те. Ноги работают  уверенно, голова  смотрит прямо,  руки
согнуты, кулаки сжаты. Элен, боже мой, Элен. Что мы наделали! В тот  день я,
наверное, пробежал марафонскую дистанцию.
     Ночь  оказалась  бессонной. В два часа  пополуночи  я  увидел  какое-то
продолговатое  светящееся тело  в квадрате окна. Казалось,  оно  надвигалось
прямо  на Землю, чтобы уничтожить ее, яростно мерцая на фоне других звезд, -
акула  среди мирных рыбешек. Я  лежал на  кровати, закинув руки за голову, и
напряженно следил  за  его перемещениями. Сначала  оно медленно  перечертило
квадрат окна по диагонали  до  центра, а  потом  неожиданно  ушло  вправо  и
исчезло из поля зрения. Мне хотелось, чтобы Элен сейчас была рядом со мной и
объяснила бы  мне, в чем тут дело, есть ли смысл в темных глубинах космоса и
в чем смысл жизни.
     Я зашел в комнату к Гаю и разбудил его.
     -  Я только что  видел громадную комету. Гай ошарашено  сел в постели и
потряс головой.
     - Это самолет, - выдавил он наконец, свалился на подушку и провалился в
сон.
     30 марта
     Здравствуй, Никто.
     Вчера  ночью  я  приняла решение.  И  прощения  у  тебя  я  просить  не
собираюсь.
     В конце концов, ты не  спрашивал  моего  разрешения, когда поселился во
мне. Как ростки сикоморы, которые пускают корни у нас в саду. Мать  выдирает
их из земли и приговаривает: "Вас сюда не звали".
     И я ее понимаю.
     Была суббота, и я попросила у отца ключи от машины. Я сказала, что хочу
поехать  покататься  верхом.  Робби тоже  вздумал  увязаться со  мной,  но я
улучила момент,  когда он побежал переодеваться, и уехала одна.  Я не ездила
верхом  с  двенадцати  лет.  Тогда  я  была без ума  от  Генри  -  огромного
взмыленного  гнедого жеребца.  Мне почти каждую ночь снилось,  как мы с  ним
скачем  по  вересковым пустошам. А потом его продали, потому что он  был уже
старый, мой милый Генри. И я перестала ездить верхом.
     Я не спала всю ночь, а утром поняла, что мне делать. Но я не поехала на
ипподром,  где  я  каталась в  детстве,  а  отправилась далеко за  город.  Я
добралась  до места перед самым заездом. Инструктором  была молодая девушка,
чуть старше меня. Она подождала, пока я оседлаю запасного пепельного жеребца
и пристроюсь к кавалькаде, и мы поскакали на пустоши.
     Я оказалась  в  самом хвосте,  а мне нужно  было  вырваться  вперед.  Я
пустила  коня рысью, пытаясь обойти впереди  идущих, но  тут одна  всадница,
выехавшая следом  за нами, зычно  крикнула,  чтобы я  не разбивала  линию. Я
вернулась  на свое  место. Странно, что я  ее тогда не узнала.  Она замыкала
кавалькаду, а я смотрела толь-
     ко вперед. Уверенно, собранно сидела в седле и ничего не боялась.
     Итак, мне  нужно было  вырваться  вперед. Когда  кавалькада  свернула с
дороги  к воротам, я  пустила коня  рысью  и  попыталась повторить  маневр с
обгоном. Теперь  и девушка-инструктор заметила,  что  мой Наб не  умеет себя
вести, и  велела ему  ждать  своей  очереди.  Я  решила не  обращать на  нее
внимания и повернула к  холмам. Она что-то  закричала мне  вслед  и,  пустив
своего скакуна рысью, догнала меня, схватила Наба под уздцы и вернула его на
место.
     -  Подождите,  пока  откроют  ворота  в  поля. -  От  смущения ее  лицо
покрылось  румянцем.  Видно было,  что  ей  непривычно  руководить. - Таковы
правила. Я инструктор, и мне положено ехать первой.
     - Извините, - ответила  я, высматривая тем временем тропинки, ведущие в
холмы, и самый короткий путь наверх.
     - Вы что, не умеете править? Умею.
     - Тогда сдерживайте коня. А то другие  станут горячиться. Или дайте ему
немного попастись, беды не будет.
     Но  я нарочно натянула поводья еще туже,  не давая  Набу наклониться  и
ущипнуть сочной, свежей травки. Он фыркал, рыл землю копытом, рвался вперед,
но я  изо всех сил  потянула поводья  и  заставила его  встать смирно. Когда
девушка-инструктор выстроила нас в ряд, он снова рванулся  вперед. Она снова
велела мне
     вернуться на место. Ее лицо сделалось ярко-пунцовым.
