тоже  самое  приказал.  Мы  не  знаем,  как  будет
действовать газ на окружающих,  -  тела  могут  стать  источником
опасности. Не говоря об эпидемиологии.
     - Солдатам только  сейчас  противогазы  привезли,  -  сказал
второй медик. - Там у них на складе, оказывается, всех выбило...
     - Но вы не понимаете!  - сказал Николайчик медику. - Там они
лежат горой, до самого потолка.
     - Представляю. Я был в аэропорту, - сказал медик. - Придется
привыкать.
     - Туда тоже добралось?  - спросил  Шубин.  -  Я  думал,  что
аэропорт выше...
     - Как я понимаю,  туда понесло  эту  дрянь,  когда  поднялся
ветер.
     - А что вы здесь делаете? - спросил Шубин.
     - Черт  его знает - дежурим.  Нужна машина при штабе.  Вот и
дежурим. Считай, что нам повезло.
     Медики пошли  на  второй  этаж,  а  Николайчик  все  не  мог
успокоиться:
     - Я  туда спустился,  понимаете,  Юрий Сергеевич?  Там почти
совсем темно.  И запах... такой неприятный запах. Я чувствую, что
не пройти - впереди преграда.  Я стал руками искать проход - я не
понял, что за преграда, может, вещи... совсем темно было. И вдруг
загорелся свет.  Я стою,  а вокруг лежат мертвые люди - до самого
потолка, вы понимаете? И такой страшный запах...
     - Николайчик!  -  сверху  перегнулся через перила незнакомый
Шубину мужчина. - Срочно на ковер!
     - Простите, - сказал Николайчик. - Вы идете?
     - Иду, сказал Шубин, но задержался, потому что вспомнил, что
его удостоверение у старшины - надо забрать. Он пошел к выходу.
     Шубин выглянул наружу - старшины не было видно. Здесь должна
быть какая-нибудь комендатура.
     Шубин поднялся на второй этаж вокзала.
     Зал ожидания   был  прибран,  пуст,  скрепленные  по  шесть,
жесткие вокзальные кресла отодвинуты к стенам.  Но не сам зал был
центром деятельности, а комната матери и ребенка, дверь в которую
была распахнута, и вторая комната, над которой сияла неоновая, не
к месту   яркая   вывеска   "Видеосалон".  Вокруг  неоновых  букв
загорались поочередно лампочки, совсем как на новогодней елке.
     Пока Шубин стоял в нерешительности,  не зная,  к какой двери
направиться, из видеосалона выбежал шестерка  Плотников.  За  ним
спешил низенький потный железнодорожник.
     - Ну как же я пропущу?  Там же людям сходить надо, - говорил
он.
     - Пропустить без остановки.  И все пропускать - неужели  вам
непонятно? Ведь чрезвычайное положение.
     - Вы бы мне бумагу дали, - сказал низенький.
     - Будет бумага, будет, вы же видите, что я занят!
     Шестерка побежал  от  железнодорожника,  который  со вздохом
развел короткими руками и  пошел  обратно  в  видеосалон.  И  тут
Плотников увидел Шубина. Он пробежал мимо, не сразу узнав его, но
затормозил где-то сбоку и сделал два шага задом наперед.
     - Шубин? - спросил он.
     - Он самый, - сказал Шубин. - И живой.
     - Вижу,  - сказал шестерка.  - И очень рад. Очень рад, что у
вас все в порядке. А что вы здесь делаете?
     - Хочу встретиться с руководством штаба,  - сказал Шубин.  -
Надеюсь, что могу пригодиться.
     - Зачем,  - сказал шестерка и,  вместо того чтобы продолжить
свой путь дальше, развернулся, кинулся к двери в комнату матери и
ребенка.
     Шубин пошел  за  ним.  Пришлось  посторониться  -  несколько
солдат притащили тяжелый ящик и принялись втискивать его в  двери
комнаты матери и ребенка, застряв там и перекрыв движение людей.
     Вокруг кипели голоса, ругательства и советы, отчего ящик еще
больше заклинивало в дверях. Через головы солдат видны были люди,
что  стояли  в  зале.  Их было много.  Шубин увидел Гронского,  к
которому подбежал Плотников и  что-то  говорил  ему,  отчего  тот
повернул голову к двери, и они с Шубиным встретились взглядами.
     Гронский тут   же   отвел   глаза  и  стал  что-то  говорить
незнакомому чиновнику.
