о жизнь будет настолько  же  безразлична
мирозданию, как и наша. Не пытайся понять головой! Ты слишком много  знаешь,
слишком много читал,
   - Халид был очень взволнован. - Поразительно: сокровище можно найти  там,
где ожидаешь меньше всего. Спасибо тебе за книгу.
   - Халид, - начал я  очень  серьезно.  -  Я  не  совсем  понимаю,  что  ты
вкладываешь в понятие путь Человека. Иногда ты отрицаешь  философию,  иногда
словно цитируешь какого-нибудь Канта или Нагарджуну.
   - Кого-кого? - Халид смачно расхохотался. - Кто  такой  этот  Нагарджуна?
Твой дедушка? Или ты читал Канта?
   - Перестань ерничать, - скривился я. - Канта я не читал, а  Нагарджуна  -
буддийский философ.
   - Черт с тобой, не буду. Я пришел не  за  этим.  У  меня  для  тебя  есть
прощальный подарок.
   - Прощальный? -  насторожился  я.  -  Как  тебя  понимать?  Мое  обучение
окончено?
   - Обучение не может быть окончено  -  я  только  что  тебе  наглядно  это
продемонстрировал.  Но  наши  встречи  подходят  к  концу.  Ты  выбрал  путь
Человека, и я должен преподать тебе последний урок.
   Я  искренне  опечалился.  За  несколько  месяцев  Халид  стал  для   меня
совершенно родным человеком. Я не назвал бы его своим другом  или  учителем,
но более близко к сердцу я никогда никого не допускал.  Предчувствие  утраты
совершенно лишило меня сил, в глазах стояли слезы.
   - Ну-ну, - с легкой издевкой произнес Халид. - Ты уже большой мальчик.  Я
хочу, чтобы ты шел своей дорогой  с  легким  сердцем  и  более  того  -  сам
стремился как можно  скорее  избавиться  от  меня.  Сейчас  ты  по  привычке
цепляешься за "учителя", но ты - не утопающий, а я - не  соломинка.  Взгляни
на себя - ты вырос!
   В глубине  души  я  знал,  что  Халид  прав.  Я  чувствовал  себя  вполне
самостоятельным и свободным; он бы прав - я вырос и стал другим. Никогда  бы
не  подумал,  что  несколько  месяцев  могут  так  изменить   человека;   ум
отказывался верить, но мне было плевать на ум. Я чувствовал крылья за спиной
- они готовы были раскрыться.
   - Все!  -  резко  скомандовал  Халид.  -  Довольно  самокопаний.  Сядь  и
попытайся расслабиться. Нам предстоит неблизкий путь.  Вернись  к  ощущениям
тела: как лежат руки, как чувствует  себя  позвоночник,  комфортно  ли  шее.
Почувствуй стул под собой, перекладины спинки. Вспомни о "пустом лице" - оно
тебе пригодится. Что ты чувствуешь в ладонях -  тепло  или  прохладу?  Поищи
положение, в котором ты бы ощущал себя максимально удобно.
   Я завозился на стуле и принял весьма комфортное положение.
   - Теперь подумай о времени. Согласись, когда  ты  чего-то  ожидаешь,  оно
течет медленнее. Если ты прислушаешься, то услышишь тиканье  своих  наручных
часов.
   Через некоторое  время  звук  станет  громче  -  ты  уже  знаком  с  этим
состоянием.
   Обрати  внимание  на  глаза:  взгляд  расфокусирован,  но  может  уловить
малейшие различия между предметами. Еще раз вернись к телесным ощущениям.  А
теперь попытайся  осознать  все  сразу:  видимое  глазу,  звуки  и,  скажем,
давление спинки стула. Выбери один  зрительный  объект,  один  звук  и  одно
тактильное ощущение.
   Сосредоточься на всем сразу,  но  следи,  чтобы  ни  одно  из  чувств  не
захватывало инициативу.
   Мне удалось все сделать  довольно  легко,  и  я  вошел  в  очень  легкое,
прозрачное состояние. В отличие от всех испытанных мной  трансов,  я  был  в
полном осознании и мог контролировать свои действия.
   - Двинемся дальше. Представь себе длинную дорогу. Это дорога твоей жизни.
Она где-то началась, и где-нибудь окончится. Ты стоишь у  края  дороги.  Это
твое здесь и сейчас.
   Я вспомнил сцену из одного американского фильма: у края пыльной дороги  в
пустыне стоят ноги в поношенных ковбойских сапогах. Мне понравился образ,  и
я вошел в него.
   - Представил? Хорошо. Теперь поверни голову и посмотри куда хочется  -  в
начало или в конец пути. Что ты видишь?
