Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
Но
уйти он не посмел: а вдруг вернется? Он смотрел ей вслед, пока она не
скрылась, видя ее головку среди других голов, иногда видя всю ее фигурку,
тоненькую, неповторимую. Он закурил сигарету и вошел в аптекарский магазин.
Прошло время, часы на башне пробили двенадцать, и он отбросил пятую
сигарету. "Вот проклятая! Нет, больше я не дам себя водить за нос". Он
крепко выругался. Ему стало легче, и он отворил сетчатую дверь.
И вдруг отскочил назад, в магазин, забился в угол, и приказчик в белой
куртке, с лакированным пробором, удивленно спросил:
- От кого прячетесь?
Сесили прошла, весело болтая с женатым молодым человеком, служащим
большого универмага. Мимоходом она заглянула в лавочку, но Джорджа не
заметила.
Он ждал, униженный, раздавленный ревностью и злобой, пока она не
завернула за угол. Потом резко распахнул двери и снова бессмысленно, слепо
стал ругать ее.
- Мист Джордж! Мист Джордж! - повторял кто-то сзади монотонным голосом,
пытаясь поравняться с ним.
Он обернулся в бешенстве - перед ним стоял негритенок.
- Какого черта тебе нужно? - грубо сказал он.
- Вам письмо, - ответил тот вежливо, пристыдив Джорджа своей
воспитанностью.
Он взял письмо, дал мальчику монетку. На клочке оберточной бумаги было
написано: "Приходи в сад вечером, когда все лягут спать. Может, я и не
выйду. Но все равно приходи - если только хочешь!"
Он читал и перечитывал письмо, разглядывая ее тонкий, нервный почерк,
пока слова не потеряли всякий смысл. От облегчения ему стала худо. И все -
старинное здание суда, тополя, сонные упряжки мулов и коней, плотная толпа
негров и тягучая монотонность их разговоров и смеха - все стало совсем
другим, милым и красивым в беззаботном полуденном свете.
И он облегченно вздохнул.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Мистер Джордж Фарр чувствовал себя настоящим мужчиной. "Интересно,
видно по моему лицу или нет?" - думал он, жадно всматриваясь в лица прохожих
мужчин: он пытался уговорить себя, что в некоторых лицах есть то, чего в
других нет. Но потом он признался себе, что ничего такого нет, и ему стало
немного обидно и грустно. Странно. Если уж это не видно по лицу, так что же
надо сделать, чтоб сразу было видно? Вот было бы хорошо, если бы (Джордж
Фарр был все-таки джентльменом)... если бы, без всяких разговоров, мужчины,
которые шли от женщины, могли бы узнавать друг друга по первому взгляду -
что-то вроде скрытого знака: невольное масонство. Конечно, он знал женщин и
раньше. Но не так. И вдруг его осенила приятная мысль, что он - единственный
в мире, что никогда ни с кем не случалось такое, что никто даже мечтать не
смел о таком, А он вот знает, он смаковал свои тайные мысли, как приятный
вкус во рту.
Когда он вспоминал (Вспоминал? Да разве он мог думать о чем-нибудь
другом?), как она убежала в темный дом, в ночной рубашке, заливаясь слезами,
он чувствовал себя мужественным, сильным, добрым. "Теперь она уже
успокоилась, - думал он. - Они все, наверно, так..."
Но его влюбленное спокойствие слегка нарушилось, когда он безуспешно
пытался добиться телефонного разговора, и окончательно разлетелось
вдребезги, когда днем она безмятежно проехала мимо него в машине с подругой,
совершенно игнорируя его. "Она меня не видела. (Сам знаешь, что видела.)
Нет, она меня не видела. (Дурак, знаешь же, что видела!)"
К вечеру он дошел до грани легкого и, по его характеру, не очень
опасного безумия. Потом и этот пыл охладел, когда охладело солнце в небе. Он
ничего не испытывал, но, как неприкаянный, торчал за углом, из-за которого
она могла выйти по пути в город. И вдруг его охватил ужас: "А что если я ее
увижу с другим? Это было бы хуже смерти", - подумал он, пытаясь уйти,
спрятаться где-нибудь, как раненое животное. Но его непослушное тело не
двигалось с места.
