мисс Сондерс появилась во
всем  своем  очаровании,  что  я  слишком  поверхностен. Но к прелюбодеянию,
например, всегда надо относиться чисто теоретически. И только, когда оно...
     - Мистер Джонс! - внушительно сказал ректор.
     -  ...то есть прелюбодеяние, уже совершено, можно о нем говорить, и то,
только  обобщая, то есть, по вашим словам, поверхностно. А тот, кто целует и
обо всем рассказывает, - немного стоит, не так ли?
     - Мистер Джонс! - с упреком сказал ректор.
     -  Мистер  Джонс!  - повторила она. - Какой вы ужасный человек! Знаете,
дядя Джо...
     Но Джонс резко прервал ее:
     -  Вообще, что касается поцелуев, женщинам все равно, кто их целует. Им
важны только самые поцелуи.
     -  Мистер  Джонс! - повторила она, взглянула на него и тут же, дрогнув,
отвела глаза.
     - Будет, будет, сэр, тут дамы! - докончил свой упрек ректор.
     Джонс  отодвинул  тарелку.  Шершавая,  бесформенная  рука  Эмми  убрала
посуду,  и  на  столе появился крутой, как лоб, золотистый пирог, увенчанный
клубникой.  "Черта с два я на нее посмотрю!" - поклялся он и тут же взглянул
на  нее. Глаза у нее стали рассеянными, безразличными, зеленые и прохладные,
как  морская  вода,  и  Джонс первый отвел взгляд. Она обернулась к старику,
весело  заговорила  с ним о цветах. Джонса вежливо игнорировали, и он мрачно
ковырял ложкой, когда появилась Эмми.
     - К вам какая-то женщина, дядя Джо. Ректор положил ложку.
     - Кто именно, Эмми?
     - Не знаю. Никогда раньше не видела. Ждет в кабинете.
     - А она завтракала? Проси ее сюда.
     "Знает,  что  я  на  нее  смотрю",  -  думал  Джонс,  полный отчаяния и
мальчишеской страсти.
     -  Она  есть не хочет. Говорит, не мешать вам, пока не отобедаете. Сами
бы пошли, спросили, чего ей надо. - И Эмми ушла.
     Ректор вытер губы, встал.
     - Придется, видно, самому. Вы, молодежь, посидите, пока я вернусь. Если
что понадобится - позовите Эмми.
     Джонс  мрачно молчал, вертя в руке стакан. Наконец она взглянула на его
опущенное злое лицо.
     - Значит, вы не только знамениты, но и не женаты, - сказала она.
     - Тем и знаменит, что не женат, - загадочно проговорил он.
     - А какая из этих причин мешает вам быть вежливым?
     - Какую вы предпочтете.
     - Откровенно говоря, я предпочитаю вежливость всему.
     - А с вами всегда все вежливы?
     -  Всегда...  когда  надо.  - Он ничего не ответил, и она продолжала: -
Разве вы не признаете брак?
     - Признал бы, если б не надо было жениться на женщине. - Она равнодушно
пожала  плечами.  Джонсу  невыносимо  было  казаться дураком, особенно перед
таким,  как  ему  казалось, пустым существом, и он выпалил, ненавидя себя за
это: - Я вам не нравлюсь, правда?
     -  О нет, мне вообще нравятся люди, которые думают, что они еще чего-то
не знают, - сказала она равнодушно.
     -  Что  вы  этим  хотите  сказать?  -  "Зеленые  они  или серые?" Джонс
исповедовал  веру  в  то, что с женщинами надо обращаться нагло. Он встал, и
стол  медленно  откатился,  когда  он  его  обходил.  "Хорошо бы стать более
ловким",  -  смутно  мелькнуло  у  него.  И эти трижды проклятые брюки! "Она
права,  -  честно  сказал  себе  он. - Как бы я на нее посмотрел, если б она
появилась  в  бабушкиной  кофте".  Он  видел  ее  рыжеватые  волосы, хрупкую
покатость  плеча.  "Положу  сюда  руку,  а  когда  она повернется - моя рука
скользнет вниз".
