и. Становясь на него,  ты  забываешь  о
том, кем ты был в прошлом, делаешься другим. Путь заставит тебя принять это.
Сейчас ты привык к миру, который построил вокруг себя, к привычным клише. Но
изменяясь, ты входишь в другую систему координат. Там может быть все  совсем
по-другому, - очень серьезно закончил Халид.
   - А если на каком-то этапе  я  почувствую,  что  мне  это  не  нужно  или
испугаюсь?
   - Представь себе, что ты забрел высоко в горы. Рад ты этому или  нет,  но
слева от тебя пропасть и справа - пропасть. Ты можешь думать о  чем  угодно,
но вокруг
   - объективная реальность,  которая  требует  конкретных  решений.  Не  ты
создал эти горы, но ты пришел туда.
   - Допустим, это так и есть. Но какова в этом твоя роль?  Зачем  ты  решил
быть моим учителем?
   - Я и не думал становиться чьим-то учителем. Твое намерение учиться, твоя
готовность выбрали меня - здесь и сейчас. А я, в свою очередь, выбрал помочь
тебе. На пути Искусства нет гуру, потому что научить Искусству невозможно.
   Допустим, я могу передать тебе кое-какие знания, но это  будут  реальные,
практические вещи. Никто из  людей  Искусства  не  будет  учить  тебя  жить,
принимать решения вместо тебя.
   - Ты делаешь это бесплатно - в прямом и переносном смысле?
   - Конечно нет! Самая худшая вещь на свете -  стремление  причинять  добро
или пользу. Я помогаю тебе только для того, чтобы вырасти самому.
   - Чистейшей воды эгоизм!
   - Так оно и есть. И это лучший  из  мотивов;  все  остальное  -  ложь.  Я
помогаю сам себе - если при этом тебе что-то перепадает, я счастлив вдвойне.
   ГЛАВА 10. ПУСТОЕ ЛИЦО В жизни  я  успел  перепробовать  множество  вещей,
большинство из которых можно назвать близкими  мистицизму.  Все  началось  с
кришнаитов. Они научили меня своей знаменитой мантре,  но  их  полусказочные
концепции и стремление походить на индусов отбили  у  меня  охоту  к  учению
Кришны. Возвращаясь к кришнаитам теперь, я  сознаю,  что  неудовлетворен,  в
основном, был мой ум - он требовал учения более изощренного.
   Дальше был буддизм в изложении Оле  Нидала  -  датчанина  или  голландца,
который ездил в Непал за марихуаной,  а  нашел  там  ламу  Кармапа,  который
преподал ему учение тибетского буддизма. Оле Нидал был вполне доходчив,  но,
вникнув, я обнаружил в ваджраяне  массу  тонкостей  и  остыл  -  не  в  моих
правилах было копать слишком глубоко. Кроме того, местные (как,  впрочем,  и
любые  другие)  буддисты  имели  склонность  объединяться  в  секту;  я   же
принципиально не желал входить в какое-либо сообщество. Еще  одним  шагом  в
сторону  буддизма   были   занятия   тибетским   боевым   искусством   школы
Лунг-Жонг-Па. Здесь до метафизики я добраться не успел:
   тренировки были до того изнурительны, что я  оставил  Лунг-Жонг-Па  после
нескольких месяцев усилий. В ту пору я мечтал уехать в буддийский  монастырь
где-нибудь в Бурятии, но силы небесные удержали меня.
   Через некоторое  время  началось  увлечение  Раджнешем,  которому  весьма
благодарен и по сей день. После Раджнеша бал дзен, Гурджиев и  масса  других
вещей. Однако где-то внутри я не был удовлетворен  ни  одним  из  путей,  по
которым пытался идти.
   По-моему, ни один из  них  не  был  "путем  сердца",  о  котором  говорил
Кастанеде Дон Хуан. При этом я не отличался терпением и всегда "задним умом"
испытывал недоверие ко всему, к чему прикасался.
   Не  могу  сказать,  что  Искусство,  о  котором  говорил  Халид,  слишком
привлекало меня. Оно было запутанным, непонятным, противоречивым, без начала
и конца. Тем не менее, я начал чувствовать в себе перемены. Когда  я  только
начал приступать к мистицизму, я ощущал, что меня отделяет от  мира  как  бы
стеклянная стена: оно - рядом, но достичь его  невозможно.  Через  некоторое
время чувство "стены" исчезло.
   На смену ему пришло ощущение, что сердце  заперто  крышкой,  как  подвал.