     Но мне уже было все равно. Я приметила место, где можно было оторваться
от кавалькады, и успокоилась.
     Стояла теплая погода, какая редко  бывает  в марте. Мошкара уже  вилась
вокруг лошадей.  Они  всхрапывали и мотали мордами.  Небо было голубым,  как
летом, где-то  в  вышине звенел  жаворонок. Я точно знала, что нужно делать,
план был отточен, как бритва. Никогда еще я не действовала столь уверенно.
     Я это сделаю ради Криса.
     Поднимаясь по узкой тропинке, инструкторша обернулась и крикнула:
     - Рысью! Пришпорить коней!
     Не дожидаясь  понуканий  всадников,  лошади  как по  команде  рванулись
вперед. Я крепко  вжала  ноги в  стремена, наслаждаясь ритмом скачки, плавно
покачиваясь  в  седле:  вверх-вниз,  вверх-вниз. Мне  хотелось  петь.  Но  я
напряглась  и  сосредоточилась; важно было  не пропустить  нужный поворот. Я
приметила его еще  внизу.  Впереди показался большой валун, за которым  была
развилка: налево вела  извилистая дорожка,  уходящая  дальше вдоль холма,  а
направо, почти вертикально вверх,  уходила еле  заметная тропинка. Я пустила
по ней Наба.
     - Эй, куда?! - заорала девушка-инструктор.
     Я даже не обернулась.
     Вперед, Наб! Вперед, мой конь!
     Я уходила от них все дальше и вскоре пере-
     махнула  через вершину холма.  Передо  мной  лежала огромная,  заросшая
утесником и  папоротниками равнина. Ее  пересекала широкая песчаная  дорога.
Остальные всадники остались далеко позади; сюда не долетали даже их крики. Я
выпрямилась в седле и собралась с духом. Что ж, пора.
     Изо  всех сил обхватив ногами конский круп, я погнала  Наба вперед. Его
шаг  удлинился,  голова закинулась  вверх, и  он  перешел  в галоп - сначала
легкий,  потом  все более быстрый. Копыта выбивали гулкую дробь на  песчаном
грунте. Я  сгруппировалась в  седле, плотно прижалась к спине коня. Ослабила
поводья, пусть скачет куда хочет. Словно слившись в  одно  существо, мы, как
ураган, пронеслись по полю.  В едином порыве. В животе  все тряслось, как во
время морской качки.
     Позади послышались  крики, и  я  еще  сильнее  пришпорила  коня.  Крики
приближались,  и вот уже послышался грохот копыт.  Я отважилась обернуться и
увидела, что  меня преследует  та  самая  женщина,  что  выехала  из  манежа
последней.  Она  безжалостно  подстегивала свою лошадь,  с  каждой  секундой
приближаясь  ко мне.  Глянув  снова  вперед, я  обнаружила,  что передо мной
крутой  спуск,  а  за ним  -  роща  деревьев.  Я натянула  поводья,  пытаясь
замедлить бег коня. Но Наб не слушался.
     Тут-то  я  запаниковала.  Куда  подевалась  правильная   посадка?  Меня
подбрасывало и швыряло из стороны в сторону, все внутри ахало и сотрясалось.
Руки и ноги беспомощно болтались.
     Задницу подбрасывало  и било о седло  без  передышки. Ребра,  казалось,
готовы  хрустнуть  и  сломаться. В довершение  всего  я  потеряла  стремена.
Пыталась остановить Наба поводьями, но не тут-то было: он вырывал их из моих
рук. Когда он вскидывал морду, я видела  его зубы  и десны. У меня больше не
было  сил  натягивать поводья,  дай  бог  просто  удержаться.  Прижавшись  к
переднему краю седла и вцепившись в конскую гриву, я думала только о Крисе.
     Я слышала, как всадница догоняет меня. Она кричала,  чтобы я остановила
коня. Грохоча копытами, ее лошадь приближалась ко мне все ближе, и, когда мы
сравнялись, она наклонилась и перехватила  мои поводья. Лошади замедлили шаг
и пошли  почти вплотную друг к другу. Она  уводила их в сторону по дуге, все
сужая и сужая круги, пока они наконец не остановились.
     Меня  так растрясло, что,  казалось, кожа повисла  на костях. Наездница
закричала, чтобы я  слезла  с  коня.  Я медленно наклонилась вперед и  легла
животом на спину Наба. Потом упала в вереск, и меня стошнило.
     Женщина  спрыгнула  со  своей  лошади, присела  рядом  и  протянула мне
платок, чтобы вытереть рот.