     Не подымая головы, она вдруг спросила:
     -  А  дядя  Джо  рассказал  вам про Дональда? ("О черт", - подумал он.)
Забавно!  -  продолжала она, и ее стул скрипнул, когда она подымалась. - Мы,
видно,  оба  решили  поменяться  местами! - Она встала, стул деревянно вырос
перед ним, и Джонс остановился, нелепый, одураченный. - Вы - на мое место, а
я - на ваше, - добавила она, обходя стол.
     - Вот дрянь! - ровным голосом оказал Джонс, и ее зеленовато-синие глаза
прошлись по нему спокойным, как вода, взглядом.
     - Почему вы это оказали? - спросила она негромко.
     Джонс,  несколько облегчив душу, решил, что в ее глазах снова мелькнуло
любопытство. "Я был прав", - восхитился он.
     - Вы сами знаете почему.
     -  Смешно,  что  только  немногие  мужчины  знают,  насколько  женщинам
нравится такое обращение, - неожиданно сказала она.
     "Интересно, любит она кого-нибудь? Наверно, нет или же - как тигр любит
мясо".
     - А я непохож на всех мужчин, - сказал он.
     Ему  показалось,  что  в  ее  глазах  мелькнула насмешка, но она просто
вежливо   зевнула.   Наконец-то  он  нашел  ей  место  в  животном  царстве.
Гамадриада, тоненькая, усыпанная алмазами.
     -  Но почему Джордж за мной не приезжает? - сказала она, словно отвечая
на  его  невысказанные мысли и прикрывая зевок кончиками тоненьких капризных
пальцев. - Так скучно - кого-то ждать!
     - Да. А кто такой Джордж, позвольте вас спросить?
     - Позволяю!
     -  Так кто же он такой? ("Нет, она не в моем вкусе".) А я-то решил, что
вы тоскуете по дорогому усопшему!
     - Усопшему?
     - Да, по этому остролицему Генри или Освальду, как его там.
     - А-а, вы про Дональда?
     - Ну, ладно, пусть будет Дональд.
     Она  посмотрела  на  него  равнодушными глазами. "Даже рассердить ее не
могу", - с раздражением подумал он.
     - Знаете, вы невозможный человек.
     -  Ну  и пускай. Да, я такой, - со злостью сказал он. - Но ведь я-то не
был невестой Дональда. И Джордж не за мной должен приехать.
     - Почему вы такой злой? Потому что я вам не позволяю трогать меня?
     - Ну, милая моя, если б я вас захотел тронуть, я бы давно это сделал.
     - Неужели? - В ее тоне прозвучала вежливая, издевательская насмешка.
     - Конечно. Не верите? - Он расхрабрился от звука собственного голоса.
     - Не знаю... Только какая вам от этого польза?
     - Никакой. Вот почему я вас и не трогаю.
     Ее  зеленые  глаза  снова  взглянули  на него. Редкое старое серебро на
буфете матово переливалось под высоким оконцем с цветным стеклом, похожим на
фонарь  над  входной  дверью;  ее  белое  платье светилось по другую сторону
стола; он представлял себе ее длинные стройные ноги: Аталанта, остановленная
на бегу.
     - Почему вы себе лжете? - спросила она с любопытством.
     - Потому же, почему и вы.
     - Я?
     -  Конечно.  Вам  хочется  поцеловаться со мной, а вы затеваете всю эту
дурацкую волынку.
     - Знаете что, - сказала она раздумчиво, - кажется, я вас ненавижу.
     - Не сомневаюсь. Я-то хорошо знаю, что я вас ненавижу до чертиков.
     Она передвинулась, свет косо упал на ее плечи, и, став как будто совсем
другой, она словно выпустила его из плена.
     - Пойдем в кабинет. Хотите?