Вокруг хозяйничает ум, а там,  в  подвале,  бурлит  своя,  скрытая  жизнь  -
бурлит,  но  не  может  выплеснуться  наружу.  Мучительные  попытки  открыть
"подвал" сверху, из головы приводили лишь к тому, что крышка запиралась  еще
больше. Я сознавал, что открыть  ее  можно  лишь  изнутри,  разрешив  сердцу
открыться.
   Пока мы общались с Халидом, происходило нечто  странное.  Похоже,  крышка
действительно отворилась, и что-то живое выплеснулось наружу. Я стал гораздо
чувствительнее к миру, не стремился подавлять эмоции и даже  наслаждался  их
течением, чего не мог позволить себе раньше. Исчезла внутренняя скованность,
и даже тело ощутило себя  гораздо  лучше.  Не  могу  сказать,  что  перестал
болеть, но теперь я ясно видел взаимосвязь болезней и  психических  явлений.
Часто возникали проблемы с желудком  -  Халид  считал,  что  это  происходит
оттого, что я не могу "переварить" новую для меня информацию. Вероятно,  так
оно и было.
   Теперь я чувствовал себя как бы "на крючке" у  мира:  мог  трепыхаться  и
быть собой, но крючок сидел глубоко,  и  леса  не  думала  рваться.  Главной
метафорой я для себя избрал "соскочить с крючка".
   Халид настаивал, чтобы я пользовался для работы материалом сновидений. Он
придавал им особое  значение,  хотя  и  говорил,  что  мне  рано  вникать  в
сновидения слишком глубоко. Кстати, сны изменились радикальным образом:  они
стали ярче и событийнее. Нередко в снах я находил новые для себя  состояния.
Одно из них Халид назвал необыкновенно важным.
   Если опустить подробности, то сон этот сводился к следующему.  Мне  нужно
было проникнуть в некий запретный сад, огороженный высокими  стенами  домов.
Путь лежал через ворота, но ворота охранялись молчаливыми черными  стражами.
Я твердо знал, что им велено не пропускать  чужих,  и  обмануть  стражей  не
удастся. Внезапно во  сне  я  понял,  что  есть  только  один  выход:  стать
невидимым. Приняв такое решение, я начал действовать так, как если бы  давно
умел становиться невидимкой. Я внутренне собрался, опустил голову, и  внутри
появилось специфическое чувство, которое и делало  меня  невидимым  стражам.
Медленно и молча я двинулся к воротам, миновав охрану, и вошел внутрь. Когда
я проснулся, это чувство сохранялось в дремоте еще некоторое время, а  потом
угасло.
   Халид подробно расспрашивал  меня  о  подробностях  сновидения,  а  затем
остановился на невидимости.
   - Видит Бог, судьба благосклонна к тебе, засранцу! Такие подарки приходят
нечасто, и ты должен немедленно  им  воспользоваться.  Только  не  спрашивай
меня, зачем это нужно в реальной жизни.
   - Итак, что мы будем делать? - с готовностью спросил я.
   - Будем не торопиться. Подумай, что делает человека видимым, заметным?
   - Да все! Тело, одежда, движение, голос.
   - Очевидная глупость.  Это  то,  что  мы  ошибочно  называем  объективной
реальностью.
   Вспомни, сколько раз ты, проходя по улице, совершенно  не  замечал  своих
знакомых.
   Конкретные  люди  не  обращают  внимания  на  конкретных  людей  в   силу
конкретных причин.
   - Каких причин?
   - Например, нежелания видеть.
   - Но этого недостаточно.
   - Разумеется. Есть и другие причины. Например,  когда  человек  ничем  не
отличается от всех  остальных.  А  лучше  всего  это  удается  тогда,  когда
сознание чем-то очень занято. Или другой хороший  пример:  летящая  на  всех
парах "скорая помощь". Она яркая, страшно воет.  Ее  все  замечают  и  сразу
дружно перестают о ней  думать  -  никто  не  хочет  там  оказаться.  Спроси
человека, у которого болит сердце, видел ли он сегодня "скорую",  -  конечно
скажет нет, хотя она проехала у него под самым носом.
   - Пока ничего не понимаю, - я покрутил головой.
   - Ничего страшного. Искусство быть невидимым - на редкость сложная штука.
Ее трудно объяснить простыми словами. Да, впрочем, и объяснять  особенно  не
нужно.
   Главное здесь - пустой ум.
   - Ты имеешь ввиду прекращение внутреннего диалога?
   - Примерно  так.  Вспомни  движение  с  помощью  ветра.  Ты  даешь  ветру
заполнить твое сознание, и он несет  тебя  вперед.  Но  здесь  ветер  -  это
метафора. Начнем с простого. Первое упражнение - "пустое лицо". Смотри.
