в мусорную корзину.
     - Ты бы лучше достала чемоданы и начала их паковать. Пока еще не так поздно, я подниму хозяев и попрошу счет.
     Я повернулась к нему.
     - Куда мы едем? Что мы собираемся делать?
     - Убраться отсюда.
     - Когда?
     - Утром, притом как можно раньше, желательно - до завтрака. Остановимся поесть где-нибудь по дороге, если ты проголодаешься.
     Я не осмелилась задавать еще какие-нибудь вопросы. Возможно, что он намерен прервать нашу поездку и вернуться к Джайлсу. Но что затем? Я не хотела об этом думать.
     Он вышел. Смятая фотография осталась у него в руке. Я подумала, что он хочет выбросить ее в камин внизу и проследить за тем, чтобы она полностью сгорела. У меня возникло неясное суеверное чувство, мне захотелось спуститься вниз и удержать его от этого, потому что неизвестно, что она может сделать в отместку.
     Не будь дурочкой, не будь ребенком, сказала я себе, - вытаскивая чемоданы из гардероба; она умерла, это всего лишь старая фотография, она не может причинить нам зла.
     Тем не менее она уже его причинила, с горечью подумала я, упаковывая платья, пижамы, носки, складывая отдельно те немногочисленные вещи, которые могли понадобиться нам утром; она разбила мою надежду, сокрушила мои хрупкие мечты и планы на будущее. Мы никогда не будем жить в Коббетс-Брейке, никогда больше не приедем в эту часть Англии, она оказалась запятнанной, и Максим ни за что не захочет снова сюда вернуться.
     В таком случае куда мы направляемся? Я примяла стопку носовых платков. Снова к Джайлсу? А что после этого? Наверняка где-нибудь есть такой уголок, где мы могли бы укрыться. Я стала лихорадочно перебирать в уме симпатичные, малоприметные местечки, которые мы проезжали во время нашего путешествия из Шотландии и которые нам обоим могли бы понравиться, однако не могла ни на чем остановиться; я уже видела дом, который был мне по душе, он затмевал все остальные, и так будет постоянно. Это был не просто дом, и теперь, когда я знала, что мы в него не вернемся, не увидим его, он в моем представлении стал казаться еще более совершенным, он был чем-то вроде потерянного рая, а я как бы осталась перед запертыми на замок вратами, обреченная созерцать непостоянную красоту этого розово-красного чуда, заключенного в темно-зеленую чашу покрытых травой склонов.
     В ту ночь я спала плохо и беспокойно, проснулась рано, еще затемно, и лежала, обуреваемая чувством тоски и разочарования. Максим почти не разговаривал со мной, он с мрачным видом стоял у окна, пока я заканчивала паковать вещи; счет был оплачен, нас больше ничто не удерживало.
     - Мне здесь понравилось, - сказала я. - Да.
     - Максим... - Нет.
     Он подошел ко мне, и я посмотрела ему в лицо; оно было серым, с резко заострившимися чертами, глаза блуждали где-то далеко. Он словно удалялся от меня, и я не могла его догнать.
     - Это не имеет никакого значения, - сказала я.
     - Что бы ни произошло, - возразил он низким, хриплым голосом, - куда бы мы ни пошли, что бы ни сделали, всегда будет одно и то же. Пока мы здесь, не будет покоя, мы не можем исключить случайности, нас всегда может поджидать что-то вроде этого, какая-нибудь ловушка... И если это - всего лишь банальность, пустяк, то могут произойти и более серьезные вещи... - Он замолчал, я взяла его руку и прижала к своему лицу, делая последнюю отчаянную попытку переломить ситуацию, упросить его изменить решение.
     - Мы проявили слабость, - сказала я. - Максим, это ведь глупо, мы взрослые люди и не можем бежать от того, что ты сам назвал пустяком. Это всего лишь досадный инцидент. Ведь мы вместе, и все будет хорошо.
     - Нет.
     - Ничто не может навредить нам.
     - Может. И ты сама это знаешь, разве не так?
     Он осторожно убрал свою руку. Я не могла смотреть ему в глаза и была близка к тому, чтобы разрыдаться. Все, абсолютно все потеряно, мы никогда не вернемся. И вдруг я ощутила накат страшной, неодолимой ненависти к ней, но хуже всего было то, что эта ненависть распространялась и на Максима; это напугало и одновременно что-то изменило во мне, поскольку раньше я всегда испытывала к нему только любовь. Любовь и страх за него.
