боги  и  люди  рождены  одной
матерью - Геей. До недавнего времени у смертной женщины мог родиться ребенок
от бога, а богиня могла полюбить земного юношу. Ваш Тезей, например,  -  сын
Посейдона, ты знаешь?
   - Вообще-то считается, что это легенда, - сказал Майон.
   - Мальчишка, - сказал Посейдон. - "Легенда"! Видел бы ты эту женщину... А
сын неплох, сестрица, ты согласна? Ведь  это  он  создал  твои  великолепные
Афины. А вспомни, как он...
   - Помолчи, - мягко оборвала Афина. - Так вот, Майон, сейчас все меняется,
и  виной  тому  -  Зевс.  Он  поклялся,  что  не  допустит  рождения   новых
полулюдей-полубогов. Он намерен  поднять  богов  на  недосягаемую  высоту  и
превратить из старших братьев в повелителей, а вас  -  в  рабов,  безропотно
выполняющих любые желания. Олимп навсегда укутается туманом, боги перестанут
появляться среди людей, они будут лишь снисходить, ослепляя, раз в  столетие
или реже. Нас уносит в разные стороны, нужно торопиться, еще не  поздно  все
исправить. (Майон невольно оглянулся: ему было не по себе.)  Не  бойся,  то,
что Зевс все видит и все знает, - сказки. Пока...
   - И что же? - спросил Майон.
   - Мы его свергнем, - мрачно пробасил Посейдон. - Иначе в кабалу попадем и
мы, и вы. Что ты поскучнел? Не трусь, можно свергать и богов - сверг же Зевс
своего отца. Правда, один раз у нас не хватило духу, но уж  сейчас-то  нужно
постараться, не будет другого шанса.
   - Но я-то? - спросил Майон. - Я-то что могу?
   - Каждый берет на себя часть ноши, - сказала Афина. - Наша забота  Олимп.
А твоей будет - открывать людям  истину.  Внушать  им,  что  боги  вовсе  не
руководят каждым вашим поступком, каждым событием, каждым словом. Чем меньше
человек будет полагаться на богов, тем лучше и для него, и для  нас:  вы  не
превратите себя  в  рабов,  а  мы  не  станем  самоуверенными,  ослепленными
гордыней повелителями.
   - Говорят, так считал и Прометей?
   - Да, - сказала Афина. - И наша беда и вечный позор - в том, что  мы  его
не поняли тогда, не поддержали. Остается только надеяться, что на сей раз мы
не оплошаем. А что касается тебя...  Ты  должен  создать  правдивую  историю
Троянской войны. Разрушить все  вымыслы  -  будто  в  этой  войне  принимали
участие боги, будто с их одобрения Дельфийский оракул предсказал  Нестору  и
Агамемнону успех, что все началось из-за похищения  Елены,  будто  оно  было
похищение.
   - Я говорил о Елене с Тезеем, - сказал  Майон.  -  И  уже  тогда  у  меня
мелькнула мысль, что Елена  могла  просто-напросто  сбежать  с  Парисом,  но
ахейцы посчитали, что...
   Посейдон расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову, смех был горьким, а
потом Майону стало ясно, что  и  не  смех  это  вовсе,  а  одна  похожая  на
трескучий лай безудержная горечь,  и  кони  забеспокоились,  забили  ногами,
осыпая стоящих тучей брызг. Посейдон прикрикнул, и они успокоились.
   - Ты все еще стараешься считать людей лучше, чем они  того  стоят,  мягко
сказала Афина. - Согласен, что Елена сбежала сама,  но  продолжаешь  верить,
что ахейцы не разобрались в случившемся и сгоряча бросились в погоню. Ничего
подобного,  никаких  трагических  случайностей.  Флот  и  войско  были   уже
наготове, если  бы  Парис  заколебался,  промедлил,  наверное,  Агамемнон  с
Менелаем сами затолкали бы его с Еленой на корабль и отправили в Трою...
