анином.
     По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но
факты - строго документальны.


МАРИЯ

     Марию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин.
     - Я вот все думал, - начал Бокаушин, - какая это Маша Рыжова, о которой
постоянно говорят,  как о нарушительнице режима?  А она,  оказывается, самая
что ни на есть обыкновенная... Ну, как живете, Мария Григорьевна?
     - Живем помаленьку, - нехотя ответила Рыжова.
     Всем  своим  видом  она  давала  понять,  что  отнюдь не  расположена к
"душевным" разговорам.  Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на
встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии.
     - Нет,  -  равнодушно ответила  она.  -  Делать  мне  там  нечего.  Эти
вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить.
     - Это вы зря на них наговариваете,  -  возразил Бокаушин.  -  И  зачем,
освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники?
     Рыжова сдержанно улыбнулась.
     - А  я  вам скажу -  зачем,  гражданин начальник.  Кто хоть раз побывал
здесь,  все равно снова сюда же и вернется.  Раз сломался человек,  - у него
этот разлом уже навсегда.
     - Видел я таких,  -  сказал Бокаушин.  - Но есть ведь и другие. Те, что
отбывают свой  срок,  выходят  на  свободу  и  становятся вполне  уважаемыми
людьми.
     - Так  я  и  знала,  что  вы  меня  для  "морали" вызываете,  гражданин
начальник, - вздохнула Рыжова. - Подумайте сами, - как же это я - я, и вдруг
стану уважаемым человеком?!  Оставили бы вы меня в покое! А то - еще лучше -
отправили бы в тюрьму, в одиночку!
     И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот
разговор,  по крайней мере,  сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой
заключенной с трудной и сложной судьбой.
     Как-то,  читая личное дело Рыжовой,  Бокаушин обратил внимание на  один
рапорт.  В  нем говорилось,  что когда Рыжову конвоировали в  суд,  какой-то
молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада...  Как
выяснилось  потом,  этот  человек  жил  неподалеку от  Джамбула,  а  работал
комбайнером.
     Факт не  такой уж  примечательный.  Однако опытный воспитатель разыскал
парня и написал ему письмо.  Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая
Мария Рыжова содержится в  колонии,  трудно ей,  она  нуждается в  моральной
поддержке, если вам не безразлична ее судьба.
     Ответное письмо пришло быстро.  Но  Борис Павлович не сразу показал его
Рыжовой.
     Марии и  в  самом деле было худо.  Она гнала от  себя воспоминания,  но
никуда не могла уйти от той роковой ночи.
     ...Окровавленная и избитая,  Мария еле пришла в себя.  На узкой кровати
лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках.
     Избив ее,  он,  как был,  свалился и уснул. А их маленький сын оказался
под ним. "Мальчик же задохнется!" - с ужасом подумала она и начала тормошить
тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился,
открыл  глаза.  Чугунные  кулаки,  те  самые  кулаки,  которые  столько  раз
оставляли кровоподтеки на ее теле,  с  хрустом сжались.  Муж снова готовился
бить ее жестоко,  исступленно.  "Больше так жить нельзя",  - мелькнула у нее
отчаянная мысль,  и тут Мария увидела на постели нож,  очевидно, выпавший из
кармана мужниных брюк.  Рука сама потянулась к  финке,  и  молодая женщина с
силой  ударила его,  Тимофея,  но  острие,  напоровшись на  что-то  твердое,
скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка...
     Здесь,  в  колонии,  начальник все время внушает ей,  что люди простят,
если она изменит свое поведение,  станет другой. Ну, а кому, кому это нужно,
если она,  Мария Рыжова,  станет на  путь исправления?  Мужу?  Он  ею  давно
проклят,  и нет его больше в ее жизни.  Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все
равно не  поверят.  Так  теперь -  чем хуже,  тем лучше!  И  пропади оно все
пропадом!
     В  зарешеченное окошечко  ровными  струйками  проникают солнечные лучи.
Где-то  она уже видела такую картину,  когда вот так же  осторожно солнечные
стрелы били в окно.  Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила
после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: "Будешь
жить у нас на чердаке. Там настоящая комната".
     Мария  согласилась.  Но  прожила здесь недолго.  Ее  удочерила тетя,  и
встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме...
     А странный какой-то этот Степан.  Однажды сказал,  что любит, а сам тут
же убежал и долгое время на глаза не показывался.
     ...Когда  Рыжова,  отбыв  очередное наказание опять-таки  за  нарушение
режима,  пришла  в  бригаду,  все  почему-то  с  ней  были  обходительны.  А
бригадирша как-то очень просто сказала: "Давай, Марийка, за работу. Мы здесь
без тебя решили в передовиках ходить".
     В  тот  день  они  штукатурили стены  будущей  швейной фабрики.  Рыжову
поставили просевать песок.  Сначала дело  шло  хорошо,  но  к  обеду Мария с
непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша.
     - Устала?
     - Да. Спина разламывается, повернуться не могу.
     - Это  хорошо,  -  успокоила ее  пожилая женщина.  -  Я  тоже  поначалу
уставала, а потом ничего, втянулась.
     Вечером,  когда они  вернулись в  общежитие,  ее  позвали к  начальнику
колонии. "Ну, опять..." - громко сказала она и пошла к выходу.
     На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни.  Он только, подавая
письмо, сказал:
     - Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте.
     Рыжова почему-то  покраснела и,  даже не  присев на  предложенный стул,
стала читать.
     В письме говорилось:  "Уважаемый товарищ Бокаушин!  Очень рад, что Маша
честно искупает свою вину...  Вчера я  разговаривал с председателем колхоза,
он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию... "
     Дальше Рыжова уже не могла читать.  Комок подступал к  горлу,  а  глаза
застилал туман. И снова она услышала голос начальника:
     - Чего  же  теперь  плакать?..  Теперь-то  плакать нечего.  Вам  другие
женщины могут только позавидовать...  Каждая хотела бы иметь такого Степана.
Только не у каждой он есть.  Ну,  а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь
зависит от вас...


