елил  Хэлу  в грудь длинный
костистый палец.
     - Тогда почему  не отращиваете  бороду?  -  резко спросил  он. И метнул
свирепый взгляд.
     Хэл почуял,  что цепенеет, как во времена, когда в  него,  в малолетку,
АХ,  Порнсен  незабвенный,  точно  так  же   целился  пальцем  и   таким  же
испепеляющим  взглядом  буравил.  И  ушла душа в пятки, будто  Хэл  Ярроу  и
вправду нашкодивший пацаненок.
     - Я... я...
     - Должно  не только стремиться  к получению "ламеда", должно стремиться
постоянно доказывать себе и окружающим свое  право носить его. Безупречность
и только безупречность помогает преуспеть в этом,  беззаветное усилие блюсти
свою безупречность!
     -  Извините,  авва, -  сказал  Хэл  дрогнувшим  голосом. -  Я  прилагаю
беззаветное усилие и блюду свою безупречность.
     И  с этими словами набрался смелости глянуть сандальфону в глаза, хотя,
откуда набрался, и сам не знал. Смелости глянуть  и смелости лгать наглейшим
образом,  лгать  в присутствии безупречнейшего из  безупречнейших,  великого
сандальфона! Он, Хэл, погрязший в еретической скверне!
     - Однако не понял, что общего между моей безупречностью и тем, что брею
бороду.  Ни в "Талмуде Запада", ни в каком-либо другом труде  Впередника нет
ни слова об истиннизме или антиистиннизме касательно бороды.
     - Вы мне будете рассказывать, что есть и чего нет в писаниях? - вспылил
сандальфон.
     - Разумеется, нет. Но при том я говорю правду, не так ли?
     Макнефф снова заходил по кабинету.
     -  Мы обязаны  быть  безупречны,  обязаны.  Даже  малейшее  послабление
псевдобудущему, малейший  отход от истиннизма  способны опорочить  нас.  Да,
Сигмен  нигде и никогда не высказывался по  поводу  ношения бороды. Но давно
распознано, что  только истинно  безупречный  достоин  отращивать  бороду по
примеру Впередника. И в знак своей истинной безупречности  мы обязаны блюсти
соответствующий внешний вид.
     - Всем сердцем согласен, - сказал Хэл.
     Дошло, что дрожит он  только по  старой привычке, будто стоит навытяжку
перед  Порнсеном, а не  перед  архиуриелитом. А  Порнсена нет,  с  Порнсеном
покончено,  его  пепел развеян по ветру. Рукой самого  Хэла развеян во время
погребальной церемонии. Мысль об этом добавила Хэлу решимости.
     - В штатной  обстановке немедля отрастил бы, - сказал он. - Но нахожусь
в   поле  и  помимо  исполнения  прямых   служебных  обязанностей  произвожу
эффективный сбор агентурных  данных. Обнаружилось,  что наблюдаемые  считают
бороду омерзительной; как вам известно, у них нет растительности на лице. Им
непонятно, почему мы отращиваем бороды  при том, что располагаем  средствами
для удаления волос. Им дурно в присутствии человека с бородой. Я не  смог бы
войти  к ним в доверие, если бы отрастил бороду. Но как только мы перейдем к
окончательному решению поставленной задачи, я немедленно отращу бороду.
     Макнефф  хмыкнул  и   запустил  пальцы   в  рыжее  свидетельство  своей
безупречности.
     - Отчасти  резонно.  Нештатная  обстановка  и  ее  последствия.  Почему
своевременно не поставили в известность?
     - Вы настолько заняты с  утра до вечера, что не хотел вас  отвлекать по
личному делу, - ответил Хэл.
     А сам гадал, найдется ли у Макнеффа время и охота проверить правдивость
слов бритого "ламедника
     ". Жучи-то ни единым словом не обмолвились Хэлу насчет  бород у землян.
Все  это  он выдумал себе в оправдание, припомнив, как американские  индейцы
были удивлены видом бородатых белых людей. Где-то когда-то об этом читал.