   Взгляд Халида слегка затуманился,  черты  разгладились,  стали  какими-то
нерезкими, расплывчатыми. Ничто не выражало в этом лице  мысли  или  эмоции.
Оно было действительно никаким, "пустым".
   - Лицо, - продолжал Халид, -  зеркало  сознания,  как  бы  пошло  это  ни
звучало.
   Легче всего влиять на  сознание  с  помощью  лица,  лицевой  мускулатуры.
Сперва почувствуй лицо как маску из мяса и кожи на  передней  части  черепа.
Это действительно так. Помотай головой из стороны в сторону, почувствуй, как
эта маска крепится к кости, как неплотно она прилегает. Найди  это  ощущение
неплотности.
   Я начал мотать головой, как осел. Действительно через время лицевые мышцы
расслаблись и повисли более-менее свободно.
   - Сохраняй это чувство "подвешенности" - так ты сможешь улавливать  любое
напряжение мимических мышц, а вслед  за  тем  -  и  напряжение  в  сознании.
Следующий шаг - "подвесить" глаза. По сути, это  небольшие  шарики,  которые
крепятся тонкими глазными нервами. Представь, что они могут  "повиснуть"  на
своих нервах и лишь слегка покачиваться.
   Как по мне, зрелище было не  из  приятных,  но  я  попробовал.  В  глазах
возникло приятное чувство легкости, взгляд расфокусировался. Как ни странно,
параллельно с лицом расслаблялись и тело, и ум.
   - Походи так, - посоветовал Халид, - и запомни ощущения. "Пустое лицо"  -
великолепное упражнения для расслабления и снятия стрессов.  Но  сейчас  это
подробности. Теперь, сохраняя "пустое лицо", вернись к чувству  невидимости,
которое ты испытал во сне.
   Отыскать "невидимость" не составляло труда.  Она  возникала  в  животе  и
быстро распространялась по всему телу.  Я  стал  очень  легким  -  казалось,
вот-вот - и полечу.
   - Прекрасно, - констатировал Халид. - Осталось последнее  -  двигаться  с
помощью ветра.
   Я полыл по  траве,  едва  касаясь  ее  ногами.  Тело  как  бы  осознавало
движение, но ум оставался пустым и ясным. Взгляд был расфокусирован,  однако
я ни разу не споткнулся, не наступил на камень. Халид  внимательно  наблюдал
за мной, что-то напевая себе под нос. Звук был очень тихим, но в  моих  ушах
он отдавался громыханием, да и все остальные звуки  и  цвета  стали  гораздо
ярче, острее. Я видел каждую травинку, ее оттенок, фактуру,  не  прикладывая
малейших усилий. Это напоминало "гиперреальность", но было  в  то  же  время
чем-то совершенно иным.
   Халид перестал петь, и я вернулся в свое обычное состояние.
   - На первый раз неплохо, - заявил Халид, и в его глазах  впервые  за  все
время мелькнуло нечто, похожее на уважение. - Но ты слишком увлекаешься и не
стремишься контролировать процесс. Главное в невидимости - управлять.  Можно
сказать, это вершина управления, а ты пока стоишь у  подножия.  Впрочем,  ты
поймал главное. Не стремись практиковать сразу же, дай ощущениям отлежаться,
уйти в клеточную память.
   - Но у невидимости должны быть цели, - вспомнил я о незаданном вопросе.
   - Разумеется. Более того, эти цели должны быть очень конкретными. Во  сне
ты  намеревался  миновать  стражей  -  это  была  ясная  и  понятная   цель.
Собственно, цель не  должна  присутствовать  в  уме  -  мастера  невидимости
опускают ее в живот и действуют  оттуда.  Вспомни:  всякое  действие  должно
начинаться в животе!
   - Ты можешь дать более четкие рекомендации?
   - Не могу и не хочу. В этом суть Искусства. Во всем я даю тебе начатки, и
ты овладеваешь большим в  своих  интересах.  Нет  двух  одинаковых  мастеров
невидимости, нет и единой системы. Возможно, ты будешь применять этот опыт в
совершенно иных целях. Например, в сновидении. А  главное  -  ты  формируешь
собственное понимание Искусства, собственный путь.  Именно  благодаря  этому
Искусство живо по сей день.
   ГЛАВА 11. ДЖАМШЕД И РАМ Не раз и не два я приставал к Халиду  с  просьбой
познакомить меня с его друзьями.
