сударственных забот и дел? Не постарел ли он? Не утратил ли разум и волю к
деяниям,  прославляющим  Афины?  В  Троянской  войне  мы   не   участвовали,
ограничившись  посылкой  одного  корабля,  что  не  прибавило  нам  чести  и
уважения. Разве хорошо, что одиннадцатый год на  берегу  гниет  корабль,  на
котором когда-то вернулись из-под Трои  наши  храбрецы?  Разве  хорошо,  что
давно уже из наших оружейных мастерских не выходят новые  боевые  колесницы,
доспехи для гоплитов и мечи? При всем моем уважении к царю Тезею,  при  всех
его достоинствах и былых подвигах, не могу не  сказать:  его  время  прошло!
Наступило время других, с горячей кровью и юной  дерзостью.  Да  здравствует
Великая Эллада и ее столица - Афины!
   Засвистели флейты, и Менестей,  спустившись  по  ступеням,  пошел  сквозь
толпу, бурлившую вокруг него тяжело и  густо,  как  смола  в  котле,  и  уже
раздались  первые  крики  придавленных.  Стражники,  кое-где  торчавшие   на
площади, растерянно переминались с ноги на ногу, не в силах сообразить,  как
в такой ситуации поступать.
   - Как видишь, все предельно просто, -  сказал  Майону  Гомер.  -  Сначала
нужно доказать, что мир вокруг насквозь изъеден недугом,  а  затем  убедить,
что ты оказался единственным, способным исцелить все  немочи.  Убедить,  что
только ты можешь открыть людям истину, и только они под  твоим  руководством
перевернут мир.
   - А потом? - буркнул Майон.
   - В данную минуту никого не волнует, что будет  потом,  -  сказал  Гомер.
Гораздо интереснее и привлекательнее возможность верить, что все  изменится,
если немедленно разнести - что угодно и все сразу.  Голова  болит  наутро  -
если она вообще еще  на  плечах.  Слов  нет,  до  чего  любопытный  образчик
демагогии и подлости...
   Он стоял, небрежно опершись  о  балюстраду,  высокий,  загорелый,  и  эта
нарочито ленивая поза,  прищуренные  глаза  наводили  на  мысль  о  пантере,
обманчиво расслабившейся перед прыжком.  Майон  промолчал.  Когда-то  они  с
непонятным им самим упорством соперничали во всем - сначала в школе,  борясь
за звание первого ученика, потом на стадионах и в  гимнасиях  -  в  кулачных
боях, в метании диска, в гонках колесниц;  и  всюду  успех  был  переменчив,
переходя то к одному, то к другому. Странно, но после того, как появились их
первые стихи, дух беззлобного, но  рьяного  соперничества  как-то  незаметно
угас, о нем и не вспоминали. Был Гомер и был Майон. Соперничество исчезло, а
вот непонимание, подумал Майон, непонимание в последнее время слишком  часто
тенью ложится на прокаленные солнцем плиты  мостовой.  Вот  и  сейчас  я  не
понимаю этих прищуренных глаз, цепкого взгляда, равнодушного вроде бы  лица,
но на деле поглощающего разговоры и жесты, запахи  и  звуки,  как  поглощает
листва солнечный луч. Конечно, такой всасывающий,  словно  Харибда,  взгляд,
такой слух и должен быть у  поэта,  но  здесь  примешивается  еще  и  что-то
другое.
   - На месте нашего школьного приятеля Гилла  я  давно  бросил  бы  на  это
сборище тяжелую конницу, - сказал Гомер.
   - Шутишь?
   - Ничуть, - сказал Гомер. - Как ты  к  нему  относишься?  Я  о  Менестее,
понятно.
   - Я его просто не понимаю, - пожал плечами Майон. - Промелькнет временами
здравое суждение и тут же тонет в глупости и лжи.
   - Лжи - не спорю. Глупости - никоим образом. Ум как раз и  заключается  в
том, чтобы доказать глупцам, насколько они умны, насколько именно  их  образ
мыслей и куцые ценности велики и светлы. Менестею это удается, и я на  месте
Тезея побеспокоился бы. Ах ты!..
   Он отшвырнул ударом кулака зазевавшегося и налетевшего на него разносчика
пирожков, и тот полетел кубарем, рассыпая свой немудреный  товар,  -  толпа,
провожавшая Менестея, докатилась и до  них  и  задела  краем.  Их  осторожно
обходили - Майон подумал, что это уважение вызвано не столько невеликой пока
славой поэтов, сколько их известностью как опытных кулачных бойцов.