МАТЕРИНСКАЯ ТАЙНА

     "Здравствуйте,   дорогая  Ольга  Петровна!  Получили  мы  ваше  письмо.
Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама".
     Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее
есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом.
     Присматриваясь  к  Балашевой,  воспитательница О.П.Давлетшина  обратила
внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда,
последнее она  тоже всячески скрывает,  видимо,  не  хочет говорить о  своей
профессии.  Но  один раз  все же  выдала себя.  Как-то  в  общежитие вбежала
заключенная,  которая  нечаянно поранила руку.  Балашева тотчас  бросилась к
ней.  Ольга  Петровна  заметила:  перевязку  она  делает  ловко  и  умело  -
профессионально.  Казалось,  что она только и занималась всю жизнь тем,  что
перевязывала раны.
     Однажды Балашева пришла сдавать в  библиотеку числящиеся за  ней  книги
Чехова.  Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался
рассказ "Невеста",  Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света -
Оля -  Витя.  Чехова читают,  конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать,
кто сделал эти пометки.  А все же,  что,  если Антон Павлович Чехов - земляк
Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице?
     Догадка казалась,  мягко говоря,  фантастичной, но ничто ведь не мешало
проверить  это.  Нет,  так  нет...  О.П.Давлетшина  послала  в  Таганрогский
горздравотдел письмо,  приложила фотографию. В полученном ответе говорилось,
что  на  фотографии не  Балашева,  а  Климова Елена  Степановна,  работавшая
медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и
мужа, Климова исчезла неизвестно куда.
     - Это  правда,  что  у  вас дети и  вы  носите чужую фамилию?  -  прямо
спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву.
     - Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня.
     - Вот слушаю вас,  Нина Сергеевна, - перебила ее Ольга Петровна, - и ни
одному слову не верю.
     - А где это писано, что преступникам верили?
     - Зря вы так,  -  продолжала Давлетшина. - Я думаю, Нина Сергеевна, что
вы внутренне честный человек,  когда-то были хорошей матерью,  женой, была у
вас своя жизнь, жизнь, а не...
     - Я - мать? - Балашева захохотала. - Нет, где это видно, чтоб беспутная
баба была матерью?
     - Неужели и теперь вы будете скрывать свое прошлое?!  - не то спросила,
не  то  упрекнула заключенную Ольга Петровна и  достала из  папки письмо,  -
Нате, читайте! Это ваши дети пишут.
     Балашева  равнодушно  отнеслась  к  этой  новости.  Ока  взяла  письмо,
спрятала в  карман.  Дескать,  на  досуге почитаю,  разберусь,  кто  это там
пишет...
     Но вскоре она снова появилась на пороге.  Она плакала, прижимая к груди
то самое письмо из Таганрога.
     Старшую медсестру Климову ценили и уважали на работе,  считались с ней.
Но  вот случилась беда:  она заболела,  а  после по  совету врачей поехала в
санаторий. А спустя месяц после возвращения в минуту очередной размолвки муж
вдруг швырнул ей в  лицо какое-то письмо.  Оно было без подписи и  обратного
адреса,  анонимное.  Какой-то  "благодетель" призывал мужа к  бдительности и
говорил о ее неверности.
     Елена  Степановна  пыталась  доказывать мужу,  что  это  гнусная  ложь,
клевета,  что она верна ему. Но не так-то просто было опровергнуть анонимку,
рассеять сомнение.
     Муж  страдал,  а  еще  больше  страдала  Елена  Степановна.  Никого  не
оказалось поблизости,  чтобы поддержать оскорбленную женщину.  Муж не прощал
ей. И Елена Климова тайком ушла из дома. Навсегда...
     После долгих скитаний она оказалась в Казахстане. Работать не хотелось.
Зачем?  Для кого?  Попала в сомнительную компанию,  начала красть. Кончилось
все тем, что Климова оказалась в колонии.
     И  вот сейчас письмо детей вернуло ее  к  настоящей жизни,  к  мыслям о
прошлом, к желанию стать человеком...