     - Хочу. Ваш дядя Джо, наверно, уже избавился от своей посетительницы.
     Он встал, и они посмотрели друг на друга через стол с остатками еды. Но
она не двинулась с места.
     - Ну? - сказала она.
     - После вас, мэм! - ответил он с нарочитым почтением.
     -  А  я  передумала.  Лучше  я  подожду  тут,  поговорю с Эмми, если не
возражаете.
     - Почему - с Эмми?
     - А почему бы и нет?
     -  А-а,  понимаю. С Эмми вы в безопасности, ока-то, наверно, не захочет
вас  тронуть.  Правильно  или  нет?  - (Она мельком посмотрела на него.) - В
общем, вы хотите сказать, что, если я уйду из комнаты, вы останетесь?
     -  Как  хотите.  -  И,  словно  забыв  о нем, она разломила печенье над
тарелкой, капнула туда воды из стакана.
     Толстый  Джонс,  тяжело  двигаясь  в  чужих брюках, снова стал обходить
стол.  Когда  он  подошел к ней, она слегка повернулась на стуле и протянула
руку.  Он  почувствовал  в  своей  пухлой,  влажной  ладони  тонкие косточки
пальцев,  их нервную, беспомощную мускулатуру. Такие никчемные. Бесполезные.
Но  прекрасные  в  своей бесхарактерности. Прекрасные руки. И хрупкость этих
рук остановила его, как каменная стена.
     -  Эмми,  -  позвала она ласково, - пойди сюда, душенька! Мне надо тебе
показать одну вещь!
     В  дверях  показалась Эмми, с ненавистью глядя на обоих, и Джонс быстро
сказал:
     - Будьте добры, мисс Эмми, принесите мои брюки!
     Эмми  посмотрела  на  него,  потом  на  нее, пренебрегая немой просьбой
девушки.  "Ого,  а у Эмми свои претензии", - подумал Джонс. Эмми скрылась, и
он положил руки на плечи девушки.
     - Ну, что вы теперь будете делать? Позовете старика?
     Она  посмотрела  на  него  через  плечо,  из-за непреодолимого барьера.
Злость вспыхнула в нем, он нарочно смял ее рукав.
     - Пожалуйста, не мните мне платье, - сказала она ледяным голосом. - Что
ж, если вам так невмоготу... - И она подняла к нему лицо.
     Джонсу  стало  стыдно,  но  из  мальчишеской  гордости  он  уже  не мог
остановиться. Ее лицо, хорошенькое и бесцветное, как пересечение отвлеченных
плоскостей,  придвинулось  к  его  лицу, губы, сомкнутые и равнодушные, были
безответны  и  холодны,  и  Джонс,  стыдясь  себя  и  злясь на нее за это, с
тяжеловесной иронией пробормотал:
     - Благодарю вас!
     -  Не  за  что! Если вам это доставило удовольствие - пожалуйста. - Она
встала. - Пропустите меня, пожалуйста!
     Он   неловко   посторонился.   Ее   ледяное  вежливое  равнодушие  было
невыносимо. Какой он дурак! Так все испортить!
     -  Мисс  Сондерс,  -  выпалил он. - Я... Простите меня... Я никогда так
себя не веду, клянусь вам, никогда!
     Она обернулась через плечо.
     - Наверно, не приходится, я полагаю? Должно быть, обычно вы пользуетесь
среди нас выдающимся успехом?
     -  Мне  ужасно  стыдно...  Но вы не виноваты... Просто противно уличить
самого себя в полном идиотизме.