     - Сними шляпу, прохладней станет.
     У меня не осталось сил даже на  это.  Она ослабила лямку  у подбородка.
Волосы были мокрыми от пота.
     Она усадила меня на травянистый холмик и помогла  прийти в себя. Солнце
ласково обнимало меня. Моя спасительница все допытывалась,
     зачем  я  это  сделала,  а  я  только  мотала  головой  в ответ. Вскоре
показались  остальные всадники, но  она  махнула  им  рукой, дескать, можете
ехать дальше. Инструкторша беспокоилась,  не сбросила ли меня лошадь, но она
крикнула ей, что со мной все в порядке, и она поможет мне добраться назад.
     -  Ты  вся  белая  как  мел,  - оглядела она меня.  -  Но лошади  могут
простудиться после  такой скачки. Видишь, какой  от них пар идет? Как только
ты оправишься, поедем назад.
     - Я уже оправилась. - На самом деле я еле  держалась на ногах. Ноги так
дрожали,  словно  у  меня были  выбиты коленные  чашечки.  Она  помогла  мне
оседлать Наба.
     - Я не хочу верхом.
     - Еще бы! Но  если ты  сейчас не поедешь, ты больше никогда не  сможешь
сесть на коня. Главное смотри, чтобы тебя не вырвало, и все будет в порядке.
     Она сложила руки лодочкой, чтобы я  встала на них, и приподняла меня. Я
улеглась Набу на спину, и она помогла мне поставить ноги в стремена. -
     - Да, досталось тебе! - усмехнулась она. - Ничего, жить будешь.
     Всю  дорогу  мы  молчали.  Казалось,  прошла  целая вечность.  Время от
времени она с любопытством смотрела на меня, не произнося ни слова. Когда мы
доехали до манежа, она велела мне принять ванну.
     - Иначе завтра на тебе живого места не будет.
     Я  вдруг   раскисла.  Мне  ужасно  захотелось,  чтобы  меня  понянчили,
убаюкали. Пока она наполняла ванну, я стояла в углу, обхватив себя руками.
     - Домой я тебя  не отпущу, пока за тобой кто-нибудь не  приедет.  Лучше
всего врач.
     - О нет, пожалуйста, только не врач!
     - Тогда твой отец. Или Крис.
     На самом  деле, я  давно поняла, кто она. Это была Джил, его тетка. Мне
просто не хотелось ее узнавать.
     - Мы решили, что слово "тетя" нам больше ни к чему, - засмеялась она. -
Он ведь уже взрослый, правда?
     Вот что я сделала с тобой.
     Может, теперь ты уйдешь?
     Меня разбудил телефонный звонок тети Джил. Было часа два пополудни.
     -  Как  поживает   твой  велосипед?  -  довольно  странное  начало  для
разговора, даже для нее. Я уже рассказывал ей о своем новом "кампаге": о его
тормозах и передачах... На нее это не произвело впечатления.
     - Не заедешь ко мне на обед?
     - С удовольствием, - обрадовался я. - А Гая захватить?
     - Нет, пожалуй, не стоит. С вами обоими мне не управиться.
     Когда  я приехал, она  выгребала из конюшни грязную солому и сбрасывала
ее в мусорную кучу во  дворе.  Услышав, как  я подъехал, она вышла встретить
меня.
     - Двадцать восемь минут! - воскликнул я, свернув к ней.
     - На машине быстрее.
     Тут  я заметил во дворе "фольксваген" мистера Гартона  и до меня дошло,
что это не совсем обычное приглашение на обед.
     - А он что тут делает? - я указал на автомобиль.
     Джил  поддела на вилы  свежую солому  и  бросила  в  конюшню. По  двору
пролился золотистый дождь.
     - Это не он, а Элен. Она тоже решила заехать ко мне на обед.
     - Но где же она?
     - Уснула  на софе в гостиной. Спрыгнув с велосипеда, я  побежал к дому,
но Джил остановила меня:
     - Постой, Крис,  пусть немного  поспит. Она натерпелась сегодня страху:
ее лошадь понесла.
     - С ней все в порядке?
     - Теперь да. Но она  так скакала, словно  хотела  взлететь в  небо, как
птичка. Хорошо,  что  я была на Меркурии,  иначе  я бы ее не догнала. Я тебе
честно скажу, Крис, она чуть не убилась.
     Прислонившись спиной к сараю, я медленно стал приседать на корточки.
     - Зачем она это сделала, Крис?
     Я  не мог ей ответить.  Я посмотрел в  сторону дома.  К горлу подступил
ком, маленький, болезненный ком, который то расширялся, то сжимался.