   - Но в это невозможно поверить, - сказал Майон. - Чтобы...
   - Чтобы Елену своими руками отдали Парису ее муж  Менелай  и  муж  сестры
Агамемнон?  Невозможно,  когда  речь  идет  об  обычных  людях   и   простых
человеческих чувствах, Майон.  А  здесь  были  два  царя,  одержимые  мыслью
уничтожить и разграбить  Трою,  к  тому  же  за  их  спинами  стоял  десяток
правителей других государств, увлеченных теми же целями. Может быть, Менелаю
не так уж и хотелось, но кто его  спрашивал?  Трою  несколько  раз  пытались
спровоцировать на войну, но она не попалась на удочку и не начинала  первой,
так что, как видишь, здесь нет героев. Вернее, есть  только  один  -  Приам,
который изо всех сил пытался отвести  войну  от  своей  Трои,  даже  оставил
безнаказанным похищение ахейцами своей дочери - одну из провокаций.
   Майон верил - нельзя было им не верить, не потому, что они  были  богами,
верил потому, что они с беспощадной строгостью относились, в первую очередь,
к самим себе, отвергали попытки предстать в наиболее выгодном свете. Они  не
щадили себя, а меж тем промолчи - сохранили бы прежний  романтический  ореол
вдохновителей и участников великой и справедливой Троянской войны.
   - Ну, что же ты? - спросила Афина. - Или уверен, что теперь рушится мир?
   - Нет, - ответил Майон решительно и зло. - Это лишь означает, что рушится
одна из красивых сказок. И не более. Главными законами человечества остаются
добро и истина. А подвиги... Их хватает неподдельных.
   - А твой труд о Троянской войне? Который мог бы принести тебе славу?
   - У меня будет труд о Троянской войне, - сказал Майон. - Пускай и не тот,
на который я рассчитывал.
   - Право слово, он нам подходит, сестра, - сказал Посейдон. - Пусть делает
свое  дело,  а  мы  будем  готовить  наше.  Может  быть,  ему  с   Прометеем
посоветоваться? Прометей может знать что-нибудь о рукописи Архилоха.
   - Правильно, - сказала Афина. - Майон, ты завтра же, вернее, уже  сегодня
отправишься в Микены, к Прометею.
   Майон слишком устал, чтобы удивляться. Он просто спросил:
   - Разве Прометей в Микенах?
   - А ты поверил, что он после освобождения стал отшельником и  удалился  в
горы? Ничего подобного. Он не вернулся на Олимп, это  правда,  но  он  и  до
своего заключения почти не бывал на Олимпе. Он любил вас, как же он  мог  от
вас уйти?
   Кони вновь забеспокоились, взметая пену, с моря налетел прохладный ветер,
и мир показался Майону колышущимся, зыбким. Пожалуй, так оно и  было  -  мир
был  слишком  молод,  многое  еще  не  успело  оформиться,  и   нужно   было
постараться, чтобы вся накипь унеслась вместе с утренним ветром и никогда не
вернулась назад.
   Квадрига  Посейдона  рванула  с  места,  бледное   облако   повернуло   к
светлеющему горизонту, и из сотен бликов  вновь  собралась  лунная  дорожка.
Афины уже не было, вдали затихал печальный крик  совы.  Майон  побрел  вдоль
берега.
   Эант, вспомнил он. И сотни других юных глаз,  сотни  юных  умов,  чистых,
бескомпромиссных,  не  научившихся  еще  различать   полутона,   оттенки   и
сложности. Для  них  это  может  стать  ударом,  жестоким  разочарованием  в
красоте, в подвигах, вызвать недоверие и неприязнь ко  всему  миру  взрослых
вообще, заставить подвергнуть сомнению абсолютно все. "Ну,  для  чего  тогда
существуем мы? - подумал он. - И для чего тогда существует человеческий  ум?