     Шубин протиснулся  к  Гронскому.  Гронский выглядел усталым,
глаза красные,  под ними темные мешки,  благородные брыли свисали
до плеч.
     Он протянул Шубину руку. Рука была холодной, влажной.
     - Вижу,  что вы уже пришли в себя,  - сказал Гронский. Потом
добавил,  обращаясь к статному усатому чиновнику в финском пальто
и  шляпе,  что  стоял  рядом:  -  Познакомьтесь,  товарищ  Шубин,
журналист  из  Москвы.  А  это  Николаев,  директор биокомбината,
заместитель начальника чрезвычайного штаба.
     Рука Николаева была другой, твердой и широкой.
     - Журналист?  -  недоверчиво  спросил   Николаев.   Он   был
недоволен.  Шубин  словно  услышал  невысказанные  слова:  "Когда
успел? Кто допустил?"
     Гронский уловил недовольство. Он добавил, будто оправдываясь:
     - Товарищ  Шубин  у  нас  здесь с лекциями по международному
положению. Вот и попал в переделку. Мы с ним в гостинице куковали.
     - А,  международник,  -  сказал Николаев облегченно и тут же
закричал на  солдат,  которые  распаковывали  ящик,  где   таился
какой-то прибор с экраном и множеством кнопок:
     - Правее ставьте, правее, чтобы окно не загораживать!
     Он потерял интерес к Шубину.
     - Обзаводимся хозяйством, армия помогает, - сказал Гронский.
Ну как вы, отдохнули?
     - А вы энергично взялись за дело.
     - К  сожалению,  -  сказал  Гронский,  -  никто не будет нас
хвалить за оперативную  работу  по  спасению  жизни  и  имущества
граждан. У  нас  как  бывает?  Голову  сносят  за  прошлые грехи,
сегодняшние подвиги не в счет.
     Гронский грустно улыбнулся. Он был искренен.
     Шубин позавидовал: у него была возможность побриться.
     - Как здоровье вашей жены? - спросил Шубин.
     - Спасибо.  Разумеется, ей придется отдохнуть - нервный шок.
Вы знаете, какая трагедия произошла с вертолетом?
     - Я видел.
     - Мы буквально чудом остались живы.
     - Я хотел бы чем-нибудь полезен, - сказал Шубин.
     - Но чем,  чем? - вдруг вспылил Гронский. Вроде бы оснований

для вспышки Шубин ему не давал.  - Вы пойдете в бригаду по уборке
трупов? Или  в  пожарники  -  у нас пожарников не хватает!  Или в
госпиталь кровь сдадите?
     - Не волнуйтесь, - сказал Шубин. - Я понимаю, как вам трудно.
     - А будет еще труднее. С каждым часом... Вам не понять.
     - Я вас понимаю,  - сказал Шубин, который более не испытывал
неприязни  к  этому  замученному человеку.  Неприязнь осталась во
вчерашней ночи.  Какой он,  к  чертовой  матери,  убийца!  Чинуша
перепуганный.  И о жене беспокоится,  и надеется,  что может быть
каким-то чудом все обойдется,  и  понимает,  что  ничего  уже  не
обойдется. По крайней мере, для него.
     - И  какого  черта  вы сюда именно вчера приехали,  - сказал
Гронский с горечью.  - Приедете в Москву,  начнете ахать - что  я
видел, что я видел!
     - Ахать не буду,  - сказал Шубин.  - Но если вы в самом деле
думаете,  что мне здесь делать нечего, тогда помогите мне улететь
в Москву.  Я думаю, что смогу вам там чем-то помочь. Вам же нужно
многое для города.
     - Нам нужно все!  - почти  кричал  Гронский.  -  У  нас  нет
врачей, нет  шоферов,  ни  черта  нет  -  мы же не можем на одних
солдатах спасать положение!
     - Ну,  не  надо так нервничать,  - послышался начальственный
голос.
     В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских
чинов, вошел Силантьев.
     - От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.
     Силантьев не заметил Шубина,  не обратил на него внимания, а
может, и   не   узнал   -   в  отличие  от  Гронского,  он  видел
корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.
     - Это не капитулянтские высказывания, - сказал Гронский, - а
оценка ситуации.
     - Ситуация   критическая,   но   не  трагическая,  -  сказал
Силантьев.
     Он обратился  к  стоявшему  рядом  генерал-майору,  высокому
брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:
     - Правда?