     - Случилось что-то ужасное - да, Крис?
     Велосипед лежал  на боку, колесо еще крутилось. Я продолжал вращать его
пальцами.
     - Это как-то связано с тобой?
     Я кивнул. Джил снова вонзила вилы в копну и принялась бросать в конюшню
солому,  охапку за охапкой. Ее черная быстрая тень рассекала  золотую копну.
Она крякала,  снова и снова поднимая вилы  и раскачиваясь, и лишь на секунду
останавливалась, чтобы откинуть темные волосы со лба.
     -  Меня  это  не  касается, и, возможно, я  ошибаюсь,  так что  заранее
извини. Но вот что я  думаю: сегодня твоя Элен сделала все, чтобы у  нее был
выкидыш.
     Джил приготовила салат, но мы к нему почти не притронулись. После обеда
она уселась на пол, обхватив колени  руками.  Мы с Элен сидели  бок о бок на
софе. В окне  виднелось пастбище,  где паслись лошади, а  за ним раскинулось
поле и вересковые пустоши. Несмотря на  жару, под шершавой  каменной оградой
еще белел  снежок. За окном шелестела молодая листва. Сквозь  нее  в комнату
пробивалось солнце.
     - Странно, - сказала Джил, - я давным-давно бросила курить, а тут  меня
снова потянуло взять сигаретку. - Она потянулась и  устало зевнула. - Просто
я хочу вам кое-что рассказать и никак не могу решиться.
     В комнату вошел пес,  громко ступая по  деревянному полу. Он  улегся на
коврике рядом с Джил. Она гладила его уши.
     - Я никому этого прежде не рассказывала. Кстати, я обещаю хранить  вашу
тайну.  Кому и  когда  вы об этом расскажете,  ваше личное дело. Но в  любой
момент, когда понадобится моя помощь, я  помогу. Договорились? - Мы кивнули.
- А я вам хочу кое-что о себе рассказать. Это тоже секрет.
     - Я знаю тысячи секретов, -  сказала Элен. - Когда-нибудь я не выдержу.
В школе мне все поверяют свои тайны.
     - Ты мне никогда об этом не говорила, - удивленно сказал я.
     - На то они  и тайны, - улыбнулась она. Скинув тапочки, она  свернулась
рядом со мной калачиком,  теплая и близкая. Я наблюдал за Джил;  никогда еще
она не была такой растерянной.
     - Это  случилось, когда Гринни было почти три, а  мальчики  уже в школу
ходили. Я только-только открыла свой манеж, всю жизнь об этом мечтала. В тот
год меня бросил Мак. А напоследок он сделал мне еще одного ребенка.
     - Я  не знал... - начал я, но Элен  положила  мне, на руку ладонь,  и я
осекся.
     Джил  не  смотрела  на нас, она  уставилась в окно.  Казалось,  деревья
снаружи беззвучно танцуют, их тени мелькали на стенах и на полу.
     - Я не хотела ребенка. Не рассчитывала и не хотела. Когда  поняла,  что
беременна,  я  долго  не  могла в  это  поверить.  Ничего ужаснее  не  могло
случиться со мной, так мне тогда казалось. Я пошла к врачу, и  он отнесся ко
мне с большой чуткостью. Я была страшно подавлена, когда Мак

     меня  бросил,  да тут еще эти  хлопоты  с манежем. Несчастная, забитая.
Когда он предложил мне сделать аборт, я согласилась.
     В  комнате стояла  почти осязаемая  тишина.  Только  уснувший пес дышал
шумно и размеренно.
     - Он спросил, уверена  ли  я, и я ответила: да, на сто процентов.  Я не
хочу этого ребенка. И я сделала аборт, никому ничего не  сказав: ни Маку, ни
сестре,  ни  маме. Никому.  Я поехала  в больницу  одна.  Все произошло  так
быстро, почти незаметно. Когда я  очнулась, я не могла поверить, что все уже
позади.  Я даже  засомневалась, но врачи  уверили  меня, что все в  порядке.
Сказали, что это был мальчик. Зачем мне было это знать? Я вернулась домой, и
жизнь пошла своим чередом.
     Пес повернулся и вытянул лапы. У него текли слюни.
     -  Иногда мне кажется, что этого  просто  не было. Я устроила  манеж. И
поскольку я никому об  этом  не рассказала, поделиться мне было не с  кем. Я
чувствовала  себя  бесконечно одинокой. Не было никакой  причины плакать.  У
меня даже  права  на  это не было. Я утопила свою печаль так  глубоко,  что,
казалось, она уже никогда не всплывет.