   Потом что-то изменилось - "гарпии" безжалостно разгоняли толпу,  действуя
рукоятками  кинжалов  и  дубинками,  и   по   образовавшемуся   коридору   с
колышущимися живыми стенами прямо к ним прошел Менестей.
   - Я рад видеть вас среди слушавших меня, - сказал  Менестей  отрывисто  и
властно. - Я очень уважаю  вас,  друзья.  Вы  -  живое  олицетворение  новой
аттической молодежи, гармонично сочетающей мощь тела и духа.
   Майон поклонился. Гомер сказал:
   - Не перехвали нас, иначе боги, узрев на земле столь совершенных  молодых
людей, заберут нас на Олимп.
   Менестей улыбнулся в знак того, что понял иронию и оценил по достоинству.
Столпившиеся вокруг "гарпии" смотрели на них подозрительно и тупо.
   - Я равно опасаюсь перехвалить  вас  и  не  воздать  должного,  -  сказал
Менестей. - Человек я  простой  и  склонен  искренне  хвалить  то,  что  мне
нравится. А мне нравится твой "Поход к амазонкам", Майон,  и  твои  стихи  о
Геракле, Гомер. Есть и замечания,  разумеется,  но  не  буду  о  них  сейчас
упоминать. Сейчас я всего лишь хочу задать  вопрос:  чем  вы  нас  порадуете
вскоре?
   - Пока - ничем, - сказал Гомер быстро.
   - Я думал о Троянской войне... - сказал Майон.
   - Это прекрасно! - Менестей взял его  за  локоть  и  ласково  заглянул  в
глаза. - Как-никак  в  этом  грандиозном  предприятии  принимали  участие  и
афиняне. Это слава Эллады, и она до сих пор ожидает своих певцов. Кстати, на
днях ваш друг скульптор Назер установит  на  этой  площади  статую  монумент
сражавшимся под Троей. Вдумайтесь, - он поднял палец, -  впервые  в  мировой
истории будет установлена статуя не бога, не титана -  человека.  Победителя
Трои.
   - И не менее важно, что это событие произойдет  в  Афинах?  -  усмехнулся
Гомер.
   - Ты уловил мою мысль, - кивнул Менестей. - Что же, оставляю вас, не смея
мешать вольному полету поэтической мысли.
   Он склонил голову и прошествовал прочь, следом заторопились "гарпии".
   - А ведь это уже не шутки, - сказал Майон.
   - Это я тебе и стараюсь доказать, - сказал Гомер. - Когда слабнут  Тезеи,
приходят Менестей. Ты действительно собираешься писать о Троянской войне?
   - Почему бы и нет?
   - Да, предприятие было грандиозное. Есть о  чем  поразмыслить.  На  твоем
месте я прежде всего побеседовал бы с Тезеем. Как-никак он участвовал в том,
первом похищении Елены, он ее украл, после чего на нас и навалилась  Спарта.
И пришлось отстраивать едва построенные Афины заново.
   - Я об этом не знал, - сказал Майон.
   - А это, между прочим, чистая правда. Тиндарей бросил спартанцев на Афины
не по причине изначально присущего спартанцам  коварства,  как  уверяли  нас
учителя, а после того, как Тезей украл Елену. Эта девчонка  уже  тогда  была
невыносимо соблазнительна. Прошло несколько лег, и из-за тех  же  прекрасных
глаз запылала Троя.
   - Значит, вот так, - сказал Майон.
   - Да. На днях эпизод с Тезеем и Еленой включат в курс истории.  Наука  не
стоит на месте, и в ее  распоряжении  оказались  новые  знания,  позволяющие
исправить прежние.
   - Может быть, Тезею не захочется об этом вспоминать?
   - Не думаю, - сказал Гомер. - У него было достаточно много женщин,  чтобы
грустить о той полудевочке, и слишком много он славных дел  совершил,  чтобы
стыдиться юношеского безрассудства.
   - Так, - сказал Майон. - Выходит, Елену похищали дважды. Первый  раз  это
привело к войне Спарты и Афин, второй - к Троянской  войне.  Почему  же  нам
прожужжали уши о втором похищении и долго  молчали  о  первом?  Если  самому
Тезею было безразлично, знают об этом или нет...
   - Ну, это не самый интересный вопрос, -  сказал  Гомер.  -  Есть  другие.
Например: почему Тезей всего лишь год  спустя,  когда  Елену  решили  выдать
замуж, не поехал в Спарту следом  за  многочисленными  претендентами  на  ее
руку?  Коли  уж  он  был  влюблен?  А  он,  как  мы   знаем,   умел   любить
по-настоящему... Почему Тезей не участвовал в  Троянской  войне?  Где  носит
Одиссея все эти годы, если он, как утверждают некоторые, все еще жив?
