой. Ладонь соблазнителя наконец добралась до самого сокровенного, и немка вдруг прерывисто вздохнула, опустила, как оказалось, длинные и пушистые ресницы и, закинув руки на шею опешившего Александра, впилась ему в губы таким поцелуем...

***

     Куря в постели, Бежецкий-второй тупо глядел на пробивающийся сквозь плотные шторы ранний летний рассвет и потрясенно ворошил в голове события прошедших часов. Да, не успев обжиться на новом месте, он, похоже, приобрел неожиданную проблему там, где никто не ожидал. Причем не столь уж неприятную. "Проблема" безмятежно посапывала носом, свернувшись калачиком рядом. Что ж вы прокололись, Полковник, ни слова не сообщив о том, какая Ниагара, какой Гольфстрим чувств таится в этом теле! "Холодна, сдержанна, вероятно, фригидна". Психологи хреновы! Что же будет, когда приедет графиня? Сердцеед, б...

***

     Однако утром Клара как-то незаметно исчезла, не подав вида, что что-то случилось, и Александр вздохнул свободнее. Вспомнив пристрастия "прототипа" к самостоятельной готовке, он, почесав затылок, взялся было за дело, но потом махнул рукой на конспирацию и позвонил в колокольчик, вызывая немку. Та, по-видимому, после бурного ночного приключения уже ничему не удивлялась и молча принялась за дело.
     Через полчаса Александр, сытый и веселый, сбежал вниз, предварительно позвонив Нефедычу, чтобы подогнал к крыльцу "кабаргу".
     Ах, как прекрасна жизнь, когда тебе еще далеко до сорока, когда ты здоров и силен, когда тебя любят красивые женщины и ты сидишь за рулем такой вот великолепной тачки. Александр засмеялся от избытка чувств и до упора вдавил в пол педаль газа...