Никак нельзя спрятать от них эту историю, убоявшись за их неокрепшие умы. Мы
должны в них верить, и все вместе мы должны верить в высшие ценности".
   Он остановился - перед ним был старый корабль, выглядевший теперь нелепым
памятником былой подлости. Охваченный внезапно нахлынувшим бешенством, Майон
ударил кулаком в борт, и еще раз,  и  еще.  Доски  треснули,  взлетела  туча
защекотавшей ноздри трухи, но одному человеку было бы не под  силу  разнести
эту развалину, и Майон остановился, остывая. Со  стыдом  он  вспомнил  их  с
Нидой вечера, проведенные у этого выпуклого борта, свой собственный  щенячий
лепет о героях с берегов Скамандра, о роковой красавице Елене. Но,  в  конце
концов, это непоправимо - это ушло, как уходит детство...

8. СОБЫТИЯ ПРИШПОРЕНЫ

   Гилл давно уже понял свою главную ошибку: он до сих пор представлял  себе
течение времени чрезвычайно похожим на поле - колос этого лета срезан, зерно
перемолото, стерня сгнила и исчезла бесследно, и колос,  что  взойдет  после
следующего сева, не содержит и крохотной частицы своего предшественника.  Он
абсолютно не взял в расчет, что колос рождается из зерна,  хранящего  память
прошлого.
   Ему казалось, что мир возник с его рождением, мужает с  его  мужанием,  а
это было не правильно, прошлое и не думало умирать. Все  теперь  зависит  от
Майона, неизвестно где скитавшегося.
   - Ты думаешь не обо мне, - сказала Лаис.
   Гилл протянул руку и коснулся ее тяжелых волос. Наверняка она его любила.
И наверняка не понимала: он не мог посвятить ее в свои дела, ничего  не  мог
рассказать, а без этого бесполезно было думать о понимании.
   - Тяжело мне, - сказал он тихо.  Он  не  страдал  раздутым  самолюбием  и
потому не боялся обнаружить перед ней слабость. - Я  сейчас  попал  в  такое
положение, когда начинаешь сомневаться  во  всем  -  в  высоких  чувствах  и
порывах, в самом добре. Сплошная пелена лжи и подлости...
   Лаис внимательно слушала его, положив подбородок на тонкие пальцы. Далеко
было ей до Елены Прекрасной, девчонке из  квартала  гончаров,  и  выдающимся
умом она не блистала, но с ней было надежно и радостно, - еще и потому,  что
она долго считала Гилла простым подмастерьем кузнеца, а когда узнала правду,
ничегошеньки не  изменилось.  Он  знал,  что  увяз  серьезно,  они  оба  это
понимали, понимали это и два ее брата - другому  бы  они  давно  разбили  об
голову все свои горшки, а к  Гиллу  (для  них  так  и  оставшемуся  учеником
кузнеца) относились довольно благосклонно. И все равно он считал,  что  Лаис
не понимает его так, как хотелось бы, - проклятая привычка  выдумывать  себе
сложности в дополнение к тем что и так существуют.
   - Но ведь мир не черен, - сказала Лаис.
   - А люди? Больно думать, что Елена Прекрасная - изрядная стерва.
   - Глупенький мой Гилл, - рассмеялась Лаис. - В  чем  же  тут  потрясение?
Каждая женщина скажет, что Елена - не более чем стерва. Невозможно  похитить
женщину, если она этого не хочет.
   "Может быть, мы зря боимся, что наши открытия прозвучат громом  с  ясного
неба?" - подумал Гилл. Скорее всего, очень и очень многие не раз  и  не  два
задумывались   над   этой   историей,   замечали    несоответствия,    ложь,
беззастенчивый подлог. И  Майон  не  предстанет  громовержцем  -  он  только
соберет в одно целое все смутные  сомнения,  подозрения,  идущие  вразрез  с
официальной историей воспоминания. Но не об этом надо думать, а о  том,  что
убийцы до сих пор неизвестны.