     Макнефф еще раз кратко напомнил Хэлу, как важно блюсти безупречность, и
отпустил с Сигменом.
     И Хэл,  с трудом справляясь с дрожью  после  этого нагоняя,  отправился
домой. Дома принял маленько для успокоения, а потом добавил, чтобы поужинать
вместе  с  Жанеттой. Когда чуток  тяпнешь,  перестает  действовать  на нервы
зрелище,  как Жанетта кладет себе пищу кусок за куском в открытый рот, - это
он усвоил безупречно.


17

     В один прекрасный день, возвратись с рынка с  тяжеленной корзиной,  Хэл
Ярроу объявил:
     - Больно ты нажимаешь на солененькое в последнее время. Уж не  за двоих
ли? А может, и за троих? Жанетта побелела.
     - Ты что? Ты в своем уме? Что говоришь! Он бухнул корзину на стол, взял
ее за плечи.
     - Буверняк, в своем. Не сей секунд в голову взбрело  - давно замечаю да
помалкиваю. Сначала убедиться хотел. Так я прав?
     Она в одну точку уставилась, а саму трясет.
     - Ой, нет! Не может быть!
     - Уж так и не может!
     - Да.  Я  знаю. Не спрашивай, откуда знаю.  Но этого  не может быть.  И
вперед не смей говорить мне такие вещи. Даже в шутку. Я с ума сойду!
     Привлек ее к груди, сказал поверх плеча:
     - Это из-за того, что не  можешь? Из-за того, что знаешь: от меня детей
не будет?
     Пышная, слегка пахнущая духами прическа слегка дрогнула.
     -  Знаю.  И  не  спрашивай, откуда знаю.  Приотпустил  ее,  удержал  на
расстоянии вытянутых рук.
     - Слушай, Жанетта, кажется,  я  понял. Мы  с тобой  относимся к  разным
видам. Как твои мать и  отец. Но у них были  дети. Точно так же, например, у
осла и кобылы  могут быть  детеныши-лошачихи,  но сами  лошачихи  бесплодны.
Можно скрестить льва и  тигрицу, а вот  получившихся львигра и тигвицу - уже
нельзя. Верно? И ты боишься, что с тобой, как с той лошачихой!
     Она  ткнулась лицом ему  в грудь,  от  ее слез рубашка  мигом  насквозь
промокла.
     - Люба  моя, давай  смотреть  правде в глаза. Может,  так оно с тобой и
есть. Ну и что?  Впереднику ведомо, у нас положеньице то еще, не хватало нам
ребеночка! Хорошо бы... да ну... у  тебя  есть я, у  меня есть ты, разве  не
так? И большего не прошу. Главное, есть ты.
     Утер  ей слезы,  поцеловал, помог затолкать покупки  в  холодильник, но
мысль - она есть мысль: придет - не вдруг отвяжется.
     Соленого и молочного  Жанетта  поглощала много больше  нормы,  особенно
молочного. Но перемен во внешнем виде, чтобы сами за себя говорили, не было.
А хоть как-то должно же сказаться это обжорство! Месяц прошел. Хэл с Жанетты
глаз не спускал. В нее уходило, как в прорву. И безо всяких последствий.
     Решил, что  ошибся. И то сказать: вид  другой, обмен веществ другой,  а
что он в этом понимает?
     Еще  месяц прошел.  На  выходе из  библиотеки "Гавриила"  снова попался
навстречу Тернбой, ШПАГ-историк.
     - Слух идет, технарей можно поздравить, - привязался. -  Нынче в 15. 30
на планерке вроде бы объявят, что последняя серия удалась.
     - Неужели буверняк?
     Отчаянием жгло, но Хэл постарался, чтобы голос не выдал.
