ще
денег на теплое шерстяное одеяло, но я решил, что обойдусь. Только постоял у
витрины,  разглядывая  какую-то бледно-голубую воздушную  ткань, напомнившую
мне платье Элен - то самое, в котором она танцевала в последний наш вечер. И
в  голове у меня  звучало стихотворение про парчу небес - кажется, Йейтса, -
которое нам однажды Хиппи Харрингтон  прочитал на  уроке,  можно сказать, от
души  своей  оторвал. Я помню его наизусть.  Хиппи прав. Стихи  нужно  знать
наизусть,   тогда  они  каким-то   непонятным   образом   становятся  твоими
собственными.
     Владей  небесной я  парчой Из  золота  и серебра  - Рассветной и ночной
парчой Из дымки, мглы и серебра, - Перед тобой бы  расстелил, Но у меня одни
мечты; Свои мечты я расстелил, Не растопчи мои мечты.
     Я  купил открытку и написал  на ней эти строки. Подписываться не  стал.
Ноги  сами понесли  меня на  ее  улицу, а  в голове по-прежнему  звучали эти
стихи.  Я   подумал:   хорошо   бы   зайти   и  попрощаться,   это  все-таки
по-человечески. По крайней мере, звонить ей я точно не стану, надоело, когда
вешают  трубку.  Они  отгородили  ее от меня  высоченной  стеной, которую не
перелезть  и не сломать; даже подкопаться под нее нельзя - слишком  глубокий
фундамент. Так они ее любят, но странная какая-то эта любовь. Я шел по улице
мимо ее дома, краем глаза поглядывая на окна  и  крыльцо.  Аккуратный домик,
ничего не скажешь. У них, видно, деньжата водятся. Странно: раньше мне такая
мысль даже в голову не приходила.
     Я  устал  от  этого  молчания.  Словно кто-то  залепил  мне уши  и  рот
пластырем. Поговори же со мной!
     Не помню,  как я оказался в библиотеке, где работает отец Элен. Заметив
меня, он улыбнулся и подошел.
     - Ну, как у тебя дела с гитарой? Конечно, я знал, что он скажет это.
     -  Нормально.  - Взгляд мой устремился в  окно, но  я успел вернуть его
прежде, чем  это  могло  показаться  нелепым.  - А  как дела у Элен,  мистер
Гартон?
     Он немного смутился. Я всегда знал, что  он классный парень. То есть он
никогда не станет намеренно огорчать кого бы то ни было.  Сейчас он, судя по
всему,  обмозговывал,  что сказать:  ведь  говорить  о  ней со мной  ему  не
позволено, но деваться некуда - вот он я.
     - Ну, она стала такая большая, - он задумался. - Круглая, как картошка.
Я сглотнул.
     - Мистер Гартон, я уезжаю послезавтра. Вы можете... вы не передадите ей
это? - я протянул ему открытку.
     Можно  было подумать, я вручил  ему живую змею, потому что он абсолютно
не знал, что с  ней делать: то ли отбросить ее и растоптать, то ли  поскорее
сунуть в  карман, то  ли  разглядывать  и  восхищаться ею, как  каким-нибудь
редким экземпляром.  Я  так  и оставил его  в нерешительности. Даже не пожал
руки на прощание, как следовало и  как он, должно быть, ожидал.  Может быть,
ему так  было бы легче. Впрочем, он уже  давно не  ребенок, и сам знает, как
обращаться с пресмыкающимися.
     30 сентября
     Вчера я убрала комнату, чтобы подготовиться к встрече с тобой.
     Я  убрала с полок  все книги,  всех  стеклянных и  фарфоровых зверюшек,
которых я  с  детства собираю,  сняла со стен глиняные  маски  и  веера, все
вымыла и вытерла всю пыль. Все шарфы я тоже поснимала со стен и постирала. Я
даже шторы  сняла, а потом все  повесила  сушиться во дворе на веревке. Мать
помогала  мне с  прищепками,  она гораздо выше  меня. Потом  она вернулась в
кухню,  а я  осталась там, засмотревшись на шарфы, порхавшие на веревке. Они
были как птицы, хлопающие крыльями, рвущиеся на свободу. Мне казалось, что я
тоже взлетаю в небо вместе с ними. Потом я вернулась на  кухню, и мы с мамой
пообедали. Мы сидели рядом у окна, смотрели  на  развеваемые ветром шарфы во
дворе и молчали. Но  мы не чувствовали себя чужими. Мы не запирались друг от
друга.
