овно  выдуло  холодным ветром.  Так  же  холодны и  неуютны
воспоминания о прошлом.
     - Учителя школы,  где я учился, - рассказывает Валентин, - помогали мне
чем  могли,  доставали учебники,  справляли одежду.  Меня взяли к  себе наши
соседи  Каминские,   я  с  ними  сейчас  переписываюсь.  Потом  направили  в
Чашникский детский дом -  это в Белоруссии.  Здесь я окончил восемь классов,
сдружился с  воспитанником Петровым,  считал его тогда смелым парнем,  и  он
действительно умел  очень  ловко  извлекать из  чужих карманов то,  что  там
лежало.
     Этому "ремеслу" он стал учить и меня. Воспитательница Мария Филимоновна
Атрашкевич предупреждала,  чтобы я покончил со всем этим,  но я не слушался.
Совершили мы с Петровым кражу, попались. Нас судили, мне дали условно...
     Потом Валентина направили в строительное училище в Магнитогорск,  но он
сбежал,  опять приехал в  детдом.  Вновь его послали учиться,  на  сей раз в
училище  механизации  сельского  хозяйства  в  Каркаралинск.  Специальность,
которую  хотел  приобрести,  ему  нравилась.  Но  здесь  он  познакомился  с
сомнительными  "дружками",  совершил  преступление.  Ему  дали  два  года  и
направили в колонию.
     - Я  многое  понял  и  передумал,   -  приглушенным  голосом  продолжал
Валентин.  -  И  стыдно стало перед самим собой,  перед людьми.  Учительница
говорила:  "Берегите честь  класса",  я  же  своей  чести  не  сберег,  хотя
чувствовал в этом слове большую силу. И вот оно настигло меня в колонии, где
мне  порой одиноко и  тоскливо.  Вот есть у  меня родной братишка,  младший,
Ленькой звать, а что с ним, где он, жив ли - ничего не знаю...
     Перед  воспитателем И.Н.Закирьенком открывался новый мир  человека.  Он
хорошо его знал и  потому над дальнейшей судьбой мальчишки крепко задумался.
О  брате своем Валентин до этого ни слова не говорил.  Так вот в чем причина
его одиночества и грусти...
     Опытный  педагог,   Иван  Николаевич  давно  заметил  добрые  перемены:
Валентин  старательно,  аккуратно работал,  прилежно учился.  Это  первейшая
аттестация,  так сказать, на исправление самого себя, духовное, нравственное
выздоровление.  Но,  в отличие от своих сверстников,  бесшабашно веселых или
пытающихся казаться такими,  -  этим ведь тоже иногда бравируют - Валентин в
минуты,  предназначенные для отдыха,  бывает задумчив.  И  вид у него такой,
словно  он  мучительно пытается  что-то  вспомнить.  Так  человек  стремится
восстановить в  памяти  внезапно ускользнувшую очень  важную  мысль,  но  не
может.
     Разные думы беспокоят воспитателя.  Сможешь ли ты,  Валентин, подняться
над собственной слабостью,  понять,  что виноват не окружающий мир,  а  сам?
Ведь  сам   придумал  работу  без   усталости,   людские  отношения  -   без
обязанностей,  жил заботой одного дня и только -  о самом себе. Даже о брате
забыл...  Сумеешь ли ты прошлое перечеркнуть крест-накрест или...  Беспутная
жизнь засасывает иных,  как трясина на болоте. Попав в нее, нужно иметь силу
и  волю  выбраться,   не  застрять,  не  утонуть  совсем.  Иные  это  делают
самостоятельно, другим протягивают руку помощи в коллективе, куда они пришли
из колонии. А в первую очередь, конечно, родители. Но ведь у парнишки никого
нет - ни матери, ни отца...
     Обо  всем  этом  мне  рассказывал воспитатель колонии Иван Николаевич в
ожидании человека,  который  стал  для  Валентина отцом.  И  не  только  для
Валентина, но и для его брата Лешки, которого помогли разыскать отзывчивые и
добрые люди.
     В комнату,  где мы беседовали, быстрой походкой вошел невысокого роста,
уже в годах человек.  И видно было,  как ласково, с каким почтением смотрели
оба  брата  на  вошедшего.  Дмитрий Тимофеевич Варков,  как  и  его  супруга
Антонина  Алексеевна,  принадлежит к  числу  тех  счастливых людей,  которые
располагают к  себе  и  вызывают симпатии окружающих.  Я  не  спускал глаз с
ребят,  усыновленных Варковым,  они  приковали все  мое любопытство,  а  для
Дмитрия Тимофеевича и  Антонины Алексеевны это был обычный вечер в  компании
сыновей, которые вот уже три года называют их папой и мамой...