ВСЕ ТОТ ЖЕ КОХАНЕНКО

     Лейтенанту Голубеву доложили,  что  вечером  окно  в  изоляторе выломал
заключенный Коханенко.  Лейтенант распорядился продлить ему  штрафной срок и
вернулся к себе.
     Он  выбрал из  стопки папок  дело  Коханенко и  начал листать,  мельком
пробегая давным-давно знакомые строки:  подробный словесный портрет,  особые
приметы  и  другие  данные,  относящиеся  к  личности  заключенного.  Но,  к
сожалению, в подобных делах мало что говорится о душевных качествах. Кто он,
в сущности, этот человек? Какие помыслы им руководят?
     Вот Коханенко,  тот же Коханенко,  о  котором только что был неприятный
разговор.  Он очень трудный человек.  Им занимались и другие воспитатели, но
махнули рукой,  отказались.  Голубев тоже был не в восторге, когда начальник
колонии приказал ему заняться этим заключенным.
     Впервые встретившись с Коханенко, лейтенант почувствовал, что перед ним
закоренелый преступник, отпетый, душа у него - потемки. Разговор был тяжелый
и  нудный.  До сего времени в ушах лейтенанта звучал скрипучий,  озлобленный
голос:
     - Бросьте,  начальник! Не лезьте в учителя к Коханенко. Bee равно жизнь
дала трещину... И не вам ее склеивать.
     Голубев молча ходил по кабинету, терпеливо слушал.
     Первый раз Коханенко судили за избиение своего сверстника. Пострадавший
надолго попал в больницу, а Коханенко - на пять лет в колонию. В чем причина
такой зверской драки, Голубеву не было известно. И он спросил:
     - А за что тогда парня избил,  Коханенко?  Неужели не жалко, что тот на
всю жизнь калекой остался?
     - На суде объяснял. Хватит! Надоело исповедоваться.
     Вечером на  совете обсуждалось поведение Коханенко.  Лейтенант сидел  в
стороне, не вмешиваясь в работу активистов колонии.
     У Коханенко спросили:
     - Как   дальше  ты   жить  думаешь,   Володя?   Ведь  в   тягость  всем
становишься... Бездельник, нарушитель режима, грубиян...
     - Хватит! - оборвал Коханенко, тяжело подымаясь со стула. - Какой есть,
таким и останусь. Старая эта песенка.
     В  эту минуту Голубев подумал о  нем:  "А,  впрочем,  не глупый парень.
Видно, что самолюбив, о человеческом достоинстве понятие имеет. А это не так
уж мало".
     С  заседания совета  Владимир  Коханенко ушел,  провожаемый любопытными
взглядами своих товарищей.  А  когда за  ним захлопнулась дверь,  кто-то  из
активистов вздохнул:
     - Тяжелая судьба у этого парня. Особенная.
     - Это какая такая?
     - Он рассказывал мне, что от немца в войну родился.
     Для Голубева это было новостью. Он снова взял личное дело заключенного.
Да, Коханенко действительно был родом из краев, оккупированных в годы войны.
Заставляло задуматься,  почему  в  своей  анкете Коханенко не  написал имени
отца. Что же, и такое бывает. Сколько сирот пооставалось в войну!
     Матери у Владимира Коханенко тоже не было.  В автобиографии он написал:
"Мать забыл,  не знаю,  где она. Дошли слухи, что покончила с собой. Причины
смерти мне неизвестны".
     Голубев написал в школу,  где учился Владимир Коханенко.  Вскоре пришел
ответ.  Письмо бывшей учительницы Коханенко было длинным, на пяти страницах.
Она писала:
     "Володя отличался мирным характером и усидчивостью. В учебе не отставал