     30 сентября
     Несколько минут назад  я  ощутила сильнейшую судорогу, прорезавшую  все
тело насквозь,  от самого  основания позвоночника, она словно расколола меня
пополам,  и центр  ее был в  самом моем  животе. Она  захватывала  все тело,
распирая меня  изнутри, и когда  мне  показалось, что  еще  секунда,  и я не
выдержу, все вдруг стихло.
     Я не боюсь. Я знаю, что это было.
     Скоро ты придешь.
     Я застелила кровать. Я приготовила чемодан и поставила его у двери.
     Матери  я  пока не стану говорить,  подожду,  пока  снова  не  начнутся
схватки.  Акушерка  мне говорила,  что  они могут продолжаться  много  часов
подряд, иногда даже  несколько  дней. Мы с  тобой  оба должны  быть к  этому
готовы. Я и ты.
     Дышать надо ровно и медленно. Мне кажется, я слышу,  как глубоко в моих
венах отдается биение твоего сердца.
     Наконец-то. Опять началось. Поперло,  не  отпускает. Как будто огромная
волна,  накрывающая  меня  с головой. Только бы  не  утонуть.  Держаться. Не
тонуть.
     Скоро ты будешь здесь.
     Сама  себя  не  помня, я закричала:  "Мама,  мама!"  Мать  ворвалась  в
комнату, и я попыталась подняться к ней навстречу. Что-то текло из меня. Она
обняла  меня и  не  отпускала  на  протяжении  всей  следующей  схватки. Мне
казалось, боль пронзает нас обеих. Мне казалось, что это я рождаюсь на свет.
Я кричала во весь голос,  а мать так  крепко меня сжимала,  словно  пыталась
принять всю боль на себя.
     Сейчас она внизу, вызывает скорую. А я никак не перестану трястись.
     Отец  внизу играл на фортепиано.  Видно,  ему  так  легче справиться  с
волнением. Слышал  музыку? Это была приветственная песнь. Правда, потом мать
на него прикрикнула,  и он перестал играть. Он поднялся ко мне и остановился
в  дверях. Я сидела на кровати и ждала,  когда появится акушерка или  скорая
помощь - кто поспеет  вперед. Когда я увидела отца, меня снова затрясло.  Он
подошел и достал что-то из кармана.
     - Я должен отдать тебе письмо. Это от Криса.
     Когда он спустился обратно к своему фортепиано, я прочитала открытку. Я
подошла  с ней к  окну  и  стала смотреть на мерцание фонарей  в темноте.  Я
слышала голос  Криса, его робкий голос, слышала, как он произносит те слова,
что были в открытке. В  комнате произошло какое-то движение.  Обернувшись, я
увидела, что в дверях стоит Робби, вид у него был торжественный, застенчивый
и немного испуганный. Он вошел так робко, словно я была при смерти.
     - Я только хотел спросить, не могу ли я как-нибудь помочь, - пролепетал
он.
     Если  бы не боль, я  бы улыбнулась. Но тут мне пришло в голову,  что он
действительно может помочь.
     - Робби, - сказала я. - Не отнесешь Крису кое-что от меня?
     Он тут  же побежал  вниз  вытаскивать  из  сарая велосипед, верный  мой
гонец, а я  тем временем  подготовила посылку. Милый  Никто, это  мое  самое
последнее письмо к тебе.
        "ОКТЯБРЬ"
     Я открыл посылку. Куча писем. Начинались они все одинаково:

     Здравствуй, Никто.

     Вот как - теперь я для нее просто "Никто"?
     Какая-то  невыразимая  тоска овладела  мной. Я  опустился  на кровать и
начал читать их по порядку. И снова оказался в январе.
     Когда я дочитал все, мне показалось, что я вишу в пустоте. Вокруг меня,
как  в космосе, совсем  не  было  воздуха,  одна только бездонная темень. На
ватных ногах я спустился вниз. Отец с Джил смотрели какой-то самый последний
фильм. У двери стоял мой рюкзак. Было уже почти двенадцать.
     - Ребенок уже рождается, -  сообщил я им и вышел во двор, оставив их на
диване с разинутыми ртами. На воздухе я малость пришел в себя.