   - При чем здесь Одиссей?
   - При том, что во всей этой  истории  множество  темных  мест,  -  сказал
Гомер. - И самая темная сторона дела - почему в  Троянской  войне,  согласно
официальной историографии, подготовленной в немалой степени и  Гераклом,  не
участвовал ни один из многочисленных Гераклидов? За исключением разбойника и
выродка, от которого все отступились... Я  ведь  и  сам  интересуюсь  Троей,
Майон. И я могу прозакладывать голову,  что  существует  какая-то  тайна,  в
немалой степени связанная со смертью Геракла. А может, и со смертью  братьев
Елены Кастора и Полидевка.
   - Я об этом никогда не думал, - сказал Майон.
   - А впрочем, нас это и не касается. -  Он  вновь  стал  похож  на  лениво
подставившую брюхо солнцу пантеру. - Распутывать  нынешние  интриги  -  дело
сыщиков, прошлые - дело ученых. У  нас  другие  задачи  -  слушать,  видеть,
рассказывать о том, что было... а может, и о том,  чего  не  было...  Ты  не
идешь к Назеру? Тогда - до встречи.
   Майон смотрел ему вслед. Вот он ловко  обогнул  нищих,  дравшихся  вокруг
рассыпанных  пирожков,  раскланялся  с  кем-то  из  знакомых.   Скрылся   за
поворотом. И снова возникло ощущение холодной тени на теплых  потрескавшихся
камнях.
   "Видимо, все дело в том, что мы взрослеем, - подумал Майон. - Мы вступили
в пору зрелости, наши деяния и поступки приобретают все большие  значения  и
ответственность,  и  поневоле  нас  разносит  в  стороны,  словно   случайно
встретившиеся в море корабли, и нет уже места былым играм на морском берегу,
мальчишеским стремлениям к тому, чтобы все в мире было  ясно  и  просто.  Мы
учимся сложности. Но почему же нас  разносит  в  стороны?  И  допустимо  ли,
ссылаясь на сложность жизни, узаконить некое необходимое соотношение  правды
и лжи?"
   - Учитель, - робко сказали сзади.
   Майон сердито обернулся.
   - Эант, я много раз просил не называть меня учителем, -  сказал  он.  Мне
еще рано чему-то учить, самому следует учиться и учиться...
   Но Эант смотрел  восторженно,  не  желая  принимать  никаких  возражений.
Долговязый голенастый подросток, очень мало знавший, но  стремившийся  знать
как можно больше, ничего  еще  не  сделавший,  но  уже  сейчас  готовившийся
свернуть горы.
   - А это откуда? - поинтересовался Майон. - Ради  такого  украшения  нужно
потрудиться на совесть.  (Правый  глаз  Эанта  украшал  великолепный  синяк,
начавший уже лиловеть.) - А это мы швыряли  камнями  в  "гарпий",  -  сказал
Эант. Никакого сожаления или раскаяния в  его  голосе  не  чувствовалось.  -
Убежать не все успели,  они  поймали  нас  с  Филоттом  и  хотели  заставить
кричать: "Да здравствует Менестей!"
   - А вы?
   - А мы  кричали  совсем  другое.  Потом  за  нас  вступились  моряки.  Ты
недоволен?
   - Конечно, - сказал Майон. - Это уже не мальчишеские потасовки, это может
плохо кончиться...
   - Думаешь, я не понимаю? Учитель, с  этой  шайкой  нельзя  иначе!  Или  я
должен поступать не так, как мне подсказывает совесть?
   - Нет, - сказал Майон. -  Всегда  поступай  так,  как  тебе  подсказывает
совесть. Но здесь другое, Эант. Ты, несомненно, талантлив, и  ты  не  имеешь
права ввязываться в драки вроде сегодняшней.
   Он замолчал. Он видел глаза мальчишки  и  знал,  что  ничего  с  этим  не
поделать, не погасить мутной водой затасканных поучений этот огонь.
   Майон засмеялся и махнул рукой.
   - Ладно, - сказал он. - Не следует ставить кулак выше слова, но и  одними
лишь словами иногда не обойдешься. Надеюсь,  этой  дракой  твои  новости  не
исчерпываются?
   - Нет, - сказал Эант. - Я написал новые стихи.  О  Геракле.  Конечно,  ты
можешь сказать, что тему я выбрал неудачную,  -  сейчас  все  пишут  либо  о
Геракле, либо о Елене Прекрасной...
   - Можно взять старую тему и сказать что-то новое, - сказал Майон.
   - Кентавр сказал то же самое.
   - Какой кентавр?