   Халид отнекивался, считая,  что  не  пришло  подходящее  время.  Наконец,
однажды он объявил, что собирается с приятелями на шашлыки и  намерен  взять
меня с собой. Я буквально запрыгал от радости, хотя что-то тревожно екнуло в
сердце.
   Мы вышли из общежития часов в  шесть  утра.  Во  дворе  стоял  старенький
разбитый "Форд", а рядом оживленно беседовали двое.  Халид  познакомил  нас.
Его друзей звали Джамшед и Рам.  Более  странной  парочки  представить  было
просто невозможно.
   Рам внешне напоминал индуса - смуглый, невысокого роста,  хрупкий,  очень
женственный и совершенно нелепый. Тонкие ручки и ножки непрерывно двигались,
выделывая забавные, как у обезьянки,  жесты.  Его  тело  было  необыкновенно
гибким и подвижным, словно каждый мускул жил своей, обособленной жизнью.  То
и дело Рам смеялся, обнажая ровные  белоснежные  зубы.  Лицо  его  постоянно
меняло выражение - одна нелепая гримаса тотчас же  сменяла  другую.  Большие
карие  глаза  светились  ласковой  издевкой.   Здороваясь   со   мной,   Рам
демонстративно долго тряс мою руку, бормоча под нос: "Очень  приятно,  очень
приятно".
   Джамшед был полной,  почти  метафизической  противоположностью.  Огромный
араб, не менее двух метров  ростом,  он  возвышался  над  Рамом,  как  гора,
которая неожиданно пришла к  Магомету.  Короткая  футболка  едва  обтягивала
могучее брюхо, слоноподобные  ноги  в  растоптанных  кроссовках  безжалостно
попирали землю.  Венчала  этот  обелиск  конусообразная  голова  с  круглыми
выпученными глазами и широким плоским носом. Джамшед с шумом вдыхал воздух и
переминался на месте, пока Рам, кривляясь, что-то быстро говорил ему.
   Мы загрузились в "Форд". За баранку уселся Халид, мы с Рамом оккупировали
заднее сиденье, а Джамшед чудом втиснулся впереди. Халид  сообщил  мне,  что
путь предстоит дальний, а потому можно расслабиться и  немного  поспать.  Но
Рам был не из тех спутников, которые позволят это сделать. На мою  беду,  он
замечательно  говорил  по-русски  и  усердно  заливал  меня  потоком   своей
трескотни. Я узнал, что Рам родился в маленькой деревне на Шри-Ланке, что  у
него имеется семеро братьев и сестер, что отец раньше торговал в  лавке,  но
теперь состарился и отошел от дел, а семейный бизнес возглавил старший брат.
Здесь Рам окончил мединститут, но по медицинской стезе не пошел, вернулся на
родину, немного покрутился там, а затем вздумал торговать у  нас  цейлонским
чаем. Теперь он директор маленькой оптовой фирмы с головным офисом в Одессе,
и это его машина.
   Какую бы чепуху ни городил Рам, он очаровал меня. Его обезьянничанье было
сродни утонченному артистизму, он  был  мастером  пауз  и  ударений.  Многие
русские слова он произносил неправильно, но, похоже, делал  это  специально,
чтобы придать речи еще больший шарм. Я внимательно следил за его руками: они
двигались беспорядочно, но всякий жест  имел  свою  законченную  траекторию,
выверенную и точную. Рам был совершенным  актером  и  добился  того,  что  я
слушал его с нарастающим вниманием.
   Джамшед за все время поездки не проронил ни единого слова.
   - Он что, немой? - спросил я у Рама.
   - Нет-нет, что ты! - воскликнул он. - Совсем  не  немой,  только  говорит
слишком громко. А потому редко.
   Я представил себе, как может заорать такая махина, и тихо засмеялся.
   Часа  через  три  мы  въехали  на  лесную  дорогу.  Места  были  довольно
отдаленные от жилья: не видно было  ни  привычных  избушек,  ни  телеграфных
столбов, ни ржавых щитов с призывом охранять родную природу. Дорога  петляла
среди величественных сосен; наступала жара,  и  аромат  волнами  врывался  в
открытые окна машины. Я  поразился,  как  хорошо  Халид  знает  наши  дебри.
Наконец, мы заехали в глухую чащобу и остановились.
   - Выходим, выходим! - нараспев произнес Рам  и  выпорхнул  наружу.  Вылез
Джамшед, и машина слегка качнулась. Захватив пожитки, мы двинулись дальше  в
лес. Сосны благоухали, вдалеке стучал  дятел,  в  кустах  свистели  какие-то
птахи. Я разулся и пошел босиком. Рам взглянул на  меня  с  недоумением,  но
потом, явно обезьянничая, разулся сам и пошел рядом, изображая, как я  боюсь
наступить на шишку. Мы шли около часа, и наконец,  Халид  объявил:  "Здесь!"