Он то и дело видел ее, а когда оказывалось, что это другая, он сам не
понимал, что он чувствует. И когда она действительно вышла из-за угла, он не
поверил своим глазам. Сначала он узнал ее братишку, потом увидел ее, и вся
жизнь в нем прихлынула к глазам, а тело стало неуклюжим, нелепым комом сырой
глины. Он не знал, сколько минут просидел на каменном постаменте, не ощущая
его, пока она с братом медленно и неумолимо проходила в его поле зрения. Но
вдруг он словно ослеп, вся жизнь прихлынула от глаз к телу, он снова
почувствовал себя хозяином своих рук и ног и, ничего не видя, бросился за
ней.
- Эй, Джордж! - небрежно, как равного, окликнул его Роберт-младший. -
Идешь в кино?
Она взглянула на него быстро, осторожно, с ужасом, почти что с
ненавистью.
- Сесили... - сказал он.
Глаза у нее стали темными, черными, она отвернулась и пошла быстрее.
- Сесили! - умоляюще сказал он, касаясь ее руки.
От его прикосновения она вздрогнула, отшатнулась от него.
- Не смей, не смей меня трогать! - жалобно сказала она.
Лицо ее побелело, потеряло румянец, а он стоял, глядя, как ее тонкое
платье повторяет хрупкие движения ее тела, как она с братом уходит, покидая
его. И ему передалась вся ее боль, весь страх, хотя он и не понимал почему.
2
Возвращение этого бедняги, Дональда Мэгона, давно перестало быть
событием, чудом из чудес. Приходили любопытные доброжелательные соседи -
мужчины, сидели или стояли, уважительно-добродушные, бодрые; солидные дельцы
интересовались войной, только как побочной причиной падения и возвышения
президента Вильсона, да и то лишь выраженной в долларах и центах, тогда как
их жены болтали между собой о тряпках, через голову Мэгона, не глядя на его
изуродованный, бездумный лоб; заходили и случайные знакомые ректора в
демократически расстегнутых рубахах, спрятав за раздутую щеку табачную
жвачку, и вежливо, но твердо, отказывались снять шляпы; знакомые девушки, с
которыми Дональд когда-то танцевал и флиртовал летними ночами, забегали
взглянуть разок на его лицо и сразу убегали, подавив отвращение, и больше не
приходили, если только случайно, при первом посещении, лицо его не было
закрыто (тогда-то они непременно находили возможность еще раз взглянуть на
него); мальчики прибегали и уходили обиженные, потому что он не рассказывал
про военные приключения, и во всей этой суете только Гиллиген, его хмурый
- Беги, беги! - повторял он маленькому Роберту Сондерсу, который привел
целую компанию своих однолеток, обещав показать им настоящего первоклассного
инвалида войны.
- Он хочет жениться на моей сестре. Почему же мне нельзя его видеть? -
протестовал Роберт.
Он очутился в положении человека, который обещал своим друзьям золотые
россыпи, а потом оказалось, что никаких россыпей нет. Они издевались над
ним, а он отчаянно защищался, взывая к Гиллигену.
- Иди, иди отсюда, топай! Представление окончено. Уходи! - Гиллиген
захлопнул перед ним двери.
Миссис Пауэрс, опускаясь вниз, спросила:
- В чем дело, Джо?
- Да этот чертов щенок, Сондерс, приволок сюда целую артель - смотреть
на шрам. Нет, надо это прекратить, - сердито добавил он, - нечего этому
стаду целыми днями глазеть на него.
- Ну, теперь уже затихает, - сказала она, - кажется, тут все
перебывали. Даже из их газетенки приходили: "Возвращение героя войны". Ну,
знаете, как обычно.
- Хоть бы и вправду стихло, - сказал он без особой надежды. - Видит
Бог, все они тут уже перебывали. Знаете, пока я жил, и ел, и спал среди
одних мужчин, я был о них не особо высокого мнения, но вот вернулся к
культурной жизни, услыхал, как все эти женщины разговаривают: "Ах,
бедненький, какое у него жуткое лицо! Интересно, выйдет она за него или нет?
А вы ее видели вчера в городе - ходит чуть ли не нагишом!" - так я теперь
куда лучше стал думать про мужчин. Вы заметили - бывшие солдаты его не
беспокоят, особенно кто служил за океаном. Их это вроде как и не касается.