   Он сжал пальцы Лаис. И девушка прильнула к нему. Гилл старался не  думать
сейчас еще об одном оборвавшемся следе  -  о  Пифее,  убитом  в  собственном
дворе, и о его доме, перевернутом  вверх  дном.  Не  удавалось...  Бронзовая
ящерка стояла рядом с ним на скамейке (подарок Лаис) - неведомо как попавшее
к  ее  деду  изделие  мастеров  из  давным-давно   покинутого   жителями   и
полузабытого города Даран.  По  тамошним  поверьям,  эта  зверюшка  приносит
удачу.
   Тень накрыла его, и Гилл открыл глаза. Перед ним стоял сыщик Эпсилон.
   - Я-то думал, что у тебя и тени  нет,  -  проворчал  Гилл.  -  Что-нибудь
срочное?
   - Да, - сказал Эпсилон. - Прости, но пришлось прийти сюда. Здесь никого?
   - Братья вернутся только вечером, - торопливо кивнула Лаис.
   - Прекрасно. - Эпсилон выглянул в калитку. - Заходи.
   Лаис ойкнула: в калитку,  пригнувшись,  прошел  кентавр,  и  в  крохотном
дворике сразу стало тесно. Кентавр огляделся без тени  смущения,  поклонился
и, подогнув ноги, улегся совершенно по-лошадиному. Теперь лица - его и Гилла
- оказались на одном уровне.
   - Чтобы не заметили с улицы, - пояснил кентавр. - Я большой.
   Гилл вопросительно глянул на сыщика Эпсилона, но  тот  смотрел  на  Лаис.
Гилл, спохватившись, виновато улыбнулся ей и развел  руками.  Лаис  послушно
поднялась, ушла в дом, обижаться она и не думала, и  Гилла  охватил  веселый
азарт следопыта - этот гость несомненно принес что-то важное.
   - Это Даон, - сказал сыщик Эпсилон. - Родственник кентавра Нерра.
   - Рад познакомиться, - сказал Гилл. - За вами не следили по пути сюда?
   Даон ухмыльнулся.
   - Пытались. Но я же  наполовину  конь.  Я  подхватил  твоего  человека  и
помчался галопом. А те галопом не могли, у них только две ноги.
   - Где вы встретились?
   - У дома Майона, - сказал Эпсилон. -  Ты  ведь  предоставил  мне  свободу
действий, Гилл. А я рассудил, что если следом за убитыми  на  берегу  придет
кто-то еще, он будет справляться о них у Майона, ведь к нему шли.
   - А почему же ты решил, - прости, Даон, - что этому Даону можно верить?
   - По этому. - Даон поднял руку.
   На ней был совершенно такой браслет, как на  запястье  убитого  кентавра.
Точно такой, как у микенца.
   - Это кое в чем убеждает, - сказал Гилл.  -  Что  ж,  Даон,  я  хотел  бы
кое-что  от  тебя  узнать.  Прости,  если  я   покажусь   тебе   настроенным
недружелюбно, но меня вынуждают обстоятельства: за  моей  спиной  происходит
какая-то загадочная возня, которую  я  не  понимаю,  хотя  обязан  понимать.
Вдобавок погиб  человек,  которого  я  любил  и  уважал,  который  был  моим
учителем. А ты, сдается мне, имеешь к этой возне какое-то отношение, верно?
   - Верно, - сказал Даон. - И хотел бы сказать, что и у  меня  были  веские
причины не доверять тебе. Но теперь их нет.
   - Как же мы друг друга уважаем и любим! - грустно усмехнутся Гилл.  Итак.
Убийцы твоего родственника и Гераклида забрали у них рукопись Архилоха?
   - Да.
   - Рукопись несли Майону?
   - Да.
   - Что же в ней такое, провалиться мне в Аид?  -  Гилл  стиснул  в  кулаке
бронзовую ящерку. - Почему из-за нее гибнут люди?  Что  там?  История  жизни
Гераклида?