     Наступило  молчание,  и,  не  слыша  ее  шагов,  он  поднял голову. Она
походила  на  стебель цветка или на молодое деревцо, прислоненное к столу: в
ней  было  что-то  такое  хрупкое, такое непрочное - оттого, что ей не нужна
была  ни  выносливость,  ни  сила,  и вместе с тем она казалась крепкой, как
молодой  тополь,  именно  оттого, что в ней этой силы не было; и видно было,
что  она  живет,  питается  солнечным светом и медом, что даже пищеварение -
прекрасная  функция  в этом светлом, хрупком существе; и пока он смотрел, по
ней  прошла  какая-то тень, и между ее глазами и хорошеньким капризным ртом,
при  полной  отрешенности  всего тела, легло что-то такое, что заставило его
торопливо подойти к ней. Она смотрела в его немигающие козлиные глаза, когда
его  руки,  скользнув  вдоль плеч, сомкнулись у ее талии, и Джонс не слышал,
как  отворилась  дверь,  пока  она  не  оторвала  губы  от  его губ и плавно
выскользнула из его объятий.
     Громоздкая  фигура  ректора  стояла  в дверях, и он смотрел на комнату,
словно  не  узнавая  ничего.  "Он  нас  вовсе не видел", - догадался Джонс и
вдруг, разглядев лицо старика, сказал:
     - Ему нехорошо!
     Старик проговорил:
     - Сесили."
     -  Что случилось, дядя Джо? - В страшном испуге она бросилась к нему: -
Вы больны?
     Обеими  руками  старик  схватился  за  дверную  раму, его огромное тело
пошатнулось.
     - Сесили, Дональд вернулся, - оказал он.



3



     В  комнате  чувствовалась та неуловимая атмосфера враждебности, которая
неизбежно возникает там, где сталкиваются две хорошенькие женщины, и обе они
изучали друг друга пристально и осторожно.
     Миссис  Пауэрс,  забыв о себе в эту минуту ради других и находясь среди
чужих  людей, не очень ощущала это, но Сесили, никогда о себе не забывавшая,
находилась  среди  людей  знакомых  и  наблюдала  за  гостьей  с напряженным
вниманием  и  свойственной  женщинам  интуитивной проницательностью, которая
позволяет   им   правильно   судить   о  характере  других,  об  их  платье,
нравственности  и  так  далее.  Желтые  глаза Джонса изредка посматривали на
гостью, но всегда возвращались к Сесили, которая его не замечала.
     Ректор тяжело топал по комнате.
     -  Болен?  -  прогремел  он.  - Болен? Да мы его сразу вылечим! Поживет
дома,  будет  вкусно  есть, отдыхать, почувствует заботу - да он у нас через
неделю выздоровеет. Верно, Сесили?
     -  Ах,  дядя  Джо! Мне просто не верится. Неужели он жив? - Она встала,
когда  ректор проходил мимо ее стула, и как-то влилась в его объятия, словно
набежавшая волна. Это было очень красиво.
     -  Вот  его  лекарство,  миссис Пауэрс, - сказал старик, с тяжеловесной
галантностью  обняв Сесили, и через ее голову взглянул на задумчивое бледное
лицо гостьи, внимательно и спокойно смотревшей на него.
     - Ну, ну, не надо плакать, - прибавил он, целуя Сесили.
     Зрители  наблюдали за ними: миссис Пауэрс - с раздумчивым и отчужденным
вниманием, Джонс - в мрачном раздумье.
     -  Это  оттого,  что я так рада за вас, дядя Джо, милый, - сказала она.
Грациозно,  как  стебель цветка на фоне массивной черной фигуры ректора, она
обернулась  к  миссис  Пауэрс. - И мы так обязаны миссис... миссис Пауэрс, -
продолжала  она,  и  голос  ее звучал чуть приглушенно, как сквозь сплетение
золотых  проводов.  -  Она  была  так добра, привезла его к нам. - Ее взгляд
скользнул  мимо  Джонса  и  блеснул,  как  нож,  навстречу  другой  женщине.
("Решила,  что  я  хочу  его  отбить,  вот дура, прости господи!" - подумала
миссис  Пауэрс.)  Сесили подошла к ней с притворным порывом. - Можно мне вас
поцеловать? Вы не рассердитесь?