     Никто не знает,  о чем говорили на семейном совете Дмитрий Тимофеевич и
Антонина  Алексеевна,  когда  тщательно  обдумывали  вопрос  об  усыновлении
Валентина.  Кроме того,  что парень - круглый сирота, они ничего о нем тогда
не знали.  Пусть это будет их семейной тайной, в которой нельзя не усмотреть
и глубокий педагогический смысл, и простой человеческий такт.
     В  ту  памятную ночь  и  Валентин не  сомкнул  глаз.  Признаться,  душа
истосковалась  по  нежной  материнской  ласке,   домашнему  теплу  и   уюту.
Воспитатель предупредил - завтра свидание с Барковыми. Какое первое слово им
сказать,  когда с  ними встретишься?  От  волнения на лбу выступили капельки
пота. Знают ли они, добрые люди, о его бесшабашной жизни?..
     В  комнате свиданий,  куда он шел вместе с воспитателем,  его уже ждали
Дмитрий Тимофеевич и Антонина Алексеевна.  Он остановился неподалеку от них,
видимо,  соображая,  какие слова сказать,  и вдруг эти слова пришли в голову
сами собой,  и он их молвил совершенно твердо,  скрывая волнение, охватившее
его:
     - Разрешите вас назвать мамой и папой?
     Антонина Алексеевна прикрыла глаза  платком,  незаметно смахнул слезу и
Дмитрий Тимофеевич.
     - Хорошего парня берете у  нас,  -  сказал на  прощанье И.Н.Закирьенок,
провожая их домой.
     - Коль у вас он такой, будет и для нас хорошим. Членом семьи. Сыном.
     - И  с  тех  пор это наш сын,  -  завершила рассказ о  том памятном дне
Антонина Алексеевна.
     Когда умолкала она, волнующий диалог подхватывал Дмитрий Тимофеевич:
     - Ведь  самое главное -  в  какую среду попадет.  А  то  и  за  прежнее
возьмется.   В  неполных  восемнадцать  нелегко  управлять  собой,  можно  и
оступиться.  Человек не машина.  Если руль в  надежных руках,  то автомобиль
будет идти прямо и  не свернет с  дороги в  кювет.  Молодому человеку трудно
самому выбирать верное направление в  жизни.  Я  так говорю,  потому как сам
шофер,  тридцать один  год  водителем работаю  без  аварий.  Вижу,  Антонина
Алексеевна скажет сейчас,  что я расхвастался. Ничего подобного. Ведь почему
я потянул к нам,  в пятую автобазу,  Валентина?  Соображение простое: вместе
будем.  Смогу помочь.  Да  и  профессия мила моему сердцу.  И  ребята у  нас
честные.
     Он  встал,  прошелся по  комнате  своего  просторного и  уютного  дома,
посмотрел в  окно  на  залитый  весенним солнцем  сад  и,  присев  за  стол,
продолжал:
     - Машина  любит  хозяина:  разгильдяю,  лодырю при  ней  делать нечего.
Теперь  шофер  это  особенно  хорошо  понял.  Он  сам  и  ремонт  проверит -
качественно ли  выполнен?  Ведь от этого зависят и  пробеги,  и  простои,  и
коэффициент,  и  план.  Сейчас каждый задумался:  ведь  сделай он  несколько
невыходов,  как лишается премиальных. Быть хорошим хозяином машины, в этом я
убежден,  значит быть всегда честным человеком.  Вот и посоветовал Валентину
идти в автобазу.  Потом его послали на курсы шоферов, успешно закончил их до
призыва в армию. Отслужил, вернулся, и теперь мы с ним вместе работаем.
     Пример отца поучителен, он возглавляет бригаду коммунистического труда.
В  коллективе порядок  -  позавидуешь,  никаких  ЧП.  Валентин  стремится не
отстать  от  отца,  работает ровно.  Его  приняли в  комсомол,  дали  первые
общественные поручения. И в этом пример отца - активного коммуниста.

x x x

     А Лешка... Впрочем, это теперь дело прошлое... Когда однажды Валентин с
отцом вернулись с работы, сын сказал:
     - Знаешь, папа, давно хотел поделиться с тобой, да не решался. А теперь
не могу,  совесть мучает Ведь у меня есть братишка Ленька. Оставил я его еще
четырехлетним в детдоме,  в Белоруссии,  не писал ему. А тут сам полетел под
откос.  Но чем становился старше, все больше мучился. Ведь я одиннадцать лет
его не видел,  бросил на произвол судьбы.  Вдруг бродягой стал?  Не хотелось
бы, чтобы таким был, как я когда-то...