   - Полное и правдивое описание жизни Геракла.
   - Но для чего вам понадобился Майон? Он собирает  материалы  о  Троянской
войне. Война началась после смерти Геракла и никаким боком с ним не связана,
это известно каждому ребенку.
   - Да ведь одно вытекает из другого, - сказал Даон.  -  Не  Геракл  пьяным
перебил кентавров, как вам вбивали в голову  в  школе,  а  те,  кто  готовил
Троянскую войну. И Геракла убрали они - он им  мешал.  И  стрелы,  смазанные
кровью гидры, у Геракла украли они. Кое-кто из них еще жив и дорого бы  дал,
чтобы уничтожить воспоминания о прошлом вместе с их обладателями. Меч теперь
- над Тезеем. И чтобы их остановить, нужно предать гласности все, не  только
Трою.
   - Так, - сказал  Гилл.  -  Значит,  Нестор  Многомудрый,  почтенный  царь
Пилоса, дух и мозг Троянской войны... Значит, рукопись Архилоха уже у них.
   - Копия, - поправил Даон. - Убийцы забрали копию, единственную.  Оригинал
пропал давно, где он - неизвестно.
   - Вот теперь многое проясняется, - сказал Гилл. - Ваши с Нерром браслеты,
насколько я понимаю, подарены некогда Гераклом вашим родичам и по наследству
перешли к вам. Вы  хотите  помочь  Тезею,  последнему  оставшемуся  в  живых
сподвижнику Геракла. А чтобы придать все гласности, необходим  Майон  -  его
известность  распространилась  и  за  пределы  Афин.  Кажется,  нет   больше
недосказанностей и темных мест?
   - Есть, дорогой мой, - сказал Даон. - Остались,  увы.  Тиреней  с  Нерром
несли Майону  рукопись  Архилоха,  а  Тезею  -  стрелы  Геракла.  Те  самые.
Последние три, пролежавшие все эти  годы  в  надежном  месте.  Это  страшное
оружие, своей силы оно не потеряло, и лучше бы оно хранилось у Тезея, ему мы
доверяли и доверяем.
   - Это страшная вещь - стрелы Геракла, - сказал тихо сыщик  Эпсилон.  -  Я
помню, как ими сожгли ворота Трои и проломили стены. Камень горел. Я до  сих
пор не пойму, почему их не применили сразу.
   - Это-то понятно, - сказал Даон. - Вся эта шайка не доверяла друг  другу,
каждый хотел завладеть стрелами сам и хранить про черный день. Потому  и  не
было единодушия, проканителились столько лет и со  скрежетом  зубовным  были
вынуждены пустить стрелы в ход, чтобы не проиграть осаду окончательно.
   - Подождите, - сказал Гилл. - Значит, люди Нестора захватили и стрелы?
   - Нет. На всякий случай мы разделили ношу. Все равно  рукопись  и  стрелы
должны были попасть в разные руки. Нерр с Тиренеем были сами по себе, я  шел
сам по себе.
   - Выходит...
   - Вот. Передашь Тезею.
   Даон достал из сумы бронзовый цилиндр с завинчивающейся крышкой,  похожий
на цисту, в которой хранят рукописи, только длиннее  и  уже.  Гилл  отвинтил
крышку и осторожно  вытянул  за  оперение  стрелу.  Сыщик  Эпсилон  невольно
отшатнулся.
   Ничем она вроде бы не отличалась от обычных,  тяжелая  боевая  стрела  из
потемневшего от времени дерева, но, едва Гилл повернул ее, держа на  отлете,
наконечник засветился густо-багровым,  кровавым  огнем,  повеяло  незнакомым
запахом, гнусным и приторным. Гилл  ощутил  мгновенный  страх  и  омерзение,
пронизавшее тело  отвратной  судорогой,  пот  выступил  по  всему  телу.  Он
выругался шепотом, бережно опустил стрелу в сосуд и туго завинтил крышку.