     Поцелуй  был похож на прикосновение гладкого стального клинка, и миссис
Пауэрс резко проговорила:
     -  Я тут ни при чем. Сделала бы то же самое для любого больного - негра
или белого, все равно. Как и вы, - добавила она с недобрым удовлетворением.
     -  Да,  вы  были  так  добры, - повторила Сесили спокойно и равнодушно,
спустив стройную ножку с поручня кресла, где сидела гостья.
     Джонс в неподвижном отдалении следил за этой комедией.
     -  Все  это  глупости, - вмешался ректор. - Миссис Пауэрс просто видела
     -  Надо  надеяться,  -  сказала  миссис  Пауэрс с внезапной усталостью,
вспоминая  его  измученное  лицо,  этот  чудовищный  шрам,  эту  равнодушную
покорность  непрестанной  тупой  боли  и  убывающим душевным силам. "Слишком
поздно,  -  подумала  она  с инстинктивным предвидением. - Рассказать им про
шрам?   Предотвратить  истерику,  когда  эта...  это  существо  (она  плечом
чувствовала  прикосновение девушки), увидит его. Нет, не надо, - решила она,
глядя,  как  ректор  огромными  шагами,  как лев, меряет комнату, охваченный
недолговечной  радостью.  -  Какая  же  я  трусиха. Лучше бы приехал Джо: он
должен был догадаться, что я все испорчу".
     Старик  протянул  фотографию.  Миссис  Пауэрс взяла ее: тонколицый, как
лесное  существо,  в  страстной  и  напряженной  безмятежности  фавна; и эта
девушка,  прислонившаяся  к  крепкой, как дуб, руке старика, думает, что она
любит  этого  мальчика - во всяком случае притворяется, что любит его. "Нет,
нет,  не  буду  злой  кошкой...  Может быть, она и любит его - насколько она
вообще способна кого-нибудь любить. Как романтично: потерять своего любимого
-  и  вдруг  он  неожиданно  возвращается  в  твои объятия! Да еще летчиком!
Повезло же этой девочке, ей легко играть роль. Даже Бог ей помогает. Ты злая
мошка!  Просто  она  красивая и ты ей завидуешь. Вот что с тобой делается, -
подумала  она  с  горькой  усталостью.  -  Больше  всего  меня злит, что она
воображает, будто я за ним гоняюсь, будто я в него влюблена. Да, да, я люблю
его!  Мне  бы  только  прижать его бедную, искалеченную голову к груди, так,
чтобы  он  никогда,  никогда  больше  не проснулся... О черт, какая страшная
путаница!  И  этот  унылый  толстяк в чужих брюках уставился на нее, даже не
мигнет, а глаза желтые, как у козла. Наверно, она с ним проводит время".
     -  ...ему  было  тогда восемнадцать лет, - говорил ректор. - Никогда не
хотел  носить  ни  шляп,  ни  галстуков,  мать никак его не могла заставить.
Бывало,  уговорит  его  одеться  как  следует,  и  все  равно,  даже в самых
торжественных случаях, он вечно являлся без галстука.
     Сесили потерлась о рукав старика, как котенок.
     - Ах, дядя Джо, я так его люблю!
     Джонс,  тоже  похожий  на  кота,  только  толстого  и важного, заморгав
желтыми   глазами,   пробормотал  непристойное  слово.  Старик  был  увлечен
собственной  речью,  Сесили  -  приятно  погружена  в себя, но миссис Пауэрс
наполовину  услышала, наполовину догадалась, и Джонс, подняв глаза, встретил
ее   гневный  взгляд.  Он  попробовал  переглядеть  ее,  но  ее  взгляд  был
бесстрастен,  как  нож  хирурга,  и,  не  выдержав,  он  отвел  глаза и стал
нашаривать в карманах трубку.
     -  Ах,  там...  один  наш... наш знакомый. Сейчас отошлю его и вернусь.
Простите, я только на минуточку. Дядя Джо, можно?