     Валентин низко опустил голову.  Дмитрий Тимофеевич подошел к нему, взял
за плечи, весело посмотрел в лицо.
     - Чудак-человек.  Был бы жив братишка,  а  мы его на краю света найдем.
Слов нет,  плохо,  что ни разу не написал -  ведь брат родной.  Но не горюй.
Найдем Леньку.
     Так начались поиски брата.
     Нашли  Леньку,  встретили.  Он  нерешительно прильнул лицом к  матери и
отцу. Его тоже усыновили. Когда встретился с братом, был в оцепенении: ты ли
это, Валька? Братья крепко обнялись...

x x x

     Разыскивая Варковых на одной из улиц Алма-Аты, я спросил отдыхающего на
скамейке белобородого старика:
     - Скажите, аксакал, вы не знаете, где живет Дмитрий Тимофеевич Варков?
     - Как не знать, четвертый дом налево.
     Старик помолчал, внимательно оглядел меня и весело добавил:
     - Конечно, знаю - хороший человек...



Н.ЯНИНА

ПЕРЕД ТОРЖЕСТВЕННЫМ ДНЕМ


     Прогретая  жгучим   солнцем   степь   медленно   отдавала  свое   тепло
надвигающимся сумеркам.  Пахло  полынью и  другим разнотравьем,  и  здесь на
холме, где Виталий Павлович удобно устроился на охапке иссохшего сена, можно
было долго просидеть с беспечностью человека,  отработавшего трудный рабочий
день и  после этого имеющего право распоряжаться собой как  угодно,  если бы
время от  времени глухая тоскливая боль  не  появлялась где-то  внутри и  не
разрасталась бы, напоминая о том, что произошло.
     В Кинижском пруду барахтались мальчишки,  как всегда перед сном, словно
ничего не произошло;  и ему отсюда был виден всплеск воды, стриженые головы,
слышен смех и безудержный говор.
     Андрей,  командир второго взвода, ходил по берегу, у самой кромки воды,
мял в руках пилотку и ей же грозил тому, кто переплывал запретную черту.
     "Вот они  командиры-воспитатели!  -  без  раздражения и  без  одобрения
подумал о  нем  Виталий Павлович,  -  самому бы  ему  сейчас в  воду не  для
надзора, а так за компанию... "
     Они были молоды,  все шесть командиров взводов,  сержанты из  войсковой
части,  вели  с  мальчишками военную подготовку:  изучали автомат,  пулемет,
карабин  и  мало  разбирались  в  педагогике  и  психологии,   хотя  в  этом
военно-спортивном лагере собрались "трудные".
     Виталию Павловичу вспомнился тот  день,  когда  с  ним  разговаривали в
районо,  а затем в райкоме партии и везде упирали на это слово "трудные",  а
вместе с  тем не  хотелось верить,  что все это так,  потому что и  сам он в
детстве был беспокойным парнишкой и мать не раз в слезах выговаривала ему, и
все-таки где-то потом выровнялся, закончил вечернюю школу, пединститут, стал
работать в школе.
     Эти  "трудные" были чуть ли  не  в  каждом классе -  одни не  успевали,
другие  грубили,  третьи никого не  признавали.  В  каждом их  поступке была
мальчишеская бравада, какой-то стихийный протест.
     В десятом классе мальчишек словно кто-то подменял, взрослели на глазах,
вырабатывалось  достоинство,  с  такими  уже  говорилось  легче,  и  учителя
отходили от того периода нервотрепки, которая была два-три года назад...
     Виталий Павлович поднялся с  холма и  пошел к лагерю.  Палатки стояли в
два ряда, и между ними протянулись нити разноцветных флажков. Все шло хорошо
- лагерь  готовился к  открытию,  было  приглашено много  гостей,  мальчишки
должны были стать юнармейцами. И вдруг ЧП - кража.
     Начальник штаба,  майор в отставке Поликарпов и замполит Смирнов что-то
горячо  обсуждали.  Смирнов  доложил  Виталию  Павловичу,  что  виновные  не
найдены, а Чайков, которого подозревали, не причастен к этому делу.
     Чайков ушел" из  лагеря в  тот  день,  когда случилось это ЧП.  Смирнов
поехал  в  город  и  встретился с  его  матерью.  Елена  Ивановна растерянно
смотрела на замполита.