Ему просто не повезло - и все, тут ни черта не поможешь. Вот как они думают.
Одним повезло, другим нет - вот все их мысли.
Они стояли рядом, глядя в окно на сонную улицу. Женщины, явно
"приодетые", шли под зонтиками в одном направлении.
- Дамский комитет, - пробормотал Гиллиген. - А может, женская
вспомогательная служба.
- Да, вы становитесь настоящим мизантропом, Джо!
Гиллиген посмотрел на ее спокойный, задумчивый профиль - почти вровень
с его лицом.
- Насчет женщин? Когда я говорю про солдат, я не себя имею в виду. Меня
так же нельзя назвать солдатам, как нельзя назвать часовщиком человека,
который случайно починил часы. А когда я говорю: "женщины", я - не о вас.
Она положила руку ему на плечо. Плечо было крепкое, с затаенной силой,
надежное. Он знал, что может так же спокойно обнять ее, что, если он
захочет, она поцелует его, откровенно и крепко, но что никогда ее веки не
опустятся от прикосновения его губ. "Кто же ей под стать?" - подумал он,
зная, что нет ей человека под стать, зная, что она может пройти через
физическую близость, обнажить себя перед возлюбленным (возлюбленным?) с той
же безличной готовностью. Нет, он должен быть... быть... ну, гладиатором,
или государственным мужем, или полководцем-победителем: твердым,
беспощадным, чтоб ничего от нее не ждал, чтобы и она ничего не ждала от
него. Как двое небожителей меняются золотыми дарами. "А я, я не гладиатор,
не государственный муж, не полководец, я - никто. Может быть, потому я так
много хочу от нее". Он положил ей руку на плечо.
Негры, мулы. Жаркий вечер лежал на улице в изнеможении, как женщина
после любви. Такая притихшая, такая теплая: ничего нет, возлюбленный ушел.
Листья походили на зеленую струю, остановившуюся на лету, распластанную
вширь; листья казались словно вырезанными из бумаги и плоско наклеенными на
полуденный жар: кто-то придумал их и забыл свою выдумку. Негры, мулы.
Монотонно ползли фургоны, запряженные длинноухими скотинками. Негры,
сонно качаясь, важно сидели на козлах, а в фургоне восседали на стульях
другие негры: языческий катафалк под вечерним солнцем. Неподвижные фигуры
словно вырезаны в Египте десять тысяч лет назад. Медленно, как время,
оседает на них пыль, поднятая движением колес; головы мулов медленно
качаются на шеях, гибких, как резиновые шланги, оборачиваются. Но мулы опят
на ходу: "Увидит, что сплю, - убьет... Да кровь-то во мне ослиная: он спит -
и я сплю. Он проснулся - и я просыпаюсь".
В кабинете, где сидит Дональд, его отец упорно пишет завтрашнюю
проповедь. День медленно засыпает.
Г о р о д:
- Герой войны вернулся.
- Его лицо... Как эта девчонка крутит с этим мальчишкой, с Фарром...
М а л е н ь к и й Р о б е р т С о н д е р с:
- Мне бы только взглянуть на его шрам...
С е с и л и:
- Теперь я уже непорядочная. Ну и пусть! Когда-нибудь ведь нужно...
Д ж о р д ж Ф а р р:
- Да! Да! Она была невинная! Но раз она не желает меня видеть, значит,
есть кто-то другой. Она в объятиях другого... Зачем же, зачем? Что тебе
нужно? Скажи мне: я все для тебя сделаю, все на свете...
М а р г а р е т П а у э р с:
- Неужто меня уже ничто не затронет? Неужели ничего не захочется? Ничто
не взволнует, не тронет, кроме жалости?..
Г и л л и г е н:
- Маргарет, скажи мне, чего ты хочешь? Я все сделаю. Только скажи,
Маргарет-Ректор писал: "Господь - мой пастырь: он не оставит меня в нужде".
Дональд Мэгон, ощущая Время, как силу, отнимавшую у него мир, о котором
он не очень жалел, неотрывно глядел в окно, в неподвижную зелень листвы: все
смутно, недвижно...
День сонно клонился к вечеру. Негры и мулы... Наконец Гиллиген прервал
молчание:
- Эта толстуха собирается прислать за ним машину, покатать его.