9

     Бежецкого снова мучил очередной кошмар. Чертов знахарь! Правда, спасибо ему, без прошлых ужасов. Скорее это был даже не кошмар, а тягучий, нудный сон с массой повторяющихся деталей, из тех, что столь часты в летние, не приносящие прохлады ночи, когда утомленный дневной жарой и духотой мозг, бунтуя, строит свои фантасмагории, достойные кисти сюрреалиста, пусть и не такого талантливого, как Сальвадор Дали. Впрочем, особой фантастичности в этом сне тоже не было ни на грош.
     Александр ощущал себя в каком-то ящике, очень даже возможно, что в гробу, качавшемся словно на волнах. Пошевелиться он не мог, хотя и связан как будто не был. Не мог и закрыть глаза, перед которыми, угадывающаяся почти в полной темноте, покачивалась близкая поверхность крышки. Наверное, в таких вот ящиках Харон и перевозит души усопших через реку Стикс в загробный мир. "Какая чушь... - лениво проплыло в одурманенном сном мозгу. - Харон, насколько я помню, паромщик или лодочник. Зачем ему грузить души в ящики? Зачем здесь вообще какая-то тара?... Ах да: души бестелесны, их нужно в чем-то хранить". Мысли вообще были странно короткими и бессвязными. Слышались какие-то шумы, как бы плеск воды, потусторонние голоса, невнятно бормотавшие непонятные слова. Смертельно хотелось пить. Казалось, язык, шершавый и распухший, уже не умещается во рту... Бежецкий силился проснуться и не мог, снова и снова низвергаясь в забытье, по выходе из которого все повторялось... Неужели это - тот самый ад, преисподняя, где предстоит мучиться вечность... Не тряси, Харон! Когда же мы наконец причалим?... Пить... Пить хочу...
     Окончательно очнулся Александр в полутемном помещении. Он лежал на незнакомой кровати, раздетый. Со страхом пошевелил рукой - удалось! Сон явно завершился, причем, видимо, благополучно. После нескольких неудачных попыток Бежецкий приподнялся и сел в постели, в голове шумело, немного подташнивало, хотелось пить так сильно, что язык казался потрескавшимся, как арык. Нет, арык - это канава в Туркестане, а потрескавшийся - такыр, высохшая глина. В голове немного путалось, как после наркоза. С трудом переводя взгляд, ротмистр обвел глазами комнату, в которой оказался. Что-то похожее на больничную палату. Что же произошло? Куда делся кабинет этого знахаря-психоаналитика? Или не было никакого кабинета? Может быть, тоже один из кошмаров? Нет, закрыв глаза, Бежецкий снова явственно увидел кабинет, его элегантного хозяина, горничную... Куда же завез его Володька-балбес? Александр, откровенно говоря, помнил из всей поездки до появления того странного "эскулапа" лишь скрип тормозов на крутых поворотах и сигналы встречных автомобилей. Возможно, Володька (и он, Бежецкий, вместе с ним) долихачил-таки? Тогда что получается: все происшедшее у знахаря и сам он - бред?
     Нет, тщательный ощуп-осмотр тела положительных (или, наоборот, отрицательных?) результатов не дал: Бежецкий был жив и, судя по всему, совершенно здоров (если не считать непонятной слабости и головокружения). Где же он находится? Где Володька? Который час? Ответов на эти вопросы не было.
     На столике в изголовье лежали его любимые сигареты "Золотая Калифорния", зажигалка, бумажник и часы, вернее, закамуфлированный под них напоминальник - одно из последних творений кудесников, состоящих на государевой службе, словом, почти все содержимое его карманов. Хотя, и это сейчас было самим важным, "лжеориент" время показывал исправно. Судя по его табло, сейчас было четыре утра с минутами. Рановато. Александр жадно осушил пару высоких стаканов фруктового сока (кажется, персикового) из пластиковой бутылки, обнаруженной там же на столике, зевнул и, подойдя к окну, откинул плотную штору. В глаза, заставляя зажмуриться, ударило яркое солнце. Вот так четыре часа!
     Проморгавшись, Александр тупо глядел в широкое панорамное окно на высящиеся за ним пологие горы, поросшие хвойным лесом, и ошарашенно чесал затылок. Ничего себе пробуждение! Может, он все еще спит? Нет, организм адекватно отреагировал и на энергичный щипок, и на нажатие на глазное яблоко. И больничная палата и горы за окном не пропадали, исправно двоясь, так что к галлюцинации имели, скорее всего, отношение самое отдаленное. Бежецкий лихорадочно стал нажимать многочисленные кнопки и клавиши часов, забыв от волнения комбинацию, активирующую календарь. Двадцать восьмое июня! Значит, посещение психоаналитика имело место десять дней назад! Вот это номер!
     Позади почти бесшумно открылась дверь.
     - Доброе утро, Александр Павлович! - приветливо произнесла стройная миловидная блондинка в белом халате.