     - Ну я понимаю,  что он безобразничает,  но чтобы красть.  Не могу себе
представить...  - она с видом вконец измученного человека опустилась на стул
и страдальчески сморщилась.  - Ведь я педагог, через мои руки их за двадцать
лет сколько прошло,  не сосчитать.  Все люди,  как люди,  а вот собственного
сына проглядела. А впрочем, что значит "проглядела"? Спрашиваем с родителей,
с  учителей,  а  между тем меньше всего с  самих ребят.  Готовим к аттестату
зрелости и забываем о зрелости нравственной...
     Володьку Чайкова  Смирнов неожиданно встретил в  магазине радиотоваров,
он  стоял у  прилавка,  разглядывал какие-то лампы и,  увидев замполита,  не
бросился бежать,  как предположил Смирнов. Он даже как-то заулыбался, словно
обрадовался этой встрече,  смирнехонько подставил плечо под  протянутую руку
замполита и прирос к месту.
     - Значит приемником решил обзавестись? А деньги?
     Володька развел руки и вывернул карманы.
     - Мог бы таким способом не доказывать,  - примирительно сказал Смирнов,
- человеку надо на слово верить. Так ведь?
     Они вышли из магазина как давнишние друзья.
     - Ты  вот что скажи,  кто все-таки на эти одеяла позарился и  почему ты
убежал из лагеря? Ведь понимаешь, подумали...
     - Я не из-за себя. Я с Алешкой хочу быть в лагере.
     Они шли по  тихой улочке мимо домов,  прикрытых разросшимися деревьями.
Шагали нога в ногу -  высокий, сутуловатый, в поношенной гимнастерке Смирнов
и крепыш Володька,  одетый в новые шорты и тенниску,  выданные ему в лагере.
Володька нажал коленом на калитку,  и  она,  скрипнув,  раскрылась.  Смирнов
пошел за ним.  В  покосившемся сарае,  в  свете лучей,  пробивающихся сквозь
щели, какой-то мальчишка возился с проволочками, ржавым железом и чуть ли не
жестяным корытом.  "И ведь поди воображает черт знает что", - усмехнулся про
себя Смирнов, разглядывая нелепое сооружение. И грубовато спросил:
     - Значит, здесь квартируешь? Самостоятельной жизни захотел? А родители,
небось, всю милицию на ноги поставили...
     Мальчишки переглянулись,  в  их глазах появились солидарные насмешливые
огоньки, а лица с недоверием насторожились.
     - Отцовского бы ремня тебе не мешало...
     Смирнов услышал откровенный хохот, и было в этом смехе что-то циничное,
отчего у  замполита испортилось настроение,  и  вспомнились ему  вдруг слова
Володькиной матери: "А о нравственной зрелости забываем... "
     Они сидели втроем на перевернутом оцинкованном корыте, Алешка доверчиво
рассказывал о себе, а Смирнов ясно представлял, как все это было.
     Ее все называли мать-одиночка.  Она,  видимо, так привыкла к этому, что
сама к  месту и  не  к  месту говорила:  что  поделаешь -  я  мать-одиночка!
Говорила до  тех  пор,  пока однажды у  автобуса не  произошел скандал.  Был
воскресный день,  и  они  собрались к  какой-то  троюродной слепой и  глухой
тетке.  Лешке  тогда  было  шесть  лет.  Автобусы шли  переполненными.  Мать
подхватила его на руки и  полезла с передней площадки,  ее оттеснил какой-то
пьяный.
     - Куда прешь? - закричала она. - Не видишь с ребенком, мать-одиночка.
     Пьяный дико вытаращил глаза,  плюнул сквозь зубы:  "Мать-одиночка!" - и
нехорошо выругался.
     Что с матерью тогда сделалось. Она прижала Лешку к себе крепко-накрепко
и истошно закричала:
     - Хулиган! Обормот!
     Неизвестно,  чем бы  все это кончилось,  если бы  кто-то  не протолкнул
пьяного в дверь и автобус не тронулся.
     Ни к какой тетке они не поехали,  вернулись домой,  мать оставила Лешку
поиграть на дворе, а сама пошла в комнату, утирая слезы.
     Потом однажды к ним пришла высокая худая женщина в очках.
     - Ну здравствуй, мальчик! Сколько тебе лет?
     Она была очень ласкова, эта женщина, вся в черном. Она потрепала Лешкин
вихор и похлопала по спине.
     - Значит, в школу собираешься? Ну вот я пришла тебя записать.
     Мать стояла рядом,  глаза ее весело блестели.  Она тоже Лешку погладила
по голове.
     - Вырос, сынок, вырос! Теперь вот учиться будешь...
     Они  улыбались,  вертели Лешку из  стороны в  сторону,  хвалили рост  и
здоровье. Женщина стала удобно усаживаться за столом.