     Когда в  16.  50 планерка закончилась,  побрел домой - куда ж  еще? - а
лучше  бы на край света. Пситовирус был  уже  в производстве.  Самое большее
через  неделю  наберется   столько,  что  хватит  наполнить   емкости  шести
самолетов-снарядов.  Первым  номером  по  порядку намечена обработка  города
Сиддо. Следуя  по разворачивающимся спиральным траекториям, самолеты-снаряды
засеют район приличных  размеров. Потом их возвратят,  перезаправят и вышлют
снова. И так до тех пор, пока не будет поражена вся Оздва.
     Доплелся  до  дому,  и  оказалось, что Жанетта лежит в  постели, черные
кудри короной на подушке. Слабо улыбается.
     Обо всем на свете позабыл, встревожился.
     - Жанетта, что с тобой?
     Пощупал ей лоб. Кожа сухая, шершавая, жарок чувствуется.
     -  Не  знаю.  Мне уже недели  две неможется,  но я держалась,  виду  не
подавала.  Думала, пройдет.  А нынче совсем  прихватило, пришлось лечь, я  с
утра лежу.
     - Ну, мы тебя живенько поднимем.
     Бодрым голосом сказал. А в голове звенело: "Каюк!"  Если что серьезное,
то врача взять негде и лекарств тоже.
     Следующие несколько дней Жанетта провела в постели. Температура с  утра
держалась на 37, 5°, к вечеру подскакивала до 37, 8. Хэл ухаживал как только
мог. Аспирин  давал,  мокрое полотенечко на лоб, пузырь  со льдом. Аппетит у
нее почти пропал, только  пить просила.  Пила и  пила молоко.  А таракановки
своей любимой и сигарет в рот не брала.
     Но не  так  сама  по себе Жанеттина  хворь  приводила  Хэла в отчаяние,
сколько Жанеттина молчаливость.  Сколько он  ее  знал, Жанетта тараторила  -
легко,  весело, радостно для души.  Случалось,  примолкала,  но только  если
что-нибудь незнакомое рассматривает, полностью увлечена, от любопытства сама
не  своя.  А  теперь  говорил только  он  один.  И если  умолкал, тишины  не
заполняли ни расспросы Жанеттины, ни мнения.
     Надеясь ее развеселить, он рассказал, что задумал угнать гичку и бежать
в  джунгли. Помутневшие глаза у  Жанетты ожили, давно так не сияли. Она даже
привстала, когда он  разложил перед ней на кровати карту материка. Показала,
где жила, описала местность: тут джунгли в низине, там горы, а вот здесь, на
плоскогорье,  развалины  древней столицы и в подземельях  ее тетки  и сестры
ютятся.
     Хэл присел  за шестиугольный  прикроватный  столик,  будто  бы  занялся
бумажными  делами. А  сам  украдкой на  нее погладывал.  Полулежит  на боку,
лилейное плечико из халата торчит, глаза горят, а под ними - нехорошие тени.
     - Всего хлопот - ключик  увести, - объяснять пустился. -  Видишь ли, на
каждой гичке есть  блокиратор, его перед  каждым вылетом на нуль сбрасывают.
Полсотни  километров  можно пройти  на  ручном управлении.  Но  как  намотал
полсотни, так блокиратор автоматически отрубает движок и в эфир идет сигнал,
чтобы гичку запеленговали.  Это чтобы никто не сбежал.  Но  блокиратор можно
вскрыть и  отключить. Для этого есть специальный  ключик. И уж я - то добуду
его в два счета. Так что ты не тревожься.
     - Неужели ты меня настолько любишь?
     - Насчет этого буверняк полный. А по мне, так и сверхбуверняк.
     Встал,  поцеловал  ее. А  у нее губы  не шелковые,  не сочные, а сухие,
жесткие. Такое ощущение, что вся кожа ороговела.
     Занялся  писаниной.  Час прошел  - донесся вздох. Хэл  вскинул  взгляд.
Жанетта полусидит, как  сидела, глаза закрыты,  нижняя  губа чуть отвисла. И
пот по лицу ручьем бежит.
