ия Елены, кентавров перебил пьяный Геракл, что мы и должны
внушить всем и каждому. Правильно?
   - Молодец, - сказал Гомер. - Я так и знал, что не  придется  тебе  ничего
растолковывать. Подожди, не изображай статую гордой Непреклонности. Пока  ты
здесь торчал, в Афинах многое изменилось.
   - Я знаю. На улице так вопят...
   - Я не о том. Гилл мертв. Все его бумаги у  Нестора.  Понимаешь?  Все.  А
копию рукописи Архилоха твоя Нида собственноручно отдала Нестору. Не веришь?
Я сам ездил с ними к ее тетке, и там, в подвале...
   Вот это был настоящий удар - хлесткий, ошеломляющий. В голове  мельтешили
бессмысленные обрывки фраз, он слышал свой голос и не понимал, что говорит.
   - Как она могла? - переспросил Гомер. - Да ведь это естественно: она тебя
любит и желает тебе только добра. Она - не бесплотное создание,  милый  мой,
она обыкновенная женщина, и необходим ей дом и  покой,  а  не  сотканные  из
воздуха идеи и сомнительные поиски высшей справедливости. Ты  проиграл,  как
видишь, и остается принять условия победителя.
   - Нет.
   - Аид тебя забери! - Гомер трахнул кулаком по столу. - Я  же  не  о  себе
забочусь - о тебе. О твоем таланте. Как ты думаешь, кто нужнее людям великий
аэд Майон или безвестный борец за  истину,  вздернутый  на  суку  в  смутные
времена забытого мятежа? Ты не  имеешь  права  так  варварски  распоряжаться
своим талантом, он принадлежит не только тебе.
   - Как я могу стать великим аэдом, если начну лгать?
   - Ах, во-о-от ты о чем, - сказал Гомер. - Дурень ты все-таки, уж  прости.
С чего ты взял, что искусство  непременно  зиждется  на  истине?  Какого  ты
мнения о моей "Одиссее"?
   - Я уже говорил тебе, что это талантливо.
   - Видишь! - Гомер торжествующе поднял палец. - А меж тем там нет и  слова
истины. Все выдумано. Одиссей вернулся недавно, он проторчал  десять  лет  в
какой-то заморской стране. И ничего это не меняет.  Остается,  как  признают
самые строгие критики, волнующее  повествование  о  мужестве  мореплавателя,
десять лет боровшегося со стихиями и  немилостью  богов.  Поэзия  с  большим
философским подтекстом. Ответь честно, как ты  считаешь  "Одиссея"  потеряла
сколько-нибудь от того, что ты все узнал?
   - Нет, - тихо сказал Майон.
   - Так кто из нас прав и что есть истина? Я  согласен,  история  Троянской
войны - груда дерьма.  Но  если  ты  создашь  о  ней  поэму,  подобную  моей
"Одиссее", то не рукопись Архилоха, а твой труд будет учить людей,  даст  им
примеры мужества, героизма, отваги, стойкости и благородства.
   - Нет, - сказал Майон. - Если мы пойдем по этому пути, люди  окончательно
запутаются и перестанут отличать правду от лжи. Важна будет не истина, а  ее
толкование  в  соответствии  с  духом  времени,  с  чьими-то  желаниями,   с
ситуацией. И эта дорожка далеко нас заведет. Что касается Геракла, то  здесь
потребуется уже прямая ложь - его, миротворца и героя, нужно будет  выдавать
за буяна и забулдыгу, забияку, перебившего во время пирушки кентавров. Это и
на кентавров бросит тень, их будут изображать грязными  и  низкими  тварями,
забудут, что среди них был и мудрый Хирон, воспитатель богов и героев, в том
числе, кстати, и братьев Елены Прекрасной, - мы и их  запачкаем  грязью.  Мы
начнем производить ложь, как пирожки...
   - Ты  преувеличиваешь,  -  сказал  Гомер.  -  Создашь  то,  что  от  тебя
требуется, а дальше можешь заниматься чем угодно.
   - Не получится, - сказал Майон. - Раз  измажешься,  потом  не  отмоешься.
Разные у нас с тобой дороги.
   - Нет у тебя дорог, пойми ты! Или-или...
   - В таком случае у меня только одна дорога, - сказал Майон.
   Удивительно, но он не чувствовал боли от утраты друга - видимо, они давно
уже стали чужими, просто раньше ум  и  сердце  не  хотели  мириться  с  этой
мыслью, а теперь не осталось ничего недосказанного.
   - Я тебя не упрекаю ни в чем, -  сказал  Майон.  -  Ты  талантлив,  и  ты
искренне убежден в своей правоте. Это как раз самое страшное.