     Спотыкаясь о мешки с картошкой и банки с краской, я вывоволок  из сарая
велосипед. Грохот поднялся такой, что покойник бы проснулся, но мне было все
равно.  Я понесся прямо в больницу, словно меня  туда  магнитом  потащило. В
жизни  я не ездил с такой  скоростью. Швырнув велосипед в какие-то  кусты, я
кинулся в приемную.

     -  Где  Элен? -  Женщина за столиком  удивленно  подняла брови. Фамилия
начисто вылетела у меня из головы. Наконец неимоверным  усилием  я  заставил
себя  вспомнить  ее,  и  мне  сказали  номер палаты. Я бросился по лабиринту
коридоров, который  больше  напоминал  шоссе  в час "пик" - столько  по нему
перемещалось носилок и каталок. Добежав до маленькой  палаты в самом дальнем
закутке больницы,  я остановился, переводя дыхание.  Пусть с ней все будет в
порядке. Ну пусть же с ней все будет хорошо.
     Я распахнул дверь. У  дальней  стены, обступив больничную койку, стояли
родители  Элен.  Когда  я  ворвался   внутрь,  они  обернулись  и  удивленно
уставились на меня. Комната  качалась  у меня в  глазах  наподобие маятника,
ноги не слушались, дыхание спирало, и я не мог произнести ни слова.
     Мистер Гартон подался в сторону, и я кое-как, спотыкаясь, протиснулся к
кровати.  Элен улыбалась. Ее  лицо  было  дико  бледным и  усталым,  но  она
улыбалась.
     - Крис, - сказала она, - посмотри.
     Я увидел что-то совсем крошечное, красное, сморщенное; оно дышало, оно,
кажется, спало, но оно было живым, пятым живым существом в этой комнате.
     И вот теперь  у себя в комнате в Ньюкасле я пишу это все для тебя, Эми.
Твое имя означает
     "друг" или "любимый", мы выбрали его вместе с твоей мамой.  Эта история
- твоя история, ты должна ее знать.
     Когда-нибудь  через много-много  лет ты прочтешь эти страницы и, сложив
осколки мозаики, узнаешь все о людях, которые произвели тебя на свет.
     Я хочу  когда-нибудь по-настоящему  познакомиться  с тобой.  Пока что я
знаю только лишь самое начало.
     Когда я увидел тебя тогда в больнице, я вдруг понял, что за все месяцы,
что я был  без  Элен, я  ни разу не подумал о  тебе. Как будто ты  вовсе  не
существовала. Никто - вот кем ты была для меня. День за днем, днем и ночью я
думал только об Элен. Я хотел быть рядом с ней, хотел сжимать ее в объятиях.
Я мечтал о том, чтобы мы  могли все начать  сначала. Когда я  наконец увидел
тебя, то был абсолютно  потрясен, осознав твою значительность, увидев, какая
ты  крошечная и беззащитная. Страшно было даже подумать о том,  чтобы  взять
тебя  на  руки,  прикоснуться  к тебе. Я  смотрел на  тебя  и думал: это наш
ребенок,  наша девочка - и не мог поверить.  Я почувствовал себя слабым. Мне
захотелось спрятаться от тебя как можно дальше.
     Элен права. Я еще  не готов к тому, чтобы стать твоим отцом, не готов к
тому, чтобы жить с ней вместе. Пока что я даже не могу жить с самим собой.
        "НОЯБРЬ"
     Здравствуй, Крис.
     В моей жизни  сейчас все  именно так, как я  хотела. Часто  с любовью я
вспоминаю о тебе и от всей души надеюсь, что ты тоже счастлив.
     Сегодня  к нам приходила бабушка. Я  знаю, ей нелегко было это сделать.
Мы вместе сидели в гостиной: бабушка на табуретке, мама примостилась у окна,
а я укачивала Эми в кресле. Бабушка почти все время молчала,  но она никогда
много не говорит. Она смотрела на нас и время от времени кивала головой, она
всегда так делает, Я покормила Эми и собиралась уложить ее спать - у нее уже
глазки слипались,  она  была такая  хорошенькая  и  довольная. Подошла мама,
взяла ее  на  руки,  поцеловала,  как всегда,  а потом подошла  к  бабушке и
передала нашу крошку ей.
     Мне  кажется,  будто  Эми,  словно  тонкая, но  прочная шелковая  нить,
штопает ветхую ткань нашей семьи.