ростной десятилетней войны с титанами, которую едва не проиграл.
Будут считать, что всегда был только Зевс.
   - Но это означает, что у людей будут отбирать все больше знаний и воли, -
сказал Майон.
   - Так легче править людьми.
   - Так ты сам загоняешь себя  в  ловушку  и  готовишь  будущее  поражение,
сказал Майон. - Государство сильно, пока у него есть идеи, за которые  стоит
драться. Та же Спарта напоминает гигантскую  казарму,  где  все  управляется
лишь страхом перед наказаниями.
   - Следовательно, нужно создавать идеи, которые поддерживали бы Спарту.
   - Понятно, - сказал Майон. - Создать насквозь фальшивые "ценности  духа"?
Но это невозможно, фальшивка в конце концов всегда будет распознана.  Нельзя
же обманывать народ до бесконечности. И еще. Ты несколько раз повторил "мы".
А кто это? У тебя же  никого  нет,  только  слуги  и  наемники.  А  духовных
сподвижников почти нет и скоро совсем не будет.  Мне  кажется,  ты  страстно
мечтаешь об единомышленниках, но не выходит ничего.
   Нестор  встал,  задумчиво  пошевелил  бледными  губами,  словно  стараясь
припомнить что-то исключительно важное, что  позволило  бы  ему  одержать  в
споре решительную победу.
   - Мне очень жаль, - сказал он наконец.
   Он вышел, притворив за собой дверь, и  Майон  в  два  прыжка  оказался  у
очага. Спросил тихо:
   - Все слышал?
   - Да, - раздался шепот.
   - Не забудешь?
   - Нет.
   Майон отскочил а повернулся к двери. Ее распахнул стражник  и  равнодушно
бросил:
   - Выходи, что ли?
   Все - от царского дворца до колченогой скамейки во дворе -  останется  на
своих местах, но солнечный осенний мир погаснет  для  него,  как  выгоревший
светильник. Останутся все лица, слова, запахи и звуки, только его не  будет.
Невозможно было в это поверить,  в  сознание  не  вмещалось,  хотя  сознание
способно вместить в себя всю Вселенную, в нем совершенно нет места для такой
вещи, как смерть.
   "А древние почтенные города Эллады еще горделиво именуют наши юные  Афины
провинцией, - подумал он. - И тем не менее провинция эта кое-чему научила  и
кое-что доказала - не зря  затратил  на  нас  столько  сил  сам  Многомудрый
Нестор..."
   Стражник ударом кулака вытолкнул его  на  улицу  и  с  треском  захлопнул
калитку. Майон удивленно оглянулся, но тут  же  все  понял.  Справа  во  всю
ширину улочки стояли четверо, и слева  такие  же,  хмурые,  тусклоглазые,  и
возле дома напротив. Остро  посверкивали  спартанские  метательные  ножи,  и
нечего было пытаться достать хотя бы одного в броске - слишком далеко, он не
успеет. Все же умирать следовало в полете, в  беге  навстречу  ветру,  и  он
вложил всю силу в отчаянный прыжок в сторону ближайшего.
   Ножи взлетели, свистя.

18. ВРЕМЯ И ПИРАМИДЫ

   Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух и  мозг  Троянской  войны,  заклятый
враг Геракла, сидел в одном из залов царского дворца, у очага,  несмотря  на
жаркий день разожженного так, что пламя металось и гудело. Он брал по листку
из лежащей на коленях рукописи Архилоха, бросал в огонь и, по-птичьи склонив
набок голову, внимательно смотрел, как наливаются  жаром  буквы,  вспыхивают
углы,  занимается  середина  и  лист  превращается  в  невесомо  колышущиеся
лохмотья пепла, а там и пепел рассыпается, уносится  в  дымоход.  Жаль,  что
листов осталось так мало, будь его воля,  это  занятие  продолжалось  бы  до
бесконечности - чтобы не думать.
   Не думать он не умел, он привык думать  много  и  углубленно,  это  стало
необходимой, как дыхание, потребностью, обернувшейся теперь против него же.
   Все ушли. Сначала они были то ли группой единомышленников, то ли стаей, а
теперь он остался один и близился к своему пределу.
   Всю жизнь он силился создать нечто несокрушимое и вечное, но оно  утекало
сквозь пальцы, как само  Время.  Когда-то  превеликим  напряжением  сил  ему
удалось разрушить все планы Геракла и  уничтожить  его  самого  -  но  искры
разлетелись во все стороны и сияли все эти  долгие  годы,  ежеминутно  грозя
пожарами. Троянская война была триумфом, который невозможно  было  принизить
или замолчать, -  но  сколоченный  им  союз  распался  там  же,  на  берегах
Скамандра, едва только отзвенели мечи: поделив добычу,  все  расползлись  по
логовам. И никому из них эта война не принесла удачи. Агамемнон, на которого
Нестор возлагал большие надежды, которого, стоя за его  спиной,  намеревался
сделать правителем всей Эллады, был убит собственной женой и ее  любовником.