     Вспыхнула  надежда: кризис,  сейчас температура спадет! Нет. Даже  чуть
подскочила - 37, 9.
     Жанетта что-то пробормотала.
     Наклонился к ней.
     - Что?
     Ни слова не понял. Видимо, язык ее материнского племени. Бредит.
     Ругнулся.  Действовать  надо.  И о  последствиях  не  думать. Сбегал  в
ванную, вытряс из пузырька большую таблетку  "баю-баю", вернулся, чуть ли не
силком ей в рот втолкнул. Еле уговорил запить.
     Запер спальню, накинул плащ,  капюшон нахлобучил,  побежал в  ближайшую
аптеку. Купил три средних иглы, три шприца, лимоннокислый натрий в растворе,
чтобы  кровь  не  сворачивалась. И бегом домой  кровь  у Жанетты взять. Игла
только  с четвертой попытки  вошла, когда в  спешке  чуть ли не изо всех сил
нажал.
     А Жанетта, когда колол, ни глаз не открыла, ни руки не отдергивала.
     Затаив  дыхание, потянул  кровь из вены в  шприц. Самому  невдомек, что
даже  губу закусил.  Жуткое  подозрение,  которое  вот  уже  месяц  с трудом
отгонял, всплыло и сей миг должно было разрешиться. В шприц пробилась первая
капелька крови - красной! Ерундовая мысль оказалась. И слава Сигмену!
     С большим трудом растолкал Жанетту, чтобы взять на анализ мочу. Жанетта
бормотала что-то непонятное,  отрывочное  и  тут  же не  то засыпала,  не то
сознание  теряла - он так и  не понял. С отчаяния по щекам ей надавал, чтобы
хоть ненадолго очнулась. Еще  раз себя обругал: только сейчас сообразил, что
прежде  надо было на  горшок  посадить,  а потом  уже  "баю-баю"  в  рот  ей
запихивать.  Вот дурак!  Но  сосредоточиться  не мог: волнение мешало.  И по
поводу Жанетты, и по поводу того, что предстояло на корабле.
     Заварил кофе  как  можно крепче,  попытался влить ей  в  рот. У  нее по
подбородку текло, весь халатик залило.
     То ли от кофе, то ли все же от его отчаянного голоса, но Жанетта пришла
в себя,  глаза  открыла, выслушала,  что нужно сделать  и  зачем. Прокипятил
баночку, слил туда мочу, завернул баночку и шприц с кровью в носовой платок,
сунул в карман плаща.
     Вызвал  по браслетке гичку с "Гавриила".  На улице бибикнуло. Глянул на
Жанетту, запер  спальню и кубарем  скатился  с  лестницы.  Гичка  парила над
землей у поребрика. Забрался,  сел, нажал кнопку "ВОЗВРАТ". Гичка  взмыла на
триста метров и по глиссаде в 11° пошла к парку, где стоял корабль.
     В медотсеке было  пусто,  сидел один дежурный фельдшер. Вскочил, комикс
на пол с колен уронил.
     -  Вольно, вольно, - сказал  Хэл. - Я на минутку  встану к анализатору.
Без возни насчет заявки в трех экземплярах. Личные заботы-трудности. Вопросы
есть?
     А сам - плащ нараспашку, чтобы виден был золотой "ламед" на груди.
     - Буверняк, нет, - буркнул дежурный фельдшер, заметив "ламед".
     Хэл протянул ему две сигареты.
     - Ого! Спасибо.
     Дежурный фельдшер  закурил, уселся и подхватил с пола комикс "Впередник
и Далила в скверном городе Газа".
     Анализатор  стоял  в закутке,  дежурному  фельдшеру не было видно Хэла.
Ярроу набрал нужную программу, ввел пробы, сел. Вскочил, забегал по закутку.
Тем временем анализатор мурлыкал,  как  довольный кот, пировал на свой манер
химический. Через полчаса гукнул разок, и загорелась зеленая надпись "АНАЛИЗ
ЗАВЕРШЕН".