     Воцарилось долгое молчание. Рассказ был закончен, но она  не шевелилась
и все так же пристально смотрела на колыхавшуюся за окном листву.
     Потом постучала пальцами по полу, словно стряхивая пепел с сигареты:
     - Сейчас ему было бы почти пятнадцать.

     Апрель.

     Здравствуй, Никто.
     Я так и не дождалась подходящего момента для разговора с матерью. После
той скачки у меня все болело  неделю, наверное, не меньше, но  больше ничего
не произошло. Маме  я сказала только, что моя лошадь понесла, и меня  сильно
побило о седло, вот и все. Она мне даже не  посочувствовала, только сказала,
что  никогда  не доверяла лошадям. И вообще у нее  на них аллергия. На самом
деле она  их просто боится. "Слишком они  огромные, эти твои  лошади",  -  с
отвращением  сказала она как-то раз, как будто это само по себе уже уродливо
или   непристойно.  Я   знаю,   почему   она   так  говори!  Ее  пугает   их
стремительность,   их   горячее   дыхание,  пугает  их   сила.  Ей  противно
представить, что под тобой может находиться такая гора мускулов, чужая живая
мощь, которая с бешеной скоростью несет тебя вперед,
     Так  что,  когда я  сказала ей,  что  моя  лошадь  понесла, она  только
фыркнула: а ты, дескать, чего ожидала,  вот будешь теперь знать. Я уже почти
не  надеюсь,  что мы  когда-нибудь  снова сблизимся. Я  так  завидую Рутлин,
которая может говорить со своей мамой о чем угодно, я бы тоже так хотела, но
моя мама каждый раз  словно отталкивает меня. Наверное, она просто  не хочет
знать о моих проблемах. Когда я пытаюсь с ней заговорить, она запросто может
повернуться  и  уйти куда-нибудь; ощущение  такое, будто у меня перед  носом
дверью хлопнули. Не могу поверить, что когда-то я жила внутри нее,  такой же
крошечный живой комочек, как ты сейчас. Рада ли она была, когда  узнала, что
я скоро появлюсь на свет? Могла об этом поговорить со своей мамой?
     Я страшно промучилась несколько дней после той скачки, которую сама  же
и устроила. В первую очередь, от стыда. Я не могла поверить, что я оказалась
способна  на такое. Меня,  наверное, какой-то безумный бес обуял.  И как мне
теперь, после того, что случилось у Джил, говорить с Крисом? Я не  звоню ему
и  к телефону не подхожу. Он, конечно, ужасно мучается из-за этого, закрылся
у  себя в  комнате, ни с кем  не  разговаривает,  переживает, сходит  с ума.
Хотела бы я позвонить ему и сказать: Крис,  милый, пожалуйста, успокойся,  я
что-нибудь придумаю, все решу сама, главное - не беспокойся, но я даже этого
сделать не могу.  Маме  я  сказала, что не  хочу с  ним  разговаривать. Она,
наверное, решила, что мы поссорились, то-то, наверное, рада. Ее аргумент: ты
еще  не доросла до  серьезных отношений. Но, ей-богу, разве у нас "серьезные
отношения"?  Когда  мы вместе,  мы всегда улыбаемся, смеемся, дурачимся.  По
крайней мере, раньше все было именно так.
     За  обедом я  опять отказалась есть.  Я уже неделю так поступаю,  почти
любая еда  мне стала противна. Но когда я сегодня вновь отодвинула  тарелку,
мать на меня так зловеще  посмотрела,  что у меня внутри  все обмерло, такой
это был страшный взгляд. Ни слова не сказав, она передала мою тарелку Робби.
После обеда Робби с отцом  поехали в город покупать кроссовки. Оба  они были
страшно недовольны и не переставали ворчать,  что им  просто  обидно тратить
субботний день  на  такую ерунду.  Но  вообще-то они  прекрасно ладят  между
собой,  просто с полуслова  друг друга понимают, так что я была уверена, что
они  прекрасно  проведут  время. Меня  лишь пугала  перспектива  остаться  с
матерью наедине.
     Как только они ушли, я  убежала к себе. Мать спокойно поднялась за мной
следом, вошла  без предупреждения и встала, руки в карманах, молча глядя  на
меня, будто я у  нее что-то украла. Вот  и настал момент для  разговора,  не
знаю, подходящий  ли, но это уже неважно, поняла я. Я тупо рылась в школьной
сумке,  словно думала  найти там нужные слова, выудить  их  и  расставить  в
логической последовательности.
     - Я хочу знать, что происходит. - Мать стояла, как скала.
     Я  посмотре