   Я взглянул в начало. Там громоздились белые горы и какие-то стороения, но
дорога была прямой и ровной. Самого начала я не разглядел:  оно  терялось  в
туманной дымке. Я повернул голову в  противоположную  сторону:  дорога  была
тоже прямой, но на ней  стояли  огромные  черные  арки,  наподобие  римских,
бросавшие устрашающую тень.  Начало  было  гораздо  приятнее.  Я  пересказал
видение Халиду.
   - Отлично. Теперь почувствуй дорогу сердцем: это и есть твоя жизнь,  твоя
судьба. Именно по  ней  тебе  предстоит  идти,  здесь  тебя  ждут  победы  и
поражения, радость и горе. Ты выбрал этот путь, и ты пройдешь его до  конца,
чего бы то ни стоило. Такова жизнь.
   Я  рассматривал  дорогу.  Она  была  ровной  и  пыльной.  Стояло  высокое
сверкающее солнце, скудная растительность на обочине высохла  и  безжизненно
опала. Небо безразлично простиралось от горизонта до горизонта.  Равнодушие,
подумал я, невыносимое равнодушие мира.
   - Мы можем сейчас двинуться по этой дороге к началу или к концу. Куда  бы
ты хотел пойти?
   - К началу, - ответил я, взглянув на белоснежные горы.
   - Вспомни какое-нибудь важное событие, происшедшее с тобой  за  последнее
время.
   - Коза, - не задумываясь произнес я.
   - Отметь на дороге эту веху и перенесись туда.
   Сцена  принесения  в  жертву  козы  предстала   передо   мной   во   всех
подробностях. Я обозначил ее на дороге ножом, воткнутым в землю.
   - Теперь вспоминай по очереди все важные события и  двигайся  от  вехи  к
вехе, сколько бы времени это ни заняло. Найди точку,  с  которой  начинаются
твои воспоминания. Когда найдешь, остановись.
   Жизнь пролетала передо мной, как в кино,  -  пусть  это  сравнение  будет
банальным.
   Разрыв с  родителями,  поступление  в  университет,  выпускной  в  школе,
гепатит и больница, первый класс, детский сад - я двигался все  медленнее  и
медлнее, пока не подошел к "точке отсчета". Моя  память  началась  со  сцены
купания в детской ванночке: мыло попало в глаза, я  плескался  и  плакал,  а
бабушка вытирала мне голову полотенцем. Потом меня вытерли, плотно  обернули
чем-то и понесли в кроватку. Боль и страх сменились ощущением блаженства.
   - Сколько тебе было лет? - спросил Халид.
   - Не помню, - ответил я. И действительно: мои воспоминания почти не  были
связаны с возрастом. Точно я помню только две даты: в четыре года мне купили
санки, в восемь лет я любил визуализировать желтую сияющую восьмерку.
   - Что ты видишь на дороге?
   - Все очень смутно. Какие-то деревья.
   - Зеленые или сухие?
   - Зеленые. По-моему, тополя. Еще пух летит.
   - Можно ли посидеть под деревом?
   - Да, - и я присел.
   - Посиди некоторое время, соберись с мыслями. Может быть, ты почувствуешь
какие-нибудь перемены в теле.
   Я увидел себя под деревом как бы в уменьшенном варианте: тело и лицо были
взрослыми, но сами размеры существенно уменьшились, как у гнома.  Мне  можно
было дать от силы года два. Я рассматривал дорогу.  По  обочине  пробивалась
травка, но было  набросано  много  всякого  сора:  тарелки,  битые  бутылки,
остатки еды. Воздух был относительно чист, но пух упорно  лез  в  глаза.  Не
было ничего, связанного  с  конкретными  воспоминаниями  или  тем,  что  мне
рассказывали родители.
   - Ты готов идти дальше?
   - Да.
   - Тогда просто иди по дороге, наблюдая  все  вокруг.  Увидишь  что-нибудь
интересное - остановись и разгляди.
   Дорога была узкой и грязной. Кое-где ее пересекали ржавые железнодорожные
рельсы, как в фильме "Сталкер", да и сам пейзаж сменился на "сталкеровский".
Я словно бы входил в "зону". Преобладали рыжеватые оттенки; почва  выглядела
сухой и растрескавшейся, воздух был насыщен каким-то газом, вдыхать  который
было совершенно невозможно. Я остановился, чтобы перевести дух.
   - Не пытайся оценивать то, что видишь, - предупредил меня  Халид.  -  Все
это метафоры, как во сне. Их  не  нужно  разгадывать.  Успокойся.  У  всякой
"зоны" есть вход и выход. Есть ли здесь выход?