     Хэл  нажал  кнопку.  Как язычок  из  металлического ротика,  высунулась
заполненная бланк-распечатка. Прочел. Моча в норме.  Никаких  инфекций, рН в
норме. И что самое удивительное, кровь в норме!
     Не  было уверенности, что  анализатор не напортачил  с  анализом  крови
Жанетты.  Но вероятность, что кровь у нее такая же,  как у землян, тоже была
велика. Почему бы и нет? Хотя от Земли до Оздвы четыре десятка световых лет,
но. законы развития живых существ  от  этого не меняются.  Что  там, что тут
двояковогнутый   диск   -  наиболее  эффективная  форма  частички,   которая
обеспечивает максимальный перенос кислорода.
     Так, по крайней мере,  думалось,  пока собственными глазами не  увидел,
как выглядят кровяные тельца у жучей.
     Анализатор  застрекотал. Пошла распечатка.  Неизвестный гормон! Судя по
виду молекулы, похожий на один из гормонов паращитовидных желез, управляющий
обменом кальция.
     Это  что за новости!  Может, как раз эта штука у Жанетты в крови и есть
причина беды?
     Сработала   цифропечать.   Содержание   кальция   в   крови   -   сорок
миллиграмм-процент.
     Странно! При таком высоком проценте почки  обязаны  сработать,  избыток
кальция  неизбежно пробился бы в мочу. А не пробился. Куда  же этот  кальций
девается, Обратник его побрал бы!
     Зажглась красная надпись "КОНЕЦ РАБОЧЕГО ЦИКЛА".
     Хэл схватил  с полки справочник, открыл раздел "Кальций". Прочел - гора
с   плеч.  Похоже,  прояснилось.  Похоже,  у  Жанетты   гиперкальцемия,  она
проявляется  при  большом числе  заболеваний,  с  рахита  начиная  и  кончая
размягчением костей и дегенеративным гипертрофированным артрозоартритом.  Но
в основе всех этих хвороб - нарушения в работе паращитовидных желез, вот что
главное!
     Теперь  - к фарматрону. Нажал  три кнопки,  набрал  номер,  две  минуты
подождал - откинулся лючок на уровне груди.  Выкатился  податчик. А на нем -
пластиковая  упаковка:  шприц  для подкожных вливаний  и ампула  на тридцать
кубиков с чуть сизоватым раствором. "Сыворотка Джеспера",  ударный регулятор
деятельности паращитовидных желез.
     Хэл  сунул упаковку во внутренний  карман, запахнул  плащ и вышел  вон.
Дежурный фельдшер и ухом не повел.
     Теперь -  на оружейный склад. Вручил кладовщику требование -  все,  как
положено, в  трех экземплярах - на автоматический пистолет калибром 1  мм  и
сотню патронов  с разрывными пулями.  "Ламед" и тут сработал:  кладовщик  не
стал  разглядывать подписи, подделки  не  заметил и  отпер  шкаф.  Пистолет,
крохотный, в руке не видно, Хэл сунул в карман брюк.
     Миновал  один коридор, миновал другой и  ту же операцию проделал, чтобы
разжиться ключом от блокиратора на гичке. Вернее, попытался проделать.
     Но тамошний дежурный глянул на бумаги, почесал в затылке и сказал:
     - Извините. Такие требования должны быть завизированы лично начальником
службы  охраны.  Часок  придется   подождать.  Он  сейчас   на  совещании  у
архиуриелита.
     Хэл убрал бумаги.
     - Не горит. Дело есть. Завтра утром загляну.
     По пути  домой прикинул план  действий.  Прежде  всего сделать  Жанетте
укол, перенести ее  в  гичку и рвануть  километров  на сорок  - сорок  пять.
Тогда-то и взломать кожух  под панелью управления,  два проводка закоротить,
один  перебросить на  соседнюю  клемму. Так снимается пятидесятикилометровое
ограничение. Увы, при том на "Гаврииле" сработает сигнал тревоги.