     - Дайте-ка мне свидетельство о рождении ребенка...
     Мать порылась в шкатулке и дрожавшей рукой протянула бумагу.
     - Шел бы ты, Леш, погулять... - сказала она, виновато улыбаясь.
     - Ничего,  он  не мешает,  пусть посидит...  -  женщина взяла у  матери
метрику и стала читать, - значит, вы мать-одиночка...
     - О,  господи!  -  мать пошатнулась, она уже знала, что с этим понятием
Лешка связывает то  некрасивое ругательство,  которое услышал на  автобусной
остановке.
     - Ну вот,  Лешенька,  -  засуетилась мать, когда они остались одни, - в
школу идешь,  ты  уже вырос,  все понимаешь...  Почему ты у  меня никогда не
спросишь, где твой папа?
     - У меня нет папы... - нахохлился Лешка.
     - Но ты же знаешь,  что у всех мальчиков и девочек есть папы, ты должен
уже поинтересоваться, почему у тебя нет...
     - Ты мать-одиночка, - ответил Лешка.
     Она  судорожно  сжалась,  потом  выдвинула  из-под  кровати  старенький
чемоданчишко, быстро перерыла его.
     - Вот,  Лешенька,  теперь ты все должен знать...  - из розового лоскута
она   бережно  вынула  фотокарточку.   Мать  как-то   особенно  засветилась,
протягивая ему  тронутый желтизной снимок.  Под  окнами большого здания,  на
скамейке сидело несколько мужчин.  Были они не в  брюках,  а  в длинных,  до
полу, халатах.
     - Это больница, где я работала санитаркой, а вот твой отец. Он не видел
тебя, ты родился потом...
     Она обняла Лешку и заплакала навзрыд.
     - Ты не думай,  Леша,  он живет,  живет в  тебе,  он же не ушел с земли
совсем, он оставил тебя... И ты часть его, часть его жизни...
     Вечером,  когда они легли спать,  мать долго говорила мало понятное для
него:
     - Люди,  люди!  Осудить они могут, посмеяться они могут, оскорбить... А
понять любовь к обреченному на смерть? - она стиснула руки на груди. - Знала
я,  знала,  что он умрет,  без врачей знала, а не могла не любить. Нужна ему
была моя любовь.  Страшно без нее было умирать...  И ты мог не быть...  Сама
захотела и  ему сказала:  не бойся за меня,  все вынесу,  а знай -  на земле
останется человек от тебя, не умрешь ты совсем...
     Лешка уже засыпал, а она все говорила:
     - Живуч человек!  И любви хочет! Вот уж какой был больной. Я его боль в
своей голове чувствовала.  Стою возле него,  а в душе стон. И смотрит такими
глазами... Убегу куда-нибудь, наревусь...
     Мать-то  вообще  была  веселая и  беззаботная,  но  временами впадала в
какую-то грусть.
     - Эх,  Лешка!  -  говорила она в такие дни.  - Есть у меня только ты, а
больше никого...
     Однажды среди ночи он услышал шорох и тихие голоса. Лешка открыл глаза.
На кровати рядом с матерью сидел мужчина.
     - Сама ты ничего, да вот приданое у тебя - пацан!
     - Ма-ма! - закричал Лешка.
     На   кровати   зашевелились,   мужчина  оправил  пиджак,   поднялся  и,
прихрамывая, ушел. Мать подскочила к нему.
     - Ну чего ты,  чего ты? Большой ведь, все понимаешь, а кричишь. Ну, что
я тебе? Зачем? - она потрясла Лешку за плечи. - Зачем звал?
     - Мама, - захныкал Лешка, - чужой...
     - Эх, Лешка, связал ты меня на всю жизнь, теперь никуда не денешься...
     Смирнов  поднялся  на   ноги  и,   пригибаясь,   вышел  из   сарая.   В
военно-спортивный лагерь они вернулись втроем.
     - Вполне закономерное явление,  - заметил Виталий Павлович замполиту, -
что после этого мальчишка стал убегать из дому...
     Уже совсем в темноте подъехала машина, и Виталий Павлович, скрывая свое
мрачное состояние,  встречал шефов-артистов, которые приехали, чтобы дать на
открытии лагеря концерт.
     А утром,  когда мальчишки,  окружив артистов, наперебой задавали разные
вопросы,  Виталий Павлович отозвал в сторону энергичного мужчину с гуслями в
руках и поделился сомнениями -  стоит ли,  после того, что произошло, давать
концерт,  ведь должна была быть какая-то мера наказания.  Мужчина улыбнулся,
представился Данилой Даниловичем и попросил начальника