   - Но ведь это - все?
   - Да, - сказал Майон. - Но, оказывается,  и  мертвым  небезразлично,  что
станут говорить о них живые. Мне кажется все же - тебе очень  одиноко  будет
одному.
   Не  ответив,  Гомер  постучал  в  дверь  кулаком,  его  выпустили.  Дверь
захлопнулась. Майон сел к столу и уронил голову на руки.  Все  его  существо
протестовало против смерти, но другого выхода не  было,  никак  нельзя  было
поступить иначе.
   Может быть, серая вода  из  Леты  уже  попала  в  верхний  мир  и  многие
проглотили каплю? К  примеру,  Гомер.  Нет,  это  было  бы  чересчур  легкое
объяснение.
   На улице засуетились, перекликаясь, и это никак  не  походило  на  пьяный
праздник победителей - что-то там  случилось.  Раздались  панические  вопли,
забегали в коридоре, там стучало и гремело, и вдруг  дверь  распахнулась,  с
треском ударившись в стену, по  комнате  со  свистом  пронеслась  золотистая
полоса, и обломки закрывавших  окно  досок  прямо-таки  брызнули  наружу.  В
комнату хлынул солнечный свет. Застучали когти, вошел  огромный  пес.  Майон
узнал его, но не испытал никакой радости, подумал тоскливо: еще и  это?  Пес
улегся у очага, положил на лапы  огромную  кудлатую  морду  и  уставился  на
Майона зоркими равнодушными глазами. Весь дом был наполнен глухим рычанием и
стуком когтей - видимо, нагрянула вся  стая,  и  Майон  невольно  улыбнулся,
представив, как разбегались его тюремщики.
   Потом в комнату вошла Артемида,  Делия,  прекрасная,  как  пламя  костра,
хозяйка лесов и лунных дорог.
   -  Ну,  здравствуй,  -  сказала  она  насмешливо.  -  Как  я  вижу,  твои
исторические изыскания оценены по достоинству.
   - Да уж, - угрюмо отозвался Майон.
   - Они тебя убьют. Как Архилоха.
   - Догадываюсь.
   - Тогда чего же ты ждешь? -  спросила  Артемида.  -  Вряд  ли  среди  них
найдется смельчак, который рискнет встать на пути моих псов. Не дам  я  тебе
погибнуть так глупо. - Она огляделась с любопытством. - Значит, вот  так  ты
живешь? Как глупы  и  тесны  рукотворные  пещеры!  Ничего,  со  временем  ты
убедишься, что мои леса прекраснее любого дворца.
   - Ох, и упряма ты, бессмертная, - сказал Майон. -  Снова  приглашаешь  на
должность придворного аэда?
   - Все люди кому-то служат. А быть аэдом  богини  -  не  самая  незавидная
должность.
   - Смотря что тебя заставляют  делать,  -  сказал  Майон.  -  Я  не  могу,
понимаешь? Геракл был великий герой, и я не могу представить его  безвольной
куклой, слепо выполняющей волю прекрасной повелительницы.
   - А у тебя есть возможность свободно заниматься, чем ты хочешь?  Со  мной
ты  создашь  хоть  что-то.  Без  меня  -  ничего.  Или   ты   надеешься   на
заступничество моих божественных  родственников?  Да  ты  хоть  знаешь,  что
произошло на Олимпе?
   - Значит, они...
   - Да! - Артемида повернула к нему прекрасное и  злое  лицо  и  продолжала
размеренно и ровно, словно вбивала гвозди в сухую доску. - Ничего у  них  не
вышло. В который раз уж не хватило смелости.  Зевс  снова  призвал  из  Аида
гекатонхейров, и отважные мятежники геройски отступили и смиренно покаялись.
Афина теперь пальцем о палец не ударит, Посейдон носа не высунет из  пучины,
а остальные  и  внимания  не  стоят.  Я-то  их  прекрасно  знаю,  эту  свору
лизоблюдов, трусов и подхалимов.
   Майон снова подумал о том, какое страшное оружие находится в  его  руках,
оружие, которого боятся и жаждут и люди, и боги.
   Артемида взяла его лицо в ладони и прошептала:
   - Майон, милый, ну пожалуйста, временами так одиноко...
   И он, как в прошлый раз, едва не  поддался  ее  красоте,  синему  пламени
глаз, печальным и сладким запахам осени и обыкновенной женской тоске, унылой
и пронзительной. Не требовалось большого  ума,  чтобы  сообразить,  как  она
несчастна и одинока, понять, что звание богини ни в коем случае не  приносит
с собой автоматически счастья и удачи. Но и дорога, на  которую  она  звала,
была не по нему. Перед глазами стоял могучий, целеустремленный, добрый герой
в львиной шкуре, воин справедливости.