     Мы выехали на рассвете, когда над клочьями тумана поднялось солнце. Я сидела, глядя перед собой, не имея сил бросить взгляд на каменные домики вокруг площади. Никого из местных жителей не было, если не считать полноватой официантки, которая накрывала столы для завтрака. Я заглянула в гостиную, когда мы проходили мимо. Очаг в камине уже вычистили, и на холодную решетку были положены свежие поленья. На полке у окна возвышалась аккуратная стопка журналов. Собак нигде не было видно.
     - Давай я поведу, - сказала я.
     Когда я веду, особенно некогда думать. Однако Максим не позволил, жестом указал мне на дверцу для пассажиров и стал заводить мотор даже раньше, чем я успела сесть, нетерпеливо барабаня пальцами по баранке.
     И тогда я вдруг поняла, что больше не в состоянии молчать; боль, вызванная нашим отъездом, и связанное с этим разочарование вылились в крик:
     - Боже, ну почему, почему суждено было этому случиться? Почему все должно быть испорчено? Мы не можем все время убегать и убегать! Я понимаю, что тебе было весьма неприятно увидеть это! Мне - тоже, я испытала чудовищное потрясение. Но, Максим, ведь это - ерунда! Что это такое? Всего лишь фотография... И ничего больше! Просто-напросто старая фотография в старом журнале!
     Он не ответил, лишь упрямо бросил машину вперед и сосредоточенно повел на огромной скорости. И вот уже мы оказались за пределами тихого Котсуолда.
     - Я не хочу, чтобы все закончилось вот таким образом и чтобы все оказалось перечеркнуто, будто ничего и не было.
     - Что именно?
     - Эта неделя. Шотландия. Эта поездка... ~~ Все позади.
     - Разве так должно быть?
     Впереди на дороге показалась отара овец, которых перегоняли с одного луга на другой. Мы вынуждены были остановиться, чтобы их пропустить.
     Ты никогда не увидишь настоящих овец за границей, подумала я, только диковинных маленьких коз, этаких костлявых, тощих, скачущих созданий. Но не жирных, довольных английских овец.
     Вон сколько овец было вблизи зеленой чаши Коб-бетс-Брейка.
     От слез у меня защипало в глазах.
     - Я звонил Джайлсу, чтобы сообщить о наших планах, - нарушил молчание Максим, когда мы медленно двинулись дальше, - но никто не ответил. Однако это не важно, я где-нибудь остановлюсь и дам телеграмму.
     Я смотрела сквозь слезы в окно. За отарой следовали собаки - черная и белая, они бросались из стороны в сторону, пригибались к земле и умело загоняли овец в ворота. Я слегка опустила стекло.
     Мне не хотелось спрашивать, что он собирается сказать Джайлсу. Максим принял решение, что нам делать, я должна ему следовать.
     Он опять вел машину на большой скорости, мрачно глядя вперед.
     - Коббетс-Брейк, - почти шепотом сказала я. - Что?
     - Дом...
     - И что же?
     - Я полюбила его. Я хотела его. Никогда раньше я так не хотела стать владелицей какого-нибудь дома. У меня было ощущение, что я принадлежу этим местам. Ты способен это понять? - Я подождала, но ответа не последовало. Мне нужно было бы после этого замолчать, если у меня еще сохранились остатки здравого смысла, чуткости и доброты, но я не сумела, во мне говорили боль и обида. - У тебя был Мэндерли. Ты любил его больше всего на свете, любил страстно и наверняка понимаешь, что я пытаюсь сказать.
     - Нужно ли нам говорить обо всем этом?
     - Но Мэндерли никогда не был моим, я никогда ему не принадлежала.
     - Что же, сейчас никто ему не принадлежит.
     - Я хочу оказаться в каком-то месте, которое будет моим - нашим, где мы могли бы обосноваться и которому принадлежали бы...
     - Прости. Это исключено.
     - Но почему? Почему? Разве ты не был счастлив последнюю неделю? Разве тебе не понравилось быть дома - в Англии? Мне кажется, понравилось.