   - Думаю, да.
   - Как его найти?
   - Не знаю.
   - Подумай. Оглядись вокруг, понюхай воздух.
   Действительно, откуда-то тянуло тонкой струйкой свежего воздуха. Я пошел,
шмыгая носом, как собака, и вскоре увидел широкие ржавые  ворота.  Они  были
как-то предательски открыты. Я попытался выйти, но не тут-то было! Ворота не
выпускали меня.
   - Что делать? - спросил я Халида.
   - Вспомни, что ты управляешь ситуацией. Это твой сон, и ты в нем хозяин.
   Вперед!
   Внезапно я осознал, что все увиденное - чистейшей воды фантазия. Я  мигом
разрушил ворота и вышел на свежий  воздух.  Вокруг  простиралась  бескрайняя
равнина. Здесь путь кончался.
   - Вот мы и дома, - сказал Халид. - Ты еще не вошел в  матку,  ты  еще  не
сделал свой выбор, ты никто и нигде. У этого места нет названия.  Ты  стоишь
перед самым  началом.  Еще  не  поздно  изменить  решение.  Вдруг  оно  было
ошибочным? Подумай.
   Равнина была прекрасна: она цвела всеми оттенками  радуги  и  благоухала.
Волшебные цветы  дотрагивались  до  моих  ног  и  колыхались  от  легчайшего
ветерка. В ультрамариновом небе расли  и  распадались  облака,  напоминавшие
доисторических зверей и птиц. Я мог расти до самых небес и  опускаться  ниже
самого маленького цветка, быть всем. Это чувство захватило меня, и  я  начал
терять рассудок.
   Внезапно я почувствовал зов. Он шел из-за горизонта и резонировал в самом
сердце. Нечто звало меня, требовательно и властно. Оно не  было  угрожающим,
но я чувствовал, что этот зов и есть  то,  ради  чего  я  и  пришел  на  эту
прекрасную равнину. Я покорился зову, и что-то  сдалось,  как  будто  умерло
внутри. Это что-то было мелким и мелочным, жалким и в то же время злым.  Как
я раньше не замечал его паучьей власти! Вернее, оно  не  умерло,  а  сдалось
вместе со мной, стало травой, небом и ветром. "Дай миру быть", -  послышался
голос, и я вернулся домой.
   Вероятно, это и было сущностью пути Человека -  преклонить  колени  перед
зовом своей судьбы, сдаться, умереть и родиться снова. Когда я открыл глаза,
Халида уже не было в комнате.
   ГЛАВА 3. ПРИНЦ И НИЩИЙ Итак, Халид исчез из моей  жизни.  Мне  предстояло
идти по пути Искусства самому, хотя до сих пор я толком не представлял себе,
что и как нужно делать. Впрочем, поначалу я не слишком задумывался  о  таких
вещах. Меня охватила эйфория; я не жил
   - я летал на крыльях. Мир казался беконечной игрой  радуги,  отношения  с
людьми сделались легкими и теплыми, удача сама шла в руки, и мне  оставалось
только нагибаться, чтобы срывать ягоды, которые расли прямо у самых  дверей.
Волшебное чувство дружелюбности мира пленило меня. Хотя ни  одна  из  важных
проблем,  например,  деньги  или  отношения  с  родителями,  практически  не
решилась, я избегал думать об этом.
   Но как-то вдруг эйфория окончилась, уступив  место  мучительной  тоске  и
депрессии.
   Я осознал, что исчерпал свою дозу адреналина, и мир вновь сделался  таким
же, как был: серым в крапику, полным проблем  и  страхов.  Кураж  прошел;  я
возвратился в "свою  тарелку".  Вряд  ли  в  моей  жизни  случались  большие
разочарования. Руки опустились;  нахлынуло  безволие  и  прострация.  Стояло
жаркое лето, листва выгорела, город был полон пыли и мусора. Злобно завывали
машины, жирные накрашенные дамочки прогуливали отвратительных лающих  собак.
Я бродил по улицам, не понимая, куда и зачем  иду,  зачем  живу  и  что  мне
делать дальше. Что со мной происходит? Все страхи, боли и проблемы вернулись
и удвоенной силой набросились на меня. Пожалуй, я был далек от самоубийства:
мысль о том, что еще не все  потеряно,  упорно  удерживала  от  этого  шага.
Поживем - увидим, уговаривал я  себя,  но  уговоры  помогали  слабо.  Весьма
кстати в очередной раз закончились деньги, и их поиски хоть как-то отвлекали
меня от скверных раздумий.