     Вся надежда на то, что к этому времени удастся уйти  за гряду  к западу
от Сиддо.  Гряда помешает,  сигнал об  отключении блокиратора до  "Гавриила"
дойти не должен.  Но  автопилот на гичке врубится, а на ходу, может, удастся
разбить передатчик пеленг-сигнала, и тогда их никто не сыщет. - И если вести
гичку на бреющем  полете,  есть шанс, что не заловят до самого  рассвета. На
рассвете  надо  будет  нырнуть  в  ближайшее  озеро  или в  глубокую реку  и
отлежаться  до  темноты на  дне. Когда стемнеет,  можно  будет  вынырнуть  и
рвануть в  тропики. А если радар покажет признаки погони, можно  попробовать
идти подводным  ходом.  К счастью, гидроакустических  приборов на "Гаврииле"
нет.
     Хэл оставил гичку у поребрика. Затопотал по ступенькам. Попал ключом  в
скважину  с третьей  попытки.  Запирать за собой не стал,  просто прихлопнул
дверь.
     - Жанетта!
     В  жар бросило: вдруг она  в полубреду встала, сумела  открыть  дверь и
ушла!
     Донесся тихий стон.  Отпер спальню, распахнул дверь - Жанетта лежала  с
широко открытыми глазами.
     - Жанетта, тебе не лучше?
     - Нет. Хуже. Много хуже.
     - Люба, не переживай. Я такое  лекарство достал, что ты у меня козочкой
запрыгаешь! Через пару часов вскочишь и начнешь кричать: "Где бифштекс?"!  А
на молоко и глядеть не захочешь. Канистру "негоридуши" потребуешь. И...
     И на полуслове осекся, увидев,  как  она  изменилась в  лице.  Не  лицо
стало,   а  каменная  маска  отчаяния,  точь-в-точь  как  жутковатые  резные
деревянные маски греческих трагиков.
     - Матерь великая! -  простонала. - Что  ты сказал?  "Негоридуша"?  - ее
голос окреп. - Так ты поил меня "негоридушой"?
     - Буверняк, Жанетта.  Да  что  ты? Тебе же  нравилось.  Какая  разница?
Сейчас мы...
     - Ой, Хэл, ой, Хэл, что же ты натворил!
     Серая скорбная  маска исказилась.  Хлынули  слезы.  Если бы  камень мог
плакать, так плакал бы камень.
     Хэл  развернулся,  бросился  на  кухню, вынул упаковку,  сорвал пленку,
воткнул иглу в ампулу. Вер нулся  в  спальню. Пока искал иглой вену, Жанетта
молчала. А ему страшно стало, что  игла сломается. Кожа у Жанетты сделалась,
как ломкая корка.
     -  Землян эта штука поднимает, глазом моргнуть не успеешь, - сказал он,
изо всех сил стараясь изобразить жизнерадостную, полную оптимизма медсестру.
     - Иди сюда, Хэл. Все это... все это не поможет.
     Он вырвал иглу, протер место укола спиртом, наложил тампончик. Встал на
колени рядом  с кроватью, поцеловал Жанетту. Губы  у нее стали  жесткие, как
подошва.
     - Хэл, ты меня любишь?
     - А ты все не веришь? Сколько раз повторять?
     - Что бы ты ни узнал про меня?
     - Я про тебя и так все знаю.
     - Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ой, Великая  матерь, надо  было тебе
сказать! Может, ты меня не разлюбил бы. Может...
     - Жанетта! О чем речь?
     Она  сомкнула веки. И  вдруг  у  нее начались судороги.  Когда  приступ
миновал,  зашептала  непослушными  губами.   Он  нагнулся   поближе,   чтобы
расслышать.
     - Что ты сказала? Жанетта, повтори! Схватил ее за  плечи, затряс. Жар у
нее явно спал, плечи были холодные. И шершавые, как камень. Донеслись тихие,
полувнятн