     - Не могу я больше дать солдат,  - ответил  генерал,  видно,
продолжая разговор, который они раньше вели.
     - Ты мне больше не давай,  -  сказал  Силантьев,  -  ты  мне
оставь, сколько есть.
     - Люди  который  час  на  морозе  таскают  трупы,  -  сказал
генерал. - Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.
     - Что у тебя, детский сад, что ли? - обиделся Силантьев. - А
если бы война?
     - Сейчас не война,  - сказал генерал.  Он говорил  с  легким
восточным акцентом. - Сейчас катавасия.
     - Еще  один капитулянт,  - сказал силантьев и развел руками,
будто призывая всех в свидетели тому,  как ему  трудно  с  такими
людьми.
     - Вы,   Василий   Григорьевич,   не  представляете,  видимо,
масштабы, - сказал генерал.
     - Никто  не  представляет.  Но  мы  уточним.  И  твоим орлам
выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.
     - У  меня  солдаты,  - сказал генерал,  - специалисты,  а не
могильщики.
     - Ссориться  будем?  -  спросил  Силантьев,  мягко укладывая
ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки.  - Не  надо
со мной  ссориться.  Всем  трудно.  А  мне труднее всех.  Это мой
город, это мой народ!
     Шубин нечаянно  встретил  взгляд  генерала.  Во взгляде была
тоска. Или отчаяние.  То же самое,  что во взгляде  Гронского.  И
других людей - медиков,  Николайчика,  даже солдатика на площади.
Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.
     Подбежала женщина,  в белых сапогах и распахнутой  дубленке.
Длинный шарф размотался, доставал до колен.
     - Василий Григорьевич, есть телефонограмма, - сказала она.
     Силантьев развернул листок, пробежал глазами.
     - Так, - сказал он. - Будем готовиться.
     - Что? - спросил Гронский. - Кто едет?
     - Область,  - сказал Силантьев.  - Через сорок минут самолет
будет здесь.
     - У нас ничего не готово, - сказал Гронский.
     - Где принимать будем?  -  спросил  Силантьев  у  женщины  в
дубленке.
     - В горкоме нельзя, - сказала она. - Там не готово.
     - Знаю.  С аэродрома везем  сюда.  Тебе,  Мелконян,  главная
скрипка.  - Это относилось к генералу.  - Чтобы БТР спереди, танк
сзади  -  психологическая  атака  по  высшему  разряду.  Я   буду
встречать.  Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со
мной,  у тебя нервы расшатались.  Николаев  поедет  во  второй  с
Немченко. Слышал?
     - Слышал, - сказал Николаев.
     - Главная  наша  задача,  чтобы  они  не  очень  глядели  по
сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело,
- Силантьев сжал руку в кулак, - убью.
     Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.
     - По Пушкинской и Советской мы все очистили,  - сказал он. -
Но на шоссе гарантии нет.
     - Да там и не было никого,  - сказал  Николаев.  -  Главное,
чтобы автостанцию проехать.
     - Мелконян,  пошли человека надежного,  чтобы  весь  маршрут
проверил. Немедленно.  Весь.  Если  что  - в кювет,  в кусты - ты
понял?
     - Я пошлю, - сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.
     - Хорошо. Кто готовил цифры? - спросил Силантьев.
     - У меня есть,  - сказала женщина в дубленке.  Она протянула
Силантьеву смятый листок.  Здесь оценочное число жертв, зажиганий
и так далее.
     Силантьев смотрел на листок. Все ждали.
     - До ста человек жертв?  - спросил он женщину. - Да ты с ума
сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.
     - Мы писали приблизительно, - сказала женщина.
     - Они тоже не лыком шиты.  Если доложу,  что сто смертельных
случаев, они   полезут   смотреть.   Сделаем  так:  жертвы  есть,
подсчитываются... Ладно, сделаю. Иванов!
     Иванов - расплывшийся человек в потертом костюме,  с золотым
перстнем на безымянном пальце - отделился от стены.
     - Рви в резиденцию.  Чтобы обед был готов  через  два  часа.
Возьмешь "рафик" и трех милиционеров.  Проверь, чтобы вокруг было
спокойно.  А вы работайте, товарищи, - обратился он к солдатам. -
Чтобы  через  час,  когда мы вернемся,  все сверкало и работало -
пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.
     - А если они меня спросят, сколько жертв? - спросила женщина.
     - Санитарный врач доложит. Доложишь?
     Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда
он случайно подслушал их разговор.