     - Да, - спокойно ответил Максим. - Да, я был счастлив, даже более счастлив, чем мог предположить. Но это не то счастье, которое может длиться.
     - Но ведь дом...
     - Дом был мечтой. Фантазией. И ничем иным. Ты должна забыть об этом.
     Мы въехали в город, и Максим занялся парковкой машины.
     - Давай-ка лучше позавтракаем. Вон там я вижу гостиницу, и она выглядит вполне прилично. Иди занимай столик и делай заказ, а я пошлю телеграмму Джайлсу.
     Не говоря ни слова, я вышла и сделала то, что он велел. Обеденный зал был довольно холодным, официанты показались мне чопорными и напыщенными. Я заказала кофе, тосты, а также горячее для Максима. Мне не хотелось есть, тосты всего лишь давали мне возможность занять руки, к тому же я до сих пор побаивалась официантов, как будто чем-то нужно было их ублажить.
     За столиками сидели несколько мужчин, они флегматично жевали, читали газеты. Кофе, слабый, но горячий, подали к приходу Максима.
     - Я поговорил с ним, - сказал он, разворачивая салфетку. - Похоже, он до сих пор еще не пришел в себя.
     Я пила кофе, потому что не хотела разговаривать, и сидела, мрачно уставившись на скатерть, потому что не могла смотреть на Максима. У меня было ощущение человека, который находится на завершающей стадии любовной связи, анализирует последние детали, перед тем как расстаться, и потерял всякий интерес к тому, что происходит в мире.
     - Ему нужно вернуться к работе. Я посоветовал ему съездить на недельку в Лондон, чтобы у него пробудился какой-то интерес.
     - Я не знаю тебя, - сказала я и посмотрела на Максима. Он разрезал тост на маленькие квадраты и деловито намазывал их маслом, как делал это каждое утро в течение одиннадцати лет.
     - Что?
     - Я не знаю тебя. Кто ты? Я не понимаю, что происходит с тобой. - Это было правдой. Что-то изменило его, к нему вернулись ранее присущие ему резкость и бесцеремонность, от которых, я полагала, он навсегда избавился. - Ты стал каким-то бесчувственным и черствым, о Джайлсе говоришь таким тоном, будто презираешь его. Беатрис была твоей сестрой. Я считала, что ты ее любил. Я любила ее, тоскую по ней и понимаю чувства Джайлса. И мне больно, оттого что ты не можешь это понять.
     - Прости. - Он положил нож и потянулся к моей руке. Кажется, впервые в жизни я заколебалась, прежде чем дать ему руку. - Ты права, просто я не могу принять то как Джайлс реагирует, я этого не понимаю.
     __ Чего ты боишься, Максим?
     Он вернулся к завтраку.
     - Ничего, - сказал он. - Совершенно ничего. Ешь тост.
     - Я не голодна.
     - Я не хочу снова останавливаться.
     - До тех пор, пока не доедем до места? - Я взялась за кофейник. Путь предстоял не близкий, надо выпить кофе.
     - Мы не будем возвращаться, - сказал Максим. - Я попросил Джайлса, чтобы он собрал оставленные нами вещи и отправил их нам. Нет смысла возвращаться. Ты увидишь, что все будет хорошо. Я обещаю. Как только мы уедем отсюда, все образуется.
     - Опять уедем, - проговорила я, и мне показалось, что я произнесла эти слова ртом, который замерз, и я не могу пошевелить губами.
     - Да.
     Я посмотрела в окно сквозь тюлевую занавеску. Маленький ребенок в синей шапочке сидел на тротуаре, отчаянно плакал и сучил ножками, а рядом с ним стояла растерянная и смущенная мать. Было ли это смешно или грустно - меня это не интересовало; у меня вообще не осталось никаких интересов. Я не должна возражать. Я с Максимом, я должна заботиться о нем, разделять его чувства.
     - Куда мы едем? - сумела я спросить и почувствовала, что во мне зародилась слабая надежда на то, что, как он сказал, все образуется.
     Он удивленно посмотрел на меня и подставил свою чашку.
     Я поспешно подняла серебристый кофейник, на блестящей поверхности которого отразились наши искаженные лица.
     - Я сказала глупость. Разумеется, я знаю, куда мы поедем.