   - Разве ты его не встретил?
   - Я пришел домой очень поздно, - сказал Майон  и  смущенно  подумал,  что
мальчишка догадывается о его маленькой лжи. - А что случилось?
   - Вечером к тебе домой приходили двое - кентавр и какой-то микенец.  Твой
дядя говорит, что этот микенец похож на Геракла.
   - Да, дядя в молодости видел Геракла, - сказал он. - А что им было нужно?
У меня нет знакомых кентавров.
   - Не знаю. У них к тебе какое-то дело. Жутко важное  дело.  Они  сказали,
что придут еще раз.
   - Любопытно, - сказал Майон.

4. СТРЕЛЫ ИЗ ПРОШЛОГО

   Гилл шагал по дворцовым коридорам отрешенный и бесстрастный, как тень,  -
во дворце он всегда был именно таким.  В  зале,  куда  он  вошел,  несколько
сановников, как обычно, едва поклонились и сделали вид, что ужасно  увлечены
важным разговором о государственных делах, то есть обычной глупой  болтовней
о царских милостях, которые уже выпали на их долю  и  которые,  конечно  же,
непременно выпадут впредь; вечное  хвастовство  малоазийскими  чистокровными
лошадьми, красивыми и искушенными женщинами,  обитыми  золотом  колесницами,
драгоценностями; сплетни о том, что на кого-то, сейчас отсутствующего здесь,
царь Тезей вчера посмотрел сурово, и догадки, к  чему  это  может  привести;
слухи о будущих возвышениях и  падениях.  Как  вчера.  Как  год  назад.  Как
десять...
   Гилл ненавидел их отнюдь не за то, что они ненавидели его и  считали  его
занятие презренным ремеслом, но и боялись в то же время. Бывшие самовластные
царьки, правившие одной-двумя деревушками, и жившая  едва  ли  не  рядом  со
свиньями в хлеву, но налитая непомерным честолюбием старая  знать,  когда-то
усмиренная было Тезеем, - все  вместе  они  не  стоили  и  мелкой  монеты  и
существовали только потому, что и Тезею нужны царедворцы...
   Тезей, великий  царь  Афин  и  Аттики.  Восхищение  этим  полубогом  (сын
Посейдона!) составляло стержень преданности Гилла. Дело  в  том,  что  Тезей
победил Прокруста, Минотавра и Марафонского быка. Были подвиги и  славнее  к
примеру, подвиги Геракла. И уж, конечно, не в том дело,  что  Тезей  посетил
Аид и сумел выбраться оттуда, - это  всего  лишь  шалая  юношеская  выходка.
Заслуги Тезея в другом.
   В том, что на памяти одного поколения деревушка вокруг посвященного Афине
жертвенника стала красивым многолюдным городом, почти не уступающим столицам
более древних царств Эллады. В том, что Аттика не воевала многие  годы  -  и
это во времена, когда на десять стран приходилось тридцать три войны. В том,
что впервые в греческой истории жизнь определяли писаные законы - в то время
как в других странах жизнь и смерть и многое другое по-прежнему зависели  от
переменчивой  и  жестокой  царской  воли.  В   том,   что   ремесленники   и
землевладельцы жили лучше и богаче, чем где-либо в Элладе. В том, что  Тезей
покончил с меновой торговлей и ввел в обращение деньги, что, в свою очередь,
укрепило торговлю и вело к дальнейшему расцвету Афин.
   Разумеется, все это тоже потребовало крови. Может быть,  временами  крови
излишней и напрасной. Но Гилл помнил, что с  тех  пор,  как  из-под  пальцев
Прометея  вышли  первые  люди,  сменилось  всего-навсего  десять  поколений.
Многому приходилось учиться  на  ходу,  многое  создавать  самим,  до  всего
доходить своим умом.
   Слуга кивнул ему, Гилл откинул  тяжелую  портьеру  и  вошел.  Поклонился.
Подошел, подавляя неуместное мальчишеское волнение, подступавшее временами и
не имевшее ничего общего с верноподданническим трепетом. Поклонился еще раз,
составляя в уме первую фразу (она, как обычно, не складывалась) и произнес:
   - Царь, в Афинах убит Гераклид.
   Он ожидал если не гнева (который его не пугал, но удручал),  то  хотя  бы
удивления. Но - ничего. Тезей сидел, положив  руки  на  резные  подлокотники
тяжелого кресла из ливанского кедра и смотрел даже не  спокойно  равнодушно,
словно эту новость он узнал давно, успел обдумать и примириться. "Но ведь не
может этого быть!" - вскрикнул про себя Гилл.
   - Кто? - спросил Тезей.