Одиссей бежал в неизвестность. Остальные кончили не лучше. Все  вернулось  к
прежнему - к скопищу то и дело  схватывавшихся  в  кровавой  грызне  царьков
крохотных государств. Идеи Нестора не возымели  действия  то  ли  измельчали
властители и не в состоянии были эти идеи воспринять, то ли... Отважиться на
логическое завершение этой мысли он не мог.
   Очень  хотелось  бы  о  многом  забыть:  что  Тиндарей  -   отец   Елены,
Клитемнестры, Кастора и  Полидевка,  верный  сподвижник  Нестора,  -  обязан
троном Гераклу. Что сам он,  Нестор,  шагнул  во  взрослую  жизнь  спутником
Геракла, участником похода аргонавтов. Но впоследствии честолюбие и  зависть
разгорелись в сердце, выжигая его начисто,  превзойти  старшего  товарища  в
подвигах и славе хотелось нестерпимо, и не стало у Геракла врага яростнее  и
непримиримее Нестора, и его молодость забылась накрепко не только им,  но  и
всеми остальными. Даже беспристрастные  авторы,  писавшие  об  аргонавтах  и
начале славных дел Геракла, не  помнили,  что  Нестор  Многомудрый  -  былой
сподвижник Геракла и не последний из аргонавтов. Может быть, и сам Геракл об
этом забыл.
   Можно было записать на свой счет и  свержение  Тезея  -  но  к  чему  оно
привело? Умница Анакреон - себе на уме, он готовится к схватке за опустевший
трон, с непроницаемым лицом выслушивает поучения, вежливо благодарит, но про
себя думает, что Нестор принадлежит прошлому и мог бы убраться восвояси.  Он
был бы неплохим учеником, но не собирается брать Многомудрого в  учителя.  И
Гомеру он не нужен, у того  своя  философия  талант  в  сочетании  с  полным
отсутствием предрассудков и моральных препонов, никого он пальцем не тронет,
но с железной логикой обоснует каждое движение своего стилоса и  найдет  ему
оправдание, ссылаясь на высшие интересы творчества. В конце пути  нестерпимо
хочется иметь рядом человека, способного тебя понять, - и сознаешь в глубине
души, что такого человека не найти.
   Глядя в пламя, он с трудом вспомнил  полузабытую  весну,  выступавшего  в
поход Геракла и себя рядом с ним - молодого, веселого,  в  доспехах,  только
что  покинувших  оружейную  мастерскую.  Кажется,  звучала  флейта,   звонко
смеялись женщины, и нежные лепестки  яблоневого  цвета  осыпали  доспехи.  А
"Арго" - соленая свежесть ветра, скрип канатов, тугой,  как  девичья  грудь,
парус и встающие впереди зеленые склоны таинственных берегов  Колхиды.  Ведь
было! Было!
   Но куда все унеслось,  где  растаяло?  Где  лица  женщин  и  друзей,  где
неподдельные победы?
   "Хоть бы убил меня кто-нибудь", - подумал Нестор.
   Знакомо ломило колени, снова пекло под ложечкой, не впервые поднималась к
горлу изжога, и поясница давно уже отзывалась на резкие  движения  сверлящей
болью. Извечные стариковские недуги не давали забыть о себе. Если  подумать,
ничего уже не меняло то, что где-то  лежала  рукопись  Архилоха,  что  новые
отчаянные головы готовились перевернуть мир. Ворота Аида скрипели над  самым
ухом, и оставить после себя оказалось нечего.
   Все рассыпалось. Да и было ли?

19. СТРЕЛЫ ЭТОГО ДНЯ

   С горы Гаргетта открывался великолепный вид на Афины - город  раскинулся,
как красивая игрушка на столе великана. Отсюда,  с  высоты,  не  рассмотреть
было отбросов и грязи, прохудившихся заборов и облупленных  стен,  уродства,
злобы, нищеты и несправедливости. Можно было отдаться мечтам и  представить,
что их не существует вовсе. Но огромные бронзовые барельефы  на  крыше  Дома
Богинь Вихря назойливо лезли в глаза, как ком грязи на  белой  простыне,  их
прекрасно было видно и отсюда.
   Эант смотрел не на них,  а  на  море,  усеянное  плавно  скользящими  над
голубой водой разноцветными парусами. Он все-таки раздобыл меч и то  и  дело
касался его рукой, но рассматривать не решался - боялся, что Назер отберет.
   - Красиво, правда? - спросил Назер, и кто-то кивнул.  Вокруг  стояли  еще
человек десять, опиравшихся на копья и топоры. - Куда ты смотришь, Эант?  Ты
вон туда посмотри - не берут его ни годы, ни бури...