от  своих товарищей.  Все шло хорошо.  Но  вот по селу пошли слухи:  "Володя
прижит от  немца".  Как  теперь выяснилось,  эту  злую  версию пустил бывший
немецкий прихвостень полицай Калганюк,  чтобы  скомпрометировать доброе  имя
матери Володи,  в прошлом отважной разведчицы Василины Коханенко. И коварный
враг  своего  добился.  Не  выдержав  клеветы,  Василина покончила с  собой.
Недавно  об  этой  отважной женщине рассказала наша  районная газета.  Пусть
прочтет этот рассказ Володя".
     В конце письма учительница приписала:
     "А еще скажите Володе,  что его отец нашелся. Он вернулся после долгого
отсутствия.  Судьба его  почти такая же,  как  и  у  Василины.  Он  был тоже
разведчиком,  ходил  на  задания со  своей женой.  Но  нашлись злые  люди  и
оклеветали его... Теперь его доброе имя восстановлено".
     Случилось так, что вскоре Коханенко сам зашел в кабинет к начальнику.
     - А-а,  Коханенко!  А я только что за тобой посылать собрался. Проходи,
присаживайся. Ну как, та книга понравилась?
     - Не верю я писателю Проскурину,  гражданин лейтенант.  Выдумал он этих
добреньких людей.
     - Что же,  ты и  писателям не веришь?  Хороших людей нечего выдумывать,
Коханенко, их в жизни и так много.
     - Не убедил,  гражданин начальник. Двадцать пять лет прожил на свете, а
таких  людей,  как  в  книге у  Проскурина,  не  встречал.  Брехня все  это!
Натерпелся я всякого в жизни... А добра что-то мало видел.
     Лицо воспитателя помрачнело. После минутного молчания Голубев спросил:
     - Так все же, кто такой Бабич, за которого ты свой первый срок получил?
     В глазах заключенного мелькнуло любопытство:
     - В  корень смотрите,  гражданин лейтенант.  Считаю,  что политика ваша
правильная.  Оттуда все и началось. Вам приходилось когда-нибудь ненавидеть?
- неожиданно спросил он воспитателя.
     - А как же! Все приходилось...
     - Так вот слушайте, коль желание имеете.
     Это было в годы войны. Одна непутевая женщина связалась с гитлеровцем и
от  него родила сына.  За  это люди,  односельчане,  возненавидели ее  лютой
ненавистью.  Они даже советовали ей задушить своего ублюдка... Но шло время,
мальчишка  вырос  и  пошел  в  школу.  Тогда-то  он  все  и  узнал  о  своем
происхождении.  Ребятишки в  классе шептались:  "Смотрите,  он и  вправду на
фрица похож... "
     Придя из школы,  мальчик спросил свою мать,  почему его зовут "фрицем".
Мать не ответила, слезы ее душили.
     Вскоре  случилось самое  страшное и  непоправимое.  Как-то,  прибежав с
улицы,  мальчишка увидел в сенцах свою мать в страшной позе. Сбежались люди,
но было уже поздно: мать повесилась два часа назад.
     С  того дня  все  и  началось.  Мальчишка тот понял,  что нет правды на
земле, нет на ней и добрых людей.
     Коханенко  замолчал  и   отвернулся.   Наступило  молчание.   Лейтенант
поднялся, прошелся от стола к двери. Потом он спросил:
     - И ты веришь в эту злую клевету на свою родную мать, Володя?
     Коханенко поднял на него глаза:
     - А вам откуда известно, что это была моя мать?
     - Земля слухом полнится,  - неопределенно ответил лейтенант. - Василину
Коханенко оклеветали злые люди.  На,  почитай, здесь о ней все написано, - и
лейтенант подал Коханенко газету, которую прислала ему старая учительница.