   Однако судьба оказалась благосклонна ко мне. Приятели предложили ехать на
сезонную работу в Новый Уренгой и  сулили  неплохие  деньги.  Мне  было  все
равно, и я поехал. В иллюминатор самолета я  наблюдал  разноцветную  плоскую
равнину, испещренную сияющими  голубыми  озерами.  Пятна  изумрудной  зелени
чередовались  с  бурыми,  серыми  и   коричневыми   островками,   а   сверху
простиралось густо синее небо
   - совершенно не такое, как  у  нас.  Казалось,  над  пейзажем  потрудился
художник-импрессионист.
   Мы приземлились, и в лицо ударил холод. Ледяной ветер  гнал  по  взлетной
полосе легкую поземку. Начинается новая жизнь, подумал  я,  и  стало  легче.
Новая жизнь была жестоким испытанием. Мы работали  по  двенадцать  часов  на
стройке; изнурительный труд не оставлял времени на раздумья - казалось, мозг
атрофировался вовсе. Многие успевали еще и развлекаться по вечерам, но мне с
моей хлипкой конституцией оставалось лишь рухнуть в койку и проспать мертвым
сном до утра, до следующей смены. Постепенно я втянулся;  поток  бесконечной
работы захватил меня. Думать не хотелось: болела спина, лопались и зарастали
мозоли, а я, казалось, был счастлив! Я был городским умным  мальчиком;  меня
окружали простые работяги - умелые и здоровенные. Они насмехались  над  моей
неловкостью, над корявыми движениями, над потешным умничаньем в  том  месте,
где надо приложить усилие или мастерство. Простые навыки: копать, укладывать
бетонный  раствор,  штукатурить  давались  мне  с  колоссальным  трудом,  но
овладение ими  доставляло  не  меньшее  удовольствие,  чем  "врастание"  или
"гиперреальность". Я начал забывать  даже  самые  эти  слова;  их  вытесняло
ощущение  грязной,  трудной,  однако  живой  жизни.  Усмехаясь  и  помахивая
лопатой, я представлял на своем месте  Кастанеду  и  вспоминал  Дона  Хуана,
который в молодости трудился на дорожных работах.
   Новый Уренгой  сделал  мне  два  восхитительных  подарка.  Первый  -  это
цветущий иван-чай, вздымавший свои фиалковые стрелки едва ли не до пояса.  В
выходные я подолгу сидел в зарослях иван-чая, размышляя,  где  заканчивается
Искусство и начинается жизнь, как пересекаются и пересекаются ли вообще  эти
вещи. Все более мне казалось, что они неразрывны;  все  яснее  я  чувствовал
свою принадлежность этому миру с его насущным хлебом и тяжелым трудом.
   Другой роскошный подарок - белые ночи. В ту пору  мы  работали  в  ночную
смену: с восьми вечера до восьми утра. Ближе к двенадцати  начинался  закат:
синева блекла и наполнялась алым огненным сиянием, в центре которого звенело
маленькое  круглое  солнце.  Мне  говорили,  что  воздух  в  Уренгое   более
разреженный; в этом воздухе закат напоминал разрезы хирурга по живой  ткани.
Я вспомнил, что  говорят  о  "никоновских"  фотообъективах:  "Они  режут  до
крови".
   Около трех часов держались прозрачные  петербургские  сумерки,  легкие  и
бесшумные.
   Город спал. Дымка окутывала дома и утлые деревца. Мы томились в  ожидании
рассвета, и вот он наступал,  взрываясь  вулканом  солнечных  брызг.  Звезда
величественно вставала над Землей, торжественная и  страшная;  я  чувствовал
себя крошечной клеткой, готов  был  поклоняться  светилу  и  воспевать  его.
Сибирь пробудила в душе нечто древнее,  как  мир,  какие-то  прародительские
корни. Я вернулся домой с огромной верой в себя.
   Стоит сказать,  что  в  кармане  моей  потрепанной  студенческой  куртки,
перехваченная резинкой, лежала немалая по тем временам сумма.  Я  неожиданно
стал богат! Эта мысль кружила голову. Бродя по  улицам,  я  чувствовал  себя
восточным калифом, который инкогнито посетил родной  город.  Люди  выглядели
козявками, а я торжествовал, что в моем  нищенском  обличье  они  не  узнают
своего падишаха. Не додумавшись,  как  лучше  распорядиться  сокровищами,  я
решил отложить их на свадьбу, которая состоялась  спустя  два  месяца  после
моего возвращения.