     - Что? - Старик прервал себя. - Да, да.
     -  Вы  меня  извините,  миссис  Пауэрс,  правда? - Она пошла к дверям и
мельком взглянула на Джонса. - И вы тоже, мистер Джонс?
     -  Значит,  у Джорджа своя машина? - спросил Джонс, когда она проходила
мимо. - Знаю: вы не вернетесь!
     Она  окинула  его  холодным  взглядом  и, выйдя за дверь, услыхала, как
ректор  снова  заговорил  -  конечно,  о Дональде. "Вот я опять невеста, - с
удовлетворением  подумала  она,  заранее  предвкушая,  какое  лицо  будет  у
Джорджа, когда она ему это сообщит. - А эта длинная черная женщина, наверно,
крутила  с  ним  любовь,  вернее  - он с ней, я-то знаю Дональда, Что ж, все
мужчины  такие.  Может  быть,  он  на  нас обеих женится... - Она простучала
каблучками  по ступенькам и вышла на солнце, и солнце радостно обласкало ее,
словно  она была дочерью солнца. - Интересно, как бы это было - вдруг у меня
был  бы  муж  с  другой женой? Или два мужа? Не знаю, кажется, я и одного не
хочу,  вообще  не  хочу  замуж.  Впрочем,  один  раз  не мешает попробовать.
Посмотреть бы, какое лицо сделал бы этот противный толстяк, если бы услышал,
что я думаю. И зачем я позволила ему поцеловать меня? Брр..."
     Джордж  выглядывал  из машины, следя за ее чуть покачивающейся походкой
со сдержанной страстью.
     - Ну, скорее, скорее! - позвал он.
     Но  она ничуть не ускорила шаг. Он открыл дверцу, даже не подумав выйти
из машины.
     -  Господи,  что ты так долго? - жалобно спросил он. - Я уже вообразил,
что ты вовсе не поедешь!
     -  И  не  поеду,  - сказала она, кладя руку на дверцу. Ее белое платье,
прильнувшее  к гибкому, хрупкому телу, невыносимо слепило на солнце. За ней,
через  лужайку,  виднелся  такой  же гибкий силуэт, только там стояло просто
дерево, молодой тополек.
     - Что?
     - Не еду. Сегодня возвращается мой жених.
     - Да ну тебя, садись скорее!
     - Сегодня приезжает Дональд, - повторила она, глядя ему в лицо. До чего
смешное  лицо:  сначала  -  невыразительное,  как  тарелка, и вдруг начинает
пробиваться испуг, изумление.
     - Да ведь он умер!
     - А вот и не умер! - сказала она весело. - Он ехал со своей знакомой, и
она предупредила нас, что он сейчас явится. Дядя Джо стал похож на воздушный
шар.
     - Да будет тебе, Сесили. Ты меня просто, дразнишь.
     - Честное слово, нет! Это чистая правда, клянусь!
     Его  гладкое  пустое  лицо  стояло  перед ней, словно луна, пустое, как
обещание. Потом на нем появилось что-то вроде выражения.
     - Черт, да ты же обещала вечером покататься со мной. Что теперь будет?
     - Ничего не будет! Дональд приедет домой - и все!
     - Значит, для нас все кончено?
     Она  посмотрела  на него, потом быстро отвела глаза. Странно, как чужие
слова вдруг помогли понять, что значит возвращение Дональда и все неизбежные
последствия. Она молча кивнула, чувствуя себя несчастной и беспомощной.
     Он высунулся из машины, схватил ее за руку.
     - Садись скорей! - скомандовал он.
     -  Нет,  нет,  нельзя! - Она упиралась, пытаясь вырвать руку. Он крепко
сжал ее запястье. - Нет, нет, пусти меня! Мне больно!
     - Так тебе и надо! - буркнул он. - Садись!
     - Перестань, Джордж, пусти! Меня там ждут!
     - Когда же мы увидимся?
     У нее задрожали губы.
     -  Ах,  н