x x x

     Мы  ознакомили читателей с  судьбами людей,  ставших на  скользкий путь
преступлений в силу некоторых обстоятельств. При этом мы вовсе не собираемся
оправдывать их,  придерживаясь принципа "понять -  значит простить". Никакое
умышленное,   сознательное  преступление  не   может  быть   оправдано  даже
исключительными обстоятельствами.  Преступление есть  преступление и  должно
караться по закону с учетом отягчающих и смягчающих вину признаков.
     Мы  хотели  на  конкретных  примерах  лишь  подтвердить  тот,  впрочем,
общеизвестный тезис, что нельзя все условия, способствующие правонарушениям,
укладывать в  прокрустово ложе раз и  навсегда определенных закономерностей,
ибо жизнь гораздо шире и многообразнее.
     Вот, к примеру, некий Генка Федоренко, молодой паренек. Отец его - вор,
переходил из колонии в колонию, мать скончалась, когда Генке исполнилось три
года.  Хорошие люди усыновили сироту.  Все  шло нормально.  А  потом нашлась
"сердобольная" соседка и  поведала ему,  что он вроде подкидыш.  И с тех пор
пошло и пошло, не стало с ним сладу...
     Как видим,  только слабые духом,  плохо закаленные и невоспитанные люди
могут плыть бездумно по течению жизни.  Упорно преодолевать любые невзгоды и
случайности -  удел мужественных.  А  таких подавляющее большинство в  нашей
стране,  где  люди  знают  радость  творческого труда,  любят  жизнь  и  где
ликвидированы социальные условия, порождающие преступность.



В.КОПЕЛИОВИЧ,
     майор милиции,

Н.ШАПЧЕНКО

НЕПРЕДУСМОТРЕННЫЙ ВАРИАНТ


     На стук открыли сразу,  словно кого-то ждали в  этот поздний полуночный
час.  Хозяин квартиры,  едва различив в  темном коридоре людей в милицейских
шинелях, испуганно отпрянул в глубь комнаты, судорожно схватился за сердце.
     - Извините,  плохо  себя  чувствую,  -  невнятно  проговорил он,  обдав
вошедших водочным перегаром.  Потом  попятился к  дивану,  пытаясь  прикрыть
полой пиджака табурет с опорожненной бутылкой водки и банкой икры.
     - Вы  Степан  Иванович Молоков?  -  уточнил сержант и,  поймав взглядом
утвердительный кивок хозяина, без обиняков перешел к делу:
     - Должны вас  огорчить.  Два часа назад ограблен ваш склад.  Предъявите
ключи от его замков.
     Степан  Иванович  зашатался под  бременем  невесть  откуда  налетевшего
несчастья,  заморгал пьяными глазками и  стал  судорожно шарить в  карманах.
Потом долго перекидывал на столе газеты и бумаги, перевернул все вверх дном,
но ключи, как сквозь землю провалились.
     - Что-то нет их...  Потерял или украли,  может...  Не знаю...  - Он тер
ладонью лоб,  будто силился припомнить,  где и  когда в  последний раз видел
связку тяжелых складских ключей.
     - Придется вам  пройти  с  нами,  -  сказал  сержант,  и  Молоков  стал
одеваться.
     Уже  на  пороге,  застегивая пальто,  крикнул перепуганной жене:  -  Не
забудь  термос  приготовить,  Клавдия.  Сегодня я  дома  не  обедаю:  работы
пропасть. Скоро вернусь, схожу вот с товарищами...
     Но  заведующий  складом  не  вернулся  к   исполнению  своих  служебных
обязанностей ни в этот день, ни на другой, ни позже.
     На      станционной