   - Прости, но ничего не выйдет, - сказал он  тихо,  борясь  с  жалостью  и
смертной тоской молодого тела, юной души. - Прости, Делия, нельзя иначе.
   Она вскочила, словно  взметнулось  в  ночи  пламя  далекого  подожженного
города, синие глаза от гнева стали цвета грозовой  тучи,  в  голосе  звенела
чисто человеческая, женская обида и уязвленная гордость:
   - Ну и пропадай! Пропадай!
   Повернулась так круто, что золотые стрелы едва не рассыпались из колчана,
и исчезла за дверью. Следом метнулся пес, скребнув когтями  по  полу.  Визг,
бухающий лай, топот дикой охоты наполнили  дом,  выплеснулись  во  двор,  на
улицу и унеслись с быстротой ветра. Стало  очень  тихо.  И  грустно  прощай,
Делия, пленительная и безгранично  одинокая  хозяйка  лесов,  не  получившая
вместе с бьющим без промаха золотым луком счастья и покоя.
   Тут в комнату влетел Эант, взъерошенный и перепачканный. Не было  времени
удивляться. Майон толкнул его в темный угол меж очагом и дверью, выглянул  в
окно, успел заметить, что к дому сбегаются кучками и  поодиночке  стражники.
Перед лицом мелькнуло острие копья, и он отпрянул в  комнату.  Тут  же  окно
вновь закрыли доски, и застучал молоток.  В  коридоре  гремели  шаги,  дверь
снова захлопнули и задвинули столом.
   - Ты откуда взялся? - строгим шепотом спросил Майон.
   - По крышам  пробрался.  Вокруг  полно  гоплитов,  а  про  крыши  они  не
догадались. Учитель, это ведь Артемида была? Красивая какая!
   - Она, - сказал Майон.
   - Она хотела тебя освободить?
   - Ага.
   - А почему?
   - Потому что за свободу нужно платить, - сказал Майон. - И цена не всегда
устраивает. Потом поймешь. Где Гилл?
   Они сидели на корточках и разговаривали шепотом, не сводя глаз с двери.
   - Убили. Забрали все бумаги.
   - Значит, все было зря.
   - Но рукопись Архилоха у меня, учитель. Ее принес один сыщик. Он  сказал,
что уведет их за собой и чтобы я берег рукопись, потому что тебя,  наверное,
тоже...
   Он сморщился и скривил рот, глаза влажно блестели.
   - Цыц! - сказал Майон. - Нашел  время.  Хныкать  некогда,  тебе  придется
срочно становиться мужчиной, малыш, время требует.
   Эант закивал, смаргивая слезы:
   - Учитель, неужели ничего нельзя?..
   Майон напряженно думал - как в нескольких словах объяснить мальчишке  всю
дальнейшую дорогу и научить никогда не сворачивать с нее наперекор усталости
и лжи, соблазнам  и  смерти,  предательству  и  разочарованию?  Должны  были
существовать такие слова.
   - Рукопись у тебя, - сказал Майон.  -  Она  тебе  поможет.  Всегда  служи
истине, не бойся ни людей, ни богов, будь стоек. Мы не успели, но  вам  идти
дальше. Держись Назера, если он жив.
   - А Гомер?
   - С Гомером тебе не по пути. Потом поймешь.
   Глаза у Эанта были на мокром месте, но  смотрел  мальчишка  решительно  и
дерзко, и у Майона стало спокойно на душе.
   Он прислушался: в коридоре зашевелились. Раздались громкие голоса,  суета
несомненно возвещала о прибытии кого-то облеченного властью.
   - Быстро! - Майон подтолкнул мальчишку к очагу. - Уместишься? Я  когда-то
умещался...
   Он  подсадил  Эанта,  и  тот  кошкой  скользнул  в  дымоход,   повозился,
устраиваясь. Взвилось невесомое облачко сажи.
   - Все? - Майон заглянул в дымоход. - Теперь - ни звука.
   Он подбежал к столу и уселся. Дверь распахнули,  воцарилась  почтительная
тишина, и в комнату вошел Нестор Многомудрый,  царь  Пилоса,  дух  Троянской
войны, последний осколок  былых  интриг  и  сражений,  когда-то  сотрясавших
Элладу и сопредельные страны.
   - Ну разумеется, не могут без дурацкого рвения. - Нестор подошел  к  окну
и, не повышая голоса, приказал:
   -  Убрать  все,  болваны.  Обязательно  нужно  творчески  развить  приказ
начальства, видите ли...