   - Представляю. -  Он  отложил  цилиндр  подальше,  поежился  -  озноб  не
проходил.
   - Не представляешь, - сказал Эпсилон. - Это нужно видеть.
   - Надеюсь, не доведется, - сказал Гилл. - Что же дальше? Рукопись, хоть и
копия, - у Нестора?
   - Я полагаю, что ее еще не успели передать Нестору, - сказал Даон.  Зачем
ему без особой нужды встречаться во дворце Тезея со своими  лазутчиками?  Он
вовсе не горит желанием эту рукопись перечитать, ему достаточно обладать ею.
Теперь они будут охотиться за стрелами, они выследили и меня. Ты ведь кое  с
кем из них ежедневно встречаешься, Гилл.
   - Мои люди? - спросил Гилл  тем  бесстрастным  голосом,  которого  многие
боялись. - Значит, этот подонок Эвимант служил еще и Нестору?
   - Эвимант - всего лишь жалкий последыш Менестея, - отмахнулся Даон.  Нерр
с Тиренеем отправились ночью на берег моря потому, что получили эту записку.
С печатью, до которой не смог бы добраться Эвимант.
   "Ваше  послание  получено  и  прочитано  Тезеем.  То,  что  вы  принесли,
передадите мне в месте, которое укажет посланец".
   И под этими словами - оттиск печати из перстня Гилла! Печати, которой  он
скреплял особо важные задания. И это не искусная подделка, это оттиск именно
его перстня. Гиллу показалось, что вместо воздуха он  глотает  огонь,  земля
уходит из-под ног, и он проваливается куда-то к безумию и небытию.
   - Вот так, - жестко сказал Даон. - Как  видишь,  и  у  меня  были  веские
основания тебе не доверять. Нужно ли напоминать имя человека, который  может
время от времени распоряжаться твоей печатью?
   - Это невозможно, - хрипло сказал Гилл.
   - Но ведь выманил их на берег этим письмом не ты?
   - Я все  понимаю  и  принимаю  умом.  -  Гиллу  хотелось  плакать.  -  Но
сердцем...
   Анакреон. Сверстник, соратник,  ближайший  помощник,  единственный,  кто,
кроме Гилла, мог при необходимости пользоваться печатью,  человек,  которому
Гилл верил  безраздельно.  Умный,  из  знатного  рода,  получивший  отличное
образование в славном Трезене...
   - Не казнись, - сказал Даон. - Ты хороший сыщик. Просто ты  столкнулся  с
людьми, которые разбросали ядовитые семена по всей Элладе за десятки лет  до
твоего рождения.
   - Но ведь он - мой ровесник.
   - Ну и что? Просто ты больше сталкивался с платными  шпионами  и  прочими
продажными шкурами либо недалекими мерзавцами вроде Эвиманта да  придворными
интриганами. Нестор и твой Анакреон - другое. За ними глубоко  порочные,  но
идеи. И убежденность в своей правоте. Промах Тезея в том, что он опирался на
молодых, умных и энергичных людей вроде тебя, но очень уж многое, почти  все
хотел делать сам, один, а вам оставлял третьи роли. Не учил  всей  сложности
жизни и умению противостоять таким, как Нестор. Орудие - это  всегда  только
орудие, пусть и честное, храброе, умное.
   - Не нужно так о Тезее, - сказал Гилл и понял, что это прозвучало  скорее
просительно, чем решительно. Вполне возможно,  что  и  Даон  это  понял,  не
отсюда ли сочувствие и жалость в его глазах?
   И тут Гилл подумал, что его все это время беспокоила  еще  одна  странная
мысль.
   - Так, - сказал он. - А  объясни-ка  ты  мне,  дружище  Даон,  откуда  ты
черпаешь знания о многом, что происходит внутри моей тайной службы?
   Ответа ему не требовалось. Д