     - У нас нет выбора. Иное невозможно. Ты ведь это понимаешь, дорогая, не правда ли?
     Я посмотрела ему в лицо и улыбнулась приторной, фальшивой, бесчестной улыбкой.
     - Да, - ответила я. - Разумеется, Максим.
     Наше бегство осуществилось быстро и без проблем, мы просто гнали машину по Англии, которая словно разматывалась за нами наподобие ленты, а мы убегали от нее. Максим сдержал слово, мы остановились только один раз, чтобы заправиться, и к вечеру добрались до Дувра. Он оставил машину в гараже, полагаю, с условием, чтобы кто-то ее забрал позже, впрочем, я об этом не спрашивала. Насчет билетов он позвонил заблаговременно, и когда мы приехали, все было в порядке.
     Мы поднялись на борт судна, которое отправлялось вечером. Народу было мало.
     - Мы успеваем к ночному пароходу из Кале, - сказал Максим. - Я заказал спальные места, так что мы можем лечь спать сразу после обеда.
     Спать, удивленно подумала я. Спать сразу после обеда. Да. Все устроено, все идет своим чередом, как при любом другом путешествии. И вдруг мне стало все безразлично, я перестала что-либо чувствовать, перестала думать. Я слишком устала. Вся прошлая неделя представляла собой сумятицу несовместимых событий, чувств, треволнений, я была не в состоянии отделить одно от другого, понять, что же было главным, существенным, определяющим - потрясение, страх, удовольствие или боль?
     Максим быстрым шагом шел по причалу, глядя перед собой, раздражаясь, что носильщик слишком медленно везет на тележке наши чемоданы. И вот наконец он сидит в каюте и читает вечернюю газету, которую принес мальчик-разносчик, и на его лице написано облегчение; беспокойство и тревога наконец-то его покинули.
     Я вышла на палубу и остановилась у поручня, наблюдая за приготовлением судна к отправке, и позволила себе в последний раз в мыслях обратиться к тому, чего больше никогда не увижу. Коббетс-Брейк возник в моем воображении в виде корабля, стоящего на якоре среди зеркальной глади воды, несказанно, неописуемо красивый, а рядом появился другой, более величественный, более строгий и по-своему столь же красивый - Мэн-дерли, таинственный и серебристый в свете луны.
     Я тогда вдруг почувствовала себя старой, как если бы большая часть моей жизни была уже прожита, все самое главное позади и никогда не вернется.
     Я стояла, держась за поручни и глядя на воду, до тех пор, пока не зазвучал пароходный гудок; судно отчалило, я смотрела на то, как увеличивается расстояние между нами и причалом, как от меня все удаляется Англия, которая с наступлением темноты совсем скрылась из виду.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 11

     Итак, все было позади, довольно скоро я смирилась с этим и распростилась с мечтой о доме, воспоминания о нем приобрели обрывочный характер, и даже когда я пыталась мысленно представить его, убеждалась, что сделать это не в состоянии.
     Как быстро мы способны склонить голову перед обстоятельствами !..
     Мы задержались в нашей гостинице лишь на срок, достаточный для того, чтобы упаковать остававшиеся там вещи и расплатиться с управляющим, который вел себя весьма нелюбезно, поскольку рассчитывал, что мы останемся на всю зиму.
     Но нас это не слишком беспокоило.
     - Я хочу так много тебе показать, - сказал Максим. - Бедная девочка, ты жила словно узница, привязанная к унылой камере, и при этом была такой терпеливой. Ну ничего, теперь мы наверстаем упущенное. Довольно нам жить, прячась и таясь.
     Он выглядел возбужденным, полным различных планов, и мне передалось его настроение, да это и естественно - я была рада, что впредь мы будем проводить время гораздо интереснее, а главное, что он вышел из своего замкнутого мира, что он весел и бодр. Небольшая лестница на берегу озера внезапно показалась какой-то убогой и третьеразрядной, наша комната - тесной и мрачной. Я закрыла в последний раз ее дверь без сожаления, комната осталась для меня столь же безликой, как и все остальное, несмотря на то что мы прожили здесь довольно долго; здесь ничего не произошло, и совершенно не о чем было вспомнить. Однако когда-нибудь она будет приходить мне на память без всякой видимой причины, когда я буду заниматься делами, не имеющими никакого отношения к этому месту или времени. Здесь прошла часть моей жизни, которая никогда не повторится. Я должна быть благодарна этому времени, думала я, идя по коридору; пока мы жили здесь, я не испытывала ни чувства страха, ни потрясений. Мы жили здесь с Максимом в полной гармонии.