Перед нами лежала идеально круглая, ровная поляна, усыпанная  толстым  слоем
прошлогодних  сосновых  иголок.  Здесь   не   было   ни   травы,   ни   иной
растительности.
   Казалось,  кто-то  специально  расчистил  пространство.   За   ближайшими
деревьями блестело маленькое  озеро.  Халид  отправился  за  водой,  Джамшед
взялся разгружать багажник, а мы с Рамом присели у сосны.
   - Очень странное место, - заметил я.
   - Почему странное? Нормальное место, - изобразил Рам  обеспокоенность.  -
Тебе не нравится?
   - Да нет, все в порядке. Но мне кажется, кто-то специально подготовил эту
площадку.
   - И сосны тоже посажены специально? Ты посчитай.
   Действительно, поляну обрамляли двенадцать древних сосен. Вернулся Халид,
и я бросился к нему с расспросами.
   - Это особенное место, - охотно пояснил Халид.  -  Здесь  на  поверхность
выходят токи Земли. Наверное, нашлись люди, которые посадили сосны со своими
целями.
   Главное - это место идеально подходит для наших шашлыков.
   Что-то снова  екнуло  в  сердце.  Слово  "шашлыки"  прозвучало  необычно,
тревожно. Рам подметил тревогу и, приобняв за плечи, повел меня к озеру.
   - Будем купаться, - заявил он. - Там и аппетит нагуляешь.
   Вдоволь наплававшись, мы сидели с Рамом на прибрежном песочке. Пока  Рам,
блаженно  улыбаясь,  подставлял  лицо  солнцу,  я  разглядывал  его  фигуру.
Пожалуй, это тело можно было назвать совершенным: мягкое и гибкое, оно  было
совершенно гладким и лишено складок. Мускулатура не выделялась, но придавала
торсу классические очертания.  Это  тело  могло  бы  принадлежать  йогу  или
мастеру цигун, подумал я.
   - Послушай, Рам, - решился я на вопрос. - Можно ли сказать, что ты имеешь
отношение к Искусству?
   - Искусству? - Рам изобразил искреннее недоумение, открыв рот  и  выкатив
глаза.
   - Не ломай комедию, - начал я терять терпение.
   В ответ на это Рам сделал буквально следующее.  Он  присел  на  корточки,
поставил руки на песок перед  собой,  выкатил  глаза  еще  больше  и  громко
квакнул. На долю секунды я увидел перед собой  большую  зеленую  лягушку.  В
животе  началось  неприятное  движение.  Рам  раздул  щеки  и  выдал   серию
натурально жабьих трелей.
   Затем он помотал головой и посмотрел  на  меня  вначале  одним,  а  потом
другим глазом. В глазах все поплыло, закружилась голова. Я  медленно  отполз
назад, сопротивляясь нарастающей слабости. Рам вальяжно повернулся к  озеру,
сдержанно квакнул и по-лягушачьи прыгнул в воду. Пока  он  плавал,  поднимая
тучу брызг, я пришел в себя.
   - Ну как комедия? - игриво спросил Рам, выбравшись на берег.
   Я не нашелся, что ответить и нечленораздельно пробурчал:  "Ничего  себе".
Рам потянулся, как кошка,  хрустнув  косточками,  и  уселся  рядом  со  мной
загорать. Его словоблудие мне сейчас требовалось как никогда, но Рам  словно
язык проглотил.
   Так прошло около часа. В воздухе висело необъяснимое напряжение,  которое
я чувствовал низом  живота.  Внезапно  Рам  встрепенулся  и  прислушался.  Я
немедленно подскочил. На поляне раздавались крики. Голос Джамшеда гудел  как
барабан, в ответ ему неслась раздраженная скороговорка Халида. Я не  понимал
ни одного слова, но тревога выплеснулась из меня и  понесла  к  поляне.  Рам
бежал рядом со мной.
   Джамшед с Халидом ожесточенно ссорились. Халид что-то доказывал Джамшеду,
а тот громыхал в ответ все громче и громче. Я растерялся. Рам крепко схватил
меня за локоть. Ссора разгоралась. Внезапно Халид сделал неуловимый жест,  и
его напряженно вытянутой руке я увидел длинное  сверкающее  лезвие.  Джамшед
выхватил свой клинок -  широкий  и  слегка  изогнутый.  От  неожиданности  я
окаменел.
   Халид согнул колени и глубоко прогнул спину. Казалось,  он