     - Я предпочту воздержаться от оценки, - сказал врач.
     - Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?
     По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.
     - А ты,  Шубин?  - Шубин так и  не  понял,  когда  Силантьев
разглядел  и узнал его.  Но разглядел раньше,  не сейчас,  потому
что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.
     Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя -
из интересов дела.  От того,  скажет или он сейчас что нибудь или
не,  ничего  в поведении Силантьева не изменится.  А Шубин сможет
тихо выбраться из  города.  Хотя,  может  быть,  он  недооценивал
Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.
     Шубин сказал:
     - Все первые этажи - мертвые.
     - Что? Я не понял.
     - Сейчас люди начнут  открывать  первые  этажи,  а  там  все
мертвые.
     - Шубин,  не пугай людей,  - сказал мирно Силантьев. Он взял
Шубина по  руку и повлек к двери.  - Ты же не знаешь,  а я знаю -
эта дрянь через стекла не проникает.  А ночь  морозная,  форточки
были закрыты.  Да и среди наших товарищей есть немало таких,  кто
живет на первых этажах. Есть такие, товарищи?
     В зале  была полная тишина,  будто боялись пропустить каждое
слово, сказанное Силантьевым.
     Никто не   ответил.  Силантьев  резко  повернулся  к  толпе,
которая медленно текла за ним.
     - Надеюсь, среди вас есть люди, проживающие на нижних этажах?
     И снова никто не признался.
     Санитарный врач сказал:
     - Мы не проверяли  еще,  Василий  Григорьевич.  У  нас  были
первоочередные дела.
     - Мне кажется,  - сказал Шубин,  - что вы здесь  занимаетесь
чепухой.
     - Что? - Силантьев даже остановился.
     - Вы думаете, как это все притушить, закрыть, спрятать... вы
даже об обеде уже подумали.  - И, говоря, Шубин как бы освобождал
себя.  Страх,  который сковывал его,  потому что он был маленьким
человеком  в этой отлаженной,  хоть и давшей сбой машине и ничего
не  мог  в  ней  изменить,  пропал,  как  пропадает  волнение   у
неопытного оратора после первых удачных фраз с трибуны. - Кого вы
обманете?  Областное начальство?  А потом?  Когда станут  понятны
размеры катастрофы?
     - Неуместное слово, - сказал брезгливо санитарный врач.
     - Вы же правите сейчас мертвым городом!  - кричал  Шубин.  -
Городом, дома которого наполнены мертвецами, вы это понимаете? Вы
хотите навести марафет на одной улице?  Для  чего,  чтобы  завтра
снова травить этот город?  Чтобы завтра отравить всю страну? Весь
мир?
     - Нервы,  нервы,  - говорил Николайчик,  оттаскивая Шубина в
сторону.
     - Погоди, пускай выговорится, - сказал Силантьев.
     - Я выговорюсь не здесь,  - сказал Шубин.  - Я выговорюсь  в
Москве.
     И в этот момент он уловил перемену в гуле, наполнявшем зал.
     До этой секунды гул был сочувственным, потому что почти все,
кто  стоял  там,  были потрясены бедой,  какими бы куцыми ни были
обломки их моральных устое.  И Шубин  пользовался  их  молчаливым
сочувствием. Но в тот момент, когда он произнес слово "Москва", -
он стал чужим.
     - Ну что ж,  - сказал Силантьев. - В Москве ты выговоришься.
Но посмотрим, кому из нас поверят.
     - Поверят, - сказал Шубин. - Поверят.
     - А я бы хорошо подумал,  прежде чем делать выводы, - сказал
Силантьев,  все  еще владея собой.  - Что ты видел здесь?  Где ты
прятался, когда мы все, в одном порыве, ликвидировали последствия
аварии?
     - Я был там же, где ваш товарищ Гронский, - сказал Шубин.
     - Все ясно,  - сказал Силантьев и даже улыбнулся.  - С крыши
наблюдали, как  туристы.  Хорошо  еще,  что  мы  успели  вертолет
организовать. Это там Спиридонов погиб?
     Но вопрос был обращен не к Шубину, а к Гронскому.
     Гронский вдруг подтянулся,  словно  вспомнил  роль,  которую
должен был донести до публики.
     - Обстоятельства гибели товарища  Спиридонова  загадочны,  -
сказал он.  - Пока я организовывал спасение женщин, товарищ Шубин
с группой мужчин  должен  был  вынести  раненого  спиридонова  на
крышу. Шубин появился на крыше.  Шубин появился на крыше один. Со
своей любовницей.