   За окном затрещало - доски торопливо отдирали, кажется, голыми руками.
   - Итак, Майон, от тебя отступились не только люди, но и  боги,  -  сказал
Нестор. - В тебе просто рыбья кровь, если ты не моргнув глазом отказался  от
очаровательной Делии. Ну-ну, не нужно сверкать на меня глазами,  я  шучу.  Я
прекрасно понимаю, что причиной всему  -  твои  высокие  душевные  качества.
Они-то меня и привлекают, но одновременно осложняют дело и превращают тебя в
чрезвычайно опасного противника. Труса я бы  запугал,  жадного  -  купил.  У
великолепного Гомера есть  свои  убеждения,  где-то  смыкающиеся  с  нашими,
оттого он служит нашему делу искренне и бескорыстно. Между нами уже нет и не
может быть никаких умолчаний и неясностей, так что я буду  откровенен:  либо
ты сменишь убеждения, либо...  -  Он  с  неожиданным  юношеским  проворством
придвинул  табурет  и  сел  напротив.  -  Ты,  конечно,  досыта   наслушался
разговоров, что Нестор, мерзавец этакий, насаждает повсюду тиранию  и  ложь.
Но вряд ли ты задумывался над сущностью  этих  слов.  Люди  легко  совершают
распространенную ошибку: бездумно произносят с осуждением какое-то  слово  и
считают, что все этим объяснили и вынесли приговор. "Тирания" - и  на  троне
громоздится щелкающий клыками людоед. "Ложь" - и возникает что-то  скользкое
и омерзительное, как забравшаяся в постель жаба. Но никто не берет  на  себя
труд вглядеться пристальнее в то, что кроется за словами. Для меня  было  бы
предпочтительнее не разрушать и жечь, а завоевывать сторонников.
   - Я весь внимание.
   - Не иронизируй.
   - Я не иронизирую, - сказал Майон. - До сих пор  я  получал  сведения  из
вторых рук и шел по твоим следам.  Теперь  ты  здесь,  и  мне  действительно
хочется тебя понять.
   - Это уже  кое-что...  -  сказал  Нестор.  -  В  Египте  есть  любопытная
поговорка: "Все боится времени, но время боится пирамид". Начнем с того, что
пирамида незыблема и неизменна и  не  таит  никаких  неожиданностей.  Каждый
знает свое место, как загнанный в стену гвоздь. Сверху вниз идут приказы,  и
каждая ступенька полна покорности перед более высокой.  Меж  тем  демократия
всегда непредсказуема, так как слишком многие получают возможность влиять на
государственные  дела.  Разве  допустимо,  чтобы  на  телеге  сидели  десять
погонщиков и мешали друг другу?
   - Но это означает, - сказал Майон,  -  что  демократия  опасна  лишь  для
человека, сидящего на самой вершине. Для тебя, скажем.
   - Правильно. Потому что люди изначально разделены на тех, кто  властвует,
и на тех, кто  подчиняется.  А  демократия  предлагает  нечто  неприемлемое:
человека, рожденного для того, чтобы властвовать, вдруг опутывают по рукам и
ногам  дурацкими  установлениями,  мешающими  ему  проявить  свои   качества
государственного деятеля. Что мы и наблюдали во времена царствования  Тезея.
То, что он надел железную узду  на  царедворцев  и  сановников,  заслуживает
восхищения и понимания - так и  следует  поступать  сильному  правителю.  Но
зачем доводить до абсурда? До агоры, где любой  шорник  или  землекоп  может
держать речь  перед  скопищем  таких  же  скотов,  и  к  их  гаму  вынуждены
прислушиваться во дворце.
   - Вон оно  что,  -  сказал  Майон.  -  Значит,  снова  деление  людей  на
погонщиков и скотов?
   - Между прочим, это  заимствовано  у  матери-природы,  -  сказал  Нестор.
Ничего даже отдаленно напоминающего демократию ты у животных не найдешь. Как
и писаных законов, с помощью которых слабый может  защититься  от  сильного.
Везде одно и тоже - силой утверждающий свою волю вожак и покорная стая. А мы
- не более чем часть природы, следовательно, должны жить по ее обычаям.
   - Часть природы,  но  не  ее  слепок.  Слишком  многое  отличает  нас  от
животных.
   - А жаль, - сказал Нестор. - Этот проклятый человеческий мозг, наделенный
способностью протестовать, сомневаться, создавать растлевающие умы миражи...
   - Между прочим, кое в чем ты сам себе противоречишь. Та же волчья стая не
знает лжи. Ложь  выдумали  люди  -  но  это,  к  счастью,  не  единственное,
отличающее нас от животных.