     Мы покинули город и сделались неутомимыми путешественниками, находясь в постоянном поиске новых достопримечательностей и свежих впечатлений; мы засиживались в кафе и гостиницах над картами и путеводителями, разложив их перед собой, обсуждали маршруты и изучали расписания поездов. Было такое впечатление, что Максим изголодался по новым местам, им овладела охота к передвижению, он получал от этого удовольствие и боялся что-либо упустить. ?Давай съездим сюда, - говорил он. Или: - Собирайся, я свожу тебя вот куда. - Или: - Я никогда не был здесь?, - и мы тотчас отправлялись в путь. Мне никогда не припомнить череду гостиниц, крохотных пансионов, чистых маленьких домиков, в которых мы снимали комнаты, в памяти всплывают лишь узоры на шторах, чем-то запомнившееся лицо официанта, скрип окон, когда их закрываешь.
     Перед нашими глазами проходили чрезвычайно красивые, захватывающие, незабываемые картины - дома и горы, сады и дворцы, моря и закаты солнца; мы медленно плыли по Рейну на старинной яхте, декорированной золотом и красным деревом, стояли, держась за поручни, или сидели в салоне, любуясь башнями и башенками древних замков на темно-зеленом фоне и отражением на широкой глади реки стоящих на берегу сказочных дворцов. Мне они страшно понравились, должно быть, потому, что были совершенно не похожи на все, что я любила и чего хотела, разительно отличались от того, что я видела или к чему стремилась. Мне хотелось, чтобы путешествие по этой спокойной реке никогда не кончалось.
     Максим все еще боялся встретить кого-нибудь из знавших нас людей, однако нашими попутчиками были исключительно немцы или голландцы, и мы не слышали, чтобы кто-нибудь, кроме нас, говорил по-английски. Наши отношения снова стали более тесными, мы отдавали себе отчет в том, что зависим друг от друга. Тем не менее однажды, безо всякой причины, когда мы вместе стояли на палубе и любовались совершенно сказочным лесом на берегу, я взглянула на его руку, на длинные пальцы, которые обхватили латунные поручни, и услышала прозвучавший во мне голос: ?Это рука убийцы. Рука, державшая ружье. Этот человек убил свою жену. Ребекку?. Я с трудом сдержала крик ужаса, не понимая, откуда это ко мне пришло, напуганная тем, что в глубинах подсознания что-то меня мучает.
     Я должна принять это так же, как и все остальное. Сколько бы мы ни убегали, где бы мы ни были, это никуда не денется, никогда не забудется, мы никогда не сможем от этого избавиться.
     Приблизительно в то же самое время произошел и более серьезный случай, вызванный обманом зрения, который всколыхнул дремлющие во мне страхи и наполнил мою жизнь тревогой.
     Во время путешествия по Рейну погода была холодной, но оттуда мы отправились в Италию, где захватили конец лета. В середине дня здесь вовсю пригревало солнце, мы грелись в его лучах, хотя рано утром и поздно вечером одевались потеплее; в голубом небе весело носились городские ласточки, обитающие в щелях величественных зданий.
     Я это запомню, сказала я себе, но для этого мне нужно чувствовать себя здесь счастливой, - это время никогда не повторится. И я вдруг подумала, что было бы со мной, если бы мне не пришел на помощь Максим; я бы объездила даже больше стран, провела бы годы своей молодости, сопровождая в качестве оплачиваемой компаньонки то одну, то другую ужасную, вульгарную богатую женщину. И, глядя на обозначившиеся морщинки вокруг глаз, почувствовала холодок, впервые с симпатией подумав об одиночестве и благородной бедной старости. Я тут же резко себя осудила за предательство по отношению к Максиму, за минутное раздражение и чувство неудовлетворенности и стала мысленно горячо его благодарить.
     После многолюдных улиц и площадей, освещенных солнцем, мы входи