   На желтом песке  чернел  накренившийся  на  левый  борт  старый  корабль,
отсюда, с горы, расстояние, отделявшее его от воды, казалось  ничтожным,  он
словно готов был сняться и поплыть, разворачивая испачканный кровью парус.
   - Меня  всегда  интересовало,  кто  разнес  ему  борт,  -  сказал  Назер.
Мидакрит, вы это сами сделали, верно?
   - А кто же еще? - хмуро сказал Мидакрит. - Нужно было сразу разломать его
на дрова.
   - Ничего, успеем. Эант, отдай-ка меч Мидакриту, он ему привычнее.
   Эант насупился, но Назер сам расстегнул перевязь:
   - И нечего бычиться. Драться - дело  нехитрое.  Драться  за  умы  -  дело
посложнее. И именно это именно тебе предстоит, так что не торопись  лезть  в
свалку.
   - Ага! - сказал кто-то. - Они готовы, Назер.
   На  окраине  города,  на  фоне  густой  серебристо-зеленой  листвы  олив,
посаженных вдоль дороги  в  Элевзис  еще  во  времена  царя  Эгея,  вспыхнул
ослепительный солнечный зайчик. Погас, снова блеснул, и еще раз, и еще.
   Назер  отвинтил  крышку  цисты,  осторожно  вытащил  стрелы.  Наконечники
налились багровым сиянием, казалось, они шевелятся - и люди отодвинулись.
   Назер положил стрелу на тетиву.  На  его  руках  вздулись  мышцы,  он  до
предела натянул лук, помедлил, словно этот миг,  проводивший  борозду  между
прошлым и настоящим, борозду, которую невозможно  уничтожить  и  никогда  не
забыть, имел свой вкус и запах, и его нужно было запомнить, вздохнув  полной
грудью. У Эанта замерло сердце в слабом  ужасе,  тишина  была  прозрачной  и
тяжелой.
   То ли тетива выбросила стрелу в прохладный осенний воздух, то  ли  стрела
сама рванулась вперед. Может быть, ей самой смертельно надоел  за  эти  годы
бронзовый сосуд, может быть, она на свой лад радовалась  свежему  воздуху  и
простору. Пронзительный свист вязнул в ушах, как попавшая при купании  вода.
Нестерпимо яркая алая искра, словно поджигающая в полете  воздух,  оставляла
за собой огненную нить - казалось, ее увидят и слепые. Эта нить  протянулась
над дворцом и  храмами,  кварталами  ремесленников  и  базарными  площадями,
садами и улицами, коснулась бронзовых гарпий,  и  крыша  Дома  Богинь  Вихря
провалилась внутрь, дымя и  разваливаясь,  взлетел  столб  желтого  пламени,
смешанного  с  черными  клубами  дыма,  здание  рассыпалось,  как  сложенный
детворой из щепок домик. На  улицах  замелькали  крохотные  фигурки  -  люди
бежали туда, где буйствовал огонь.
   Назер  наложил  на  тетиву  вторую  стрелу,  и  еще  одна  огненная  нить
протянулась над Афинами. Словно клок  высушенного  солнцем  сена,  вспыхнула
казарма "гарпий" возле гончарных рядов. Теперь там и  сям  появлялись  новые
кучки людей, целеустремленно  спешивших  к  заранее  известной  им  цели,  и
предметы, которые они несли  в  руках,  временами  отбрасывали  яркие  блики
солнце играло на блестящих остриях мечей, топоров и копий.
   - Давай! - азартно выкрикнул Эант. - Там еще казарма, у фонтана!
   Назер, натянувший было лук, внезапно повернулся и выпустил стрелу  совсем
в другую сторону, в направлении моря. Ослепительно сверкавшая нить  пролегла
над песком, алая искра коснулась старого корабля.  Померещилось  или  правда
было - над пустынным берегом пронесся  стон  бессильной  злобы.  Столб  дыма
потянулся к небу.
   - Вот так, - сказал Назер. - Клянусь  огнем,  в  мире  и  так  достаточно
падали.
   Он вновь стал похож  на  очень  красивого  веселого  сатира,  белые  зубы
сверкали из буйной бороды, глаза смеялись, и по-прежнему было  ясно  каждому
смотревшему на него, что земля велика и могуча, что ее хмельные  соки  кипят
животворящей силой, что ни угасания, ни смерти - нет.
   - Малыш, я вижу на твоем лице выражение триумфатора, - сказал  он.  Рано,
ты уж поверь. Всего лишь три  столба  пламени.  Нам  еще  столько  предстоит
сделать. Особенно тебе - твоим оружием будет слово. Пошли?
   Он поправил меч и стал спускаться с горы, и за ним двинулись другие. Эант
заторопился следом. Впервые он не обиделся, когда его назвали малышом.