   - А что такое ложь? - спросил Нестор. - Существует ли она? Это  еще  одна
интересная тема - о взаимоотношениях  правды  и  лжи.  Мы  не  видим  ничего
противоестественного в том, что игрушечник продает синих  глиняных  львов  и
зеленых лошадок, хотя прекрасно знаем,  что  не  существует  синих  львов  и
зеленых лошадок.  А  сказки  не  есть  ли  искажение  истины?  Разве  знание
существует в виде какого-то явления, строго подчиняющегося законам  природы,
как дождь или радуга? Почему  бы  не  предположить,  что  знание  пластично,
аморфно и с ним можно  обращаться,  как  с  сырой  глиной?  Это  касается  и
Троянской войны, и всего, что  так  усердно  разоблачал  мозгоблуд  Архилох.
Существовала некая Действительность, но мы превратили  ее  в  некое  Знание,
вполне приемлемое для умов, превратили точно так же, как превращаем зерно  в
хлеб, а лен - в полотно. Вот и все. Стоит  лишь  допустить,  что  существует
закон превращения действительности в знание - и все встанет на  свои  места,
страсти утихнут.
   Майон собрался с мыслями - он должен не  забывать  и  о  жадно  слушавшем
мальчишке в дымоходе. В необогащенный  жизненным  опытом  ум  могла  попасть
капля отравы, таившейся в этом ласково журчащем голосе.
   - Хорошо,  -  сказал  он.  -  Я  готов  пойти  на  уступку  и  приравнять
изобретенные тобой и тебе подобными законы к законам природы. Но ведь законы
природы делятся на полезные человеку и вредные. Дождь помогает  земледельцу,
ветер вращает мельничные колеса и  движет  корабли,  но  землетрясения  лишь
губят дома и людей, а эпидемии опустошают города. Точно так же  ваши  законы
оставляют  повсюду  горе  и  кровь.  И  если  мы  не  в  состоянии  победить
землетрясение, то придуманные законы победить возможно.
   Жаль, что Эант не видел в эту минуту лица Нестора - мальчишке это помогло
бы покрепче  уяснить  некоторые  истины.  Нестор  стал  страшен:  ничуть  не
приукрашенный портрет черной и безжалостной души.
   - Оказывается, ты даже опаснее, чем я  думал,  -  сказал  Нестор  тихо  и
недобро. Но как-никак он был Многомудрым и легко овладел  собой,  прогнал  с
лица бешенство, как смахивают пыль с зеркала. - Ты говоришь, ветер и  дождь?
Но ведь их польза и вред относительны.  Благодатный  для  земледельца  дождь
приносит неудобства тому, кто разложил на солнце выбеленные  холсты.  И  так
далее.
   - Вот как? - сказал Майон. - Но жители Трои  были  не  относительны.  Они
были люди из плоти и крови, жившие в красивом, богатом  городе.  Теперь  там
только  развалины  и  запустение.  А  разве  Геракл  был  относителен?   Или
безжалостно перебитые кентавры? Ты играешь в слова, как  детишки  в  шарики.
Или есть еще один закон - государственная необходимость? Менестей, я  думаю,
тоже  спит  и  видит,  как  бы  зарезать   тебя   во   имя   государственной
необходимости, как он ее понимает.
   - Это относится скорее к Менестею, - сказал Нестор тихо. -  А  с  ним  мы
решительно расходимся. Его хватает лишь  на  то,  чтобы  жечь  библиотеки  и
преследовать таких, как ты. А мы вовремя поняли, что искусство  и  науки  не
следует тупо уничтожать - их следует лишь держать под строжайшим присмотром.
В Трое мы не опоздали. Там  переняли  у  хеттов  умение  шлифовать  линзы  и
мастерить эти штуки для  рассматривания  неба.  Но  когда  человек  начинает
разглядывать горы на Луне и следить за движением  звезд,  у  него  рождаются
опасные для богов мысли.
   - Ты и о репутации богов заботишься?
   - Как же иначе? И богов, и людей породила когда-то Мать-Гея. А ты знаешь,
кто распустил по свету легенду о том, что людей  создал  Прометей?  В  самом
деле, нет? - Он приложил руку  к  груди  и  поклонился.  -  Скудный  Нестор.
Задумка не столь уж плоха - довести дело до абсурда и приписать Прометею как
можно больше чудес, превратить бунтаря в степенного олимпийца.  Потом  можно
пойти дальше. Когда-нибудь окончательно забудут, что жил Уран,  первый  царь
богов, что жил Крон, что богов и людей родила Гея, что Зевс смог  воцариться
лишь после я