   - Тиреней, из Микен.
   - Он  всегда  берет  самых  лучших,  этот  коллекционер  душ  из  Аида...
Подробности.
   Гилл рассказал, профессионально выделяя главное.
   - Пожалуй, я могу назвать тебе и имя кентавра, - сказал  Тезей.  -  Нерр,
внук Хирона, знаток иноземных языков, звездочет, книжник, путешественник.  Я
никогда его не видел, но с Тиренеем  и  с  браслетом  Хирона  мог  оказаться
только он.
   - Может быть, ты знаешь и их убийц, царь? - спросил Гилл. -  Коли  уж  ты
знаешь их имена, знаешь, что они должны были путешествовать вместе. Кто убил
их?
   Он рисковал навлечь на себя гнев, но  сейчас  такие  опасения  ничего  не
значили - Гилл понимал, что столкнулся с чем-то значившим неизмеримо больше,
чем интриги-однодневки.
   - Их убило Прошлое, Гилл, - сказал Тезей. - То есть все равно что никто.
   - Но так не бывает, - сказал Гилл.  -  Должен  быть  конкретный  человек,
отдавший приказ, должны быть исполнители.
   - Этого не знаю. Возможно, я мог бы тебе помочь, рассказав о прошлом,  но
слишком долго пришлось бы рассказывать  и  нет  уверенности,  что  я  назову
виновников, - порой очевидец событий знает меньше,  чем  тот,  кто  сто  лет
спустя пишет исторический труд.
   - Рукопись Архилоха - легенда?
   - Не знаю. Тиреней был уверен, что нет.
   - Но сам-то Архилох существовал?
   - Еще бы, - сказал Тезей. - Я его хорошо знал. Но что с ним сталось после
смерти Геракла, куда исчезла рукопись и была ли она  -  неизвестно.  Архилох
была интересный малый, этакая смесь воина и  книжника,  -  во  времена  моей
молодости таких хватало, да и нынче они не перевелись.
   - Значит, он исчез?
   - Я тогда был на Крите, - сказал Тезей. - Все произошло без меня расправа
Геракла с кентаврами и его смерть. Вдруг распался отряд Геракла: кто  погиб,
кто побрел неизвестно куда. Я так и не выяснил подробностей не до того было.
   - Понимаю, - сказал Гилл. - Царь, я ставлю вопрос иначе - есть ли  сейчас
кто-нибудь, кому нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в
этой рукописи что-то, из-за чего и сегодня гибнут люди? Царь!
   Он подался вперед,  но  Тезей  остановил  его  властным  движением  руки.
Откинул голову, прижав затылок к резным кедровым доскам, бледность  заливала
крупное лицо с резкими красивыми чертами, похожее на каменные львиные  морды
с микенских ворот. Гилл вдруг подумал, что Тезей  стар.  До  сих  пор  такой
мысли не приходило в голову, язык не  поворачивался  произнести  это  слово,
потому что почтенный возраст и старость  -  понятия  с  разным  содержанием.
Сейчас они слились в одно, и Гилл не узнавал своего кумира, своего героя.
   Тезей заговорил тихо, медленно и внятно, но Гилл не знал,  помнят  о  его
присутствии или нет:
   - А есть ли она, абсолютная истина? Когда я был молодым, когда у  Геракла
не было ни одного седого волоса, ответы казались недвусмысленными и четкими,
все было по плечу, и мы верили, что не сегодня  завтра  перевернем  мир.  Но
проходят годы, и с каждым новым свершением видишь, что впереди высятся те же
неприступные  вершины,  а  друзья  и  соратники  один  за  другим  уходят  в
небытие...
   "Ему крепко досталось, - подумал Гилл. - Ударов  судьбы  выпало  на  долю
предостаточно - смерть в расцвете красоты и молодости Ипполиты, первой жены,
той самой прекрасной амазонки, смертельная  вражда  второй  жены,  Федры,  с
пасынком  Ипполитом,  ее  безумие  и  самоубийство,  смерть  Ипполита.  Годы
заключения в Аиде. Раны, тяготы долгих походов, бешеный, нечеловеческий труд
- сколачивание и укрепление новой  Аттики.  Для  обычного  человека  слишком
много. Да и для сына Посейдона - тоже. Но он не может, не должен,  не  имеет
права сломаться - человек, полубог, в которого я беззаветно верю!"
   - Так о чем мы? - спросил Тезей, он снова был прежним,  но  Гилла  больно
царапнуло понимание, что Тезей, оказывается, может быть и другим.
   - Есть ли люди, которым нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха?
Есть ли в  ней  самой  что-то  настолько  ва