***

     Позавтракав (вернее, пообедав) в шикарной столовой, смахивающей больше на ресторан, как убранством, так и качеством приготовления и ассортиментом предлагаемых блюд и вин, Александр решил оглядеться на новом месте и отправился на прогулку, про себя обозначив ее как "разведку и рекогносцировку". Однако сосредоточиться никак не удавалось: мысли все время возвращались к недавним событиям.
     На его утренние настойчивые требования объяснить происходящее и вызвать кого-нибудь из начальства приветливая блондинка только пожала плечами и проводила Бежецкого к улыбчивому толстячку, который, терпеливо выслушав шквал вопросов и обвинений, мягко объяснил Александру, что его никто вовсе и не собирался лишать свободы. Данное место - закрытый санаторий, находящийся под крылышком Корпуса. Господин Бежецкий просто несколько "подрасшатал психику на государственной службе, притом смена работы, беспорядочный образ жизни..." На этом месте проницательный эскулап игриво подмигнул. Нет, нет, это ни в коем случае не сумасшедший дом. Пожалуйста, гуляйте где хотите, занимайтесь чем угодно - никто препятствовать не станет. Побудете здесь недельку-другую, не более, успокоите нервы, получите заряд положительных эмоций, а потом опять, с новыми, как говорится, силами...
     Вообще-то он был прав: "санаторий" совершенно не производил впечатления тюрьмы или какого-нибудь другого принудительного учреждения. Широкие окна без решеток, двери, запирающиеся только изнутри, веселый доброжелательный персонал. Забор, если можно так назвать невысокую, едва по грудь взрослому человеку изгородь из частой сетки, без каких бы то ни было следов колючей проволоки, не говоря уж о дополнительных средствах защиты. Возле ворот - подвижных секций из той же сетки - никаких будок для охраны, шлагбаумов, громил с кобурами на поясе...
     Из ворот выходила одинокая асфальтированная дорога, по словам словоохотливой медсестры, назвавшейся Валей, ведущая к вертолетной площадке. Валюша провела Александра по всей территории и зданию, все показала, все объяснила и удалилась, бросив на прощание многозначительный взгляд. Кроме Александра других пациентов как-то не попадалось. "Не сезон!" - пошутил в ответ на вопрос Бежецкого давешний толстяк, представившийся Ильей Евдокимовичем Колосовым, доктором медицины.
     Все бы ничего, но самым странным во всей этой истории оказалось то, что напоминальник упорно отказывался выполнять большинство своих функций. Время, дату и всю подобную информацию он выдавал исправно, можно было поиграть в простенькие игры, записать и воспроизвести пару-тройку минут речи. Однако самая главная функция - связь - отсутствовала напрочь. С помощью этого миниатюрного устройства обычно можно было связаться с любым абонентом телефонной сети по всему миру благодаря густой сети спутников связи, но... прибор молчал, лишь изредка потрескивая. Графический планшет, позволяющий определить местоположение носителя с точностью до пяти километров, также не функционировал, исправно выдавая лаконичное сообщение: "Нет данных". Все вышеупомянутое прямо и недвусмысленно свидетельствовало только об одном из двух: либо по какой-то прямо-таки фантастической причине вышли из строя сразу все спутники связи и навигации, либо напоминальник очень умело, без каких-либо следов вмешательства выведен из строя. Вывод напрашивался, мягко говоря, неутешительный, и радушная улыбка на лучащемся добротой лице господина Колосова в этом свете выглядела несколько зловещей. Второй, более солидный прибор, "шмель", вообще пропал бесследно, а на вопросы о его местонахождении толстяк лишь разводил руками и снова улыбался.
     Конечно, версию о санатории Александр почти сразу отодвинул на задний план: вряд ли, даже если последняя история с револьвером получила огласку, Корпус стал бы обставлять такими сложностями изоляцию и лечение чокнутого ротмистра. Интересно, кто это заинтересовался ротмистром Бежецким? Криминал отпадал сразу - не тот уровень. Оставалась только Служба. Своя? Уже отпало. Другие "наши"? Да, отечественная детективная литература с незапамятных времен обыгрывала соперничество российских спецур. Представители сыскной полиции, Корпуса и знаменитой армейской СВР увлеченно резали друг другу глотки, травили ядами, топили, швыряли соперников под поезда и с крыш небоскребов, на родине и за ее пределами, на страницах многочисленных романов, в синематографе и на телевизионных экранах. Увы, большая часть (процентов эдак 99, 9) авантюрных приключений была высосана авторами из грязноватого пальца или элементарно взята с потолка (как кому нравится). Александр как никто другой знал это обстоятельство, сам половину сознательной жизни купаясь в сем мутном водоеме с добродушными крокодилами, по выражению одного (вернее, одной) из известнейших столпов российского литераторства на модной ныне ниве детектива.
     Иностранцы? Конечно, шпионаж, как политический, так и военно-технический или промышленный, имеет место быть, и даже более обширен, чем принято считать, но зачем кому-либо похищать простого жандармского ротмистра, пусть даже специалиста по наркотикам, да еще столь витиеватым способом. Само содержание без охраны, да еще в окружении сплошь русских дам (с небольшими мужскими вкра