   Семейная жизнь здорово подорвала мою "казну". Все возвращалось  на  круги
своя, к стипендии  и  случайным  заработкам.  Пора  было  искать  нормальную
работу. Когда это намерение созрело с должной силой, работа нашла меня  сама
- я устроился в газету.  Должность  технического  редактора  была  из  самых
низких, и деньги платили небольшие. Перекантовавшись первое время,  я  начал
писать статьи и через полгода стал одним  из  ведущих  журналистов.  К  тому
времени Искусство как-то  отошло  на  второй  план:  меня  занимали  текущие
заботы, карьера и деньги.
   Я  сделал  большое  открытие:  от  студенческих  скитаний  мне  досталась
психология нищего. Попробую объяснить точнее. Рассорившись  с  родителями  и
уйдя из дому, я перебивался по общагам и  везде  был  на  "птичьих  правах".
Никто особенно не стремился дать мне кров - некая студенческая  солидарность
(вернее, жалость) не позволяла моим знакомым выгнать  меня  на  улицу.  Я  и
правда выглядел жалко: вечно голодный, худой, с просящими  глазами.  Кое-кто
кормил меня, кое-то занимал деньги, зная, что я не смогу их вернуть. Во всех
студенческих столовых я питался в кредит, едва успевая  покрывать  долги  то
здесь, то там.  В  то  время  я  увлекался  индийской  философией  и  йогой;
начитавшись об отшельниках и "непривязанности", я  был  уверен,  что  следую
духовным путем, и мне не нужно большего. То, что я жил за чужой  счет,  было
безразлично: меня окружали такие же бедолаги.
   Путь Искусства ничего не говорил о материальной стороне жизни -  так  мне
казалось  тогда,  и  вообще  в  ту  пору  я  стремился  всячески   разделять
возвышенное "духовное"  и  низкое  "мирское".  Деньги,  еда,  одежда  -  это
представлялось мне несущественными помехами на пути к просветлению.
   Возвращение из Уренгоя,  женитьба  и  необходимость  заботиться  о  семье
разрушили эту иллюзию. Я понял, что материальная нищета передается вовнутрь,
и наоборот.
   Халид  много  говорил,  что  я  напрочь  лишен  достоинства  -  теперь  я
столкнулся с этим на практике. Я жил попрошайкой:  у  друзей  я  "одолжался"
деньгами, у Халида
   - знаниями. Место  достоинства  занимали  амбиции  и  честолюбие.  Теперь
пришло новое осознание. Я достоин жить так, чтобы не быть в  долгу  у  всего
мира, сказал я себе, я достоин  того,  чтобы  самому  заботиться  о  себе  и
близких людях! Я не ставил себя ни в грош - теперь я буду стоить  дорого.  Я
получу все то, на что имею право; нет,  я  уже  имею  это,  осталось  только
протянуть руку и взять.
   И здесь я вспомнил Халида: change your mind! Смени свой ум! Именно это  я
и сделал сейчас: просто сменил  концепции,  сменил  шаблоны,  и  это  далось
легко, восхитительно легко. Искусство необычайным  образом  пронизывало  мои
мысли и поступки. Похоже, я действительно уловил его дух.
   Карьера шла в гору. Я сменил несколько мест  работы,  и  везде  добивался
неплохих результатов. Мне было за что себя уважать. Пришло новое отношение к
жизни: я был уверен, что все, чего я себе пожелаю,  обязательно  придет.  Не
стоит суетиться, не стоит бежать впереди паровоза: достаточно идти твердой и
спокойной поступью; завтрашний день сам позаботится о себе. И, черт  побери,
это приносило плоды!
   Оставалась еще одна проблема - родители. Это отдельная история,  и  я  не
хотел к ней возвращаться, если бы не  чувствовал,  что  именно  там  кроются
корни множества моих нынешних проблем. Как жаль, что Халида не  было  рядом;
но ведь  именно  это  и  побуждало  меня  принимать  решения  и  действовать
самостоятельно. Каждый  раз,  когда  удача  сопутствовала  мне,  я  мысленно
благодарил  Халида  за  расставание:  теперь   все   мои   достижения   были
действительно моими. Моими были и неудачи.
   ГЛАВА 4. ДОМ ЧАЯ Как-то раз редакция заказала мне статью о чае. Я полез в
справочник и обнаружил любопытное заведение под названием Tea House. Недолго
думая, я решил нанести визит. В укромном  переулке,  зеленом  и  чистеньком,
скрытый за домами, стоял отреставрированный особнячок прошлого века в  стиле
модерн.  Разглядывая  здание,  я  удивился:  обычно   местные   реставраторы
безжалостно портят такие дома, старательно истребляя старинный  колорит.  Но
здесь кто-то приложил руку с искренним  уважением  к