     - А,  он  и  любовницей  обзавелся!  Ничего себе,  моральный
уровень.
     Силантьев поглядел на часы.
     - Разберитесь,  - сказал он.  - Слава богу,  мы здесь не  на
пожаре. Таких вещей я никому не спускаю, Шубин. Ты мог вести себя
трусливо, мог бежать в Москву  и  строчить  доносы...  Но  смерть
моего старого друга Спиридонова я тебе лично никогда не прощу.
     - Все это ложь, - сказал Шубин. - И вы знаете, что это ложь.
     - Я знаю, что мне докладывают, - сказал Силантьев.
     Он пошел к выходу из комнаты, на пороге наткнулся на забытую
там куклу - наподдал ее начищенным ботинком.
     - Все это полная чепуха!  - Шубин пошел за Силантьевым, не в
силах совладать с желанием оправдаться, объяснить.
     Шубина никто не задерживал. Когда он проходил мимо генерала,
тот сказал:
     - Я бы на вашем месте здесь не оставался.
     И прежде чем Шубин смог ответить, он быстро отошел от него и
приблизился к офицерам, что стояли у двери в видеосалон.
     Шубин шел вслед за Силантьевым в редеющей толпе "штабистов",
и с  каждым  шагом   желание   поговорить,   убедить   Силантьева
испарялось. Силантьев не будет его слушать. Но что делать? Может,
взобраться на товарный поезд - они проходят тут.  И на  платформе
попытаться доехать  до соседнего города.  Нет,  лучше попробовать
аэродром. Туда прилетают самолеты,  аэродром открыт.  Надо  будет
пробиться к летчикам, уговорить их...
     Рассуждая так,  Шубин  выше  на  лестницу  и   увидел,   что
Силантьев с  Гронским  и  приближенными  уже сошли в нижний зал и
направляются к двери.
     Но как добраться до аэродрома?  На какой-нибудь машине? Надо
поговорить с генералом.  Сейчас,  когда Силантьева  нет,  генерал
может помочь.  Ему лично катастрофа вряд ли чем грозит. Наоборот,
он сразу принял меры, и Шубин может это подтвердить...
     Шубин хотел  вернуться  в  видеосалон,  но тут услышал внизу
крики.
     Он дверей вокзала к Силантьеву и Гронскому кинулась  девушка
в  развевающемся  пальто.  Неумело,  в вытянутой руке она держала
нож. Черные свалявшиеся волосы гривой окружали ее маленькое лицо.
Свет люстры отразился в больших очках.
     Гронский отпрыгнул назад,  за  Силантьева,  а  тот  закрылся
большим  портфелем,  который нес в руке.  Нож несильно ударился в
портфель,  скользнул по нему и со звоном упал на каменный пол.  И
тут  же  на  девушку со всех сторон накинулись несколько мужчин и
повалили ее на пол.  Мелькали руки,  и непонятно было,  чего  они
хотят - избить ее, связать или вытолкнуть.
     Мешая друг другу,  они подняли девушку с пола, заломили руки
за спину.  Она билась,  кричала что-то.  Шубин узнал в ней робкую
Наташу из книжного магазина.
     Он не слышал,  что она кричала,  потому что кричали все.  Но
слова Силантьева,    выдержке    которого   можно   было   только
позавидовать, донеслись до Шубина:
     - Сумасшедшая.   Бывает...  Вы  с  ней  осторожнее.  Нервный
стресс. Вызвать врачей!
     И Силантьев продолжил движение к  машине.  Гронский  отстал.
Он,  видно,  совсем расклеился... Николаеву пришлось вернуться за
ним.  Он повел Гронского к выходу,  поддерживая под локоть. Около
девушки  уже  были медики,  те,  что курили внизу.  Они повели ее
куда-то в сторону.  Зал  опустел,  только  шестерка  Плотников  о
чем-то разговаривал с милиционером.
     Шубин был бессилен.  По крайней мере,  Наташиной жизни ничто
не угрожало. Она жива, все обойдется...
     Успокоив себя,  Шубин  пошел  обратно.  В  видеосалон его не
пустил солдат, что стоял за дверью.
     - Мне  нужно  поговорить  с  генералом Мелконяном,  - сказал
Шубин.
     - Нельзя.
     Шубин пытался заглянуть в видеосалон через плечо солдата.
     - Мелконян! - закричал он. - Мне надо с вами по