Миссис Пауэрс ничего не ответила.
3
"Сан-Франциско, Калифорния.
5 апреля, 1919 года.
Дорогая Маргарет,
Вот я и дома, приехал сегодня днем. Только успел уйти от мамы, сейчас
сел вам писать. Дома все-таки неплохо, особенно когда так собой рисковал,
даже ведь многие и не вернулись. Но скучно до чего, все девчонки страдают по
летчикам просто страх. И на поезде мне попались две такие ничего себе. Как
они увидали мою военную фуражку, сейчас стали глазки строить, и они сказали
- мы из высшего общества, тоже нашли дурака, кто им поверит, ну все равно,
девчонки славные, а может они и правда из высшего общества. Ну я записал их
телефоны, надо будет им позвонить. Но это все просто так, на свете есть для
меня только одна женщина, сами знаете Маргарет, кто она есть. Доехали мы до
Сан-Франциско, все смеялись и шутили в ихнем купе, а самую хорошенькую я уже
пригласил в кино, а она велела и для ее подруги захватить кого-нибудь из
моих товарищей, я захвачу: они бедняжечки всю войну проскучали, не то что
мы, ребята. Нет, все равно Маргарет, это все шутки, вы не ревнуйте, я же не
ревную к лейтенанту Мэгону. Мама зовет меня в гости, лучше бы меня
пристрелили, чем ходить с ней чай пить, а она настаивает, ничего не
поделаешь. Передайте привет Джо.
С любовью
Ваш Джулиан.
Миссис Пауэрс и Гиллиген поехали на станцию встречать врача-специалиста
из Атланты.
В машине врач выслушал ее очень внимательно.
- Но, знаете, уважаемая, вы хотите заставить меня нарушить врачебную
этику, - возразил он.
- Что вы, доктор, разве оставить его отца в заблуждении - это значит
нарушить профессиональную этику? Пусть он надеется!
- Во всяком случае это нарушение моей личной этики.
- Тогда скажите все мне, а я сама расскажу его отцу.
- Хорошо. Но, простите меня, могу ли я узнать, в каких отношениях вы
состоите с пациентом?
- Мы собираемся пожениться, - сказала она, глядя прямо в глаза врачу.
- Ого! Ну, тогда все в порядке. Обещаю не говорить при отце ничего
такого, что могло бы его взволновать.
Он сдержал обещание. После завтрака он нашел ее в тени, на веранде. Она
отложила пяльцы с вышиванием, а он, взяв стул, свирепо затянулся сигарой,
пока она не разгорелась.
- Чего он ждет? - спросил он вдруг.
- Ждет? - переспросила она.
Он сверкнул на нее пронзительными серыми глазами:
- Вы понимаете, что никакой надежды нет?
- Вы про зрение?
- Нет, зрение он фактически потерял.
- Знаю. Мистер Гиллиген сказал это две недели назад.
- Гм. Разве мистер Гиллиген врач?
- Нет. Но разве это может понять только врач?
- Не обязательно. Но я полагаю, что мистер Гиллиген несколько превысил
свои полномочия, высказывая вслух такое мнение.
Она слегка раскачивалась в качалке. Он следил за тлеющим кончиком
сигары, окружая себя облаками дыма. Она оказала:
- Значит, вы считаете, что никакой надежды нет?
- Откровенно говоря, считаю. - Он осторожно стряхнул пепел за перила. -
Фактически он уже мертвый человек. Более того: ему следовало бы умереть еще
месяца три назад, если бы не то, что он словно чего-то ждет. Чего-то, что он
начал и не успел докончить, какой-то отголосок прошлого, о котором он не
помнит сознательно. Это единственное, что его еще удерживает в жизни,
насколько я понимаю. - Он снова пристально посмотрел на нее. - Как он сейчас
относится к вам? Ведь он ничего не помнит из своей жизни до того, как он был
ранен.
На миг она выдержала его добрый проницательный взгляд и вдруг решила
рассказать ему всю правду. Он не спускал с нее глаз, пока она не кончила.
- Значит, вы вмешиваетесь в дела Провидения?
- А разве вы, на моем месте, не сделали бы того же? - попыталась
защититься она.
- Никогда не занимаюсь предположениями, что я сделал бы, - резко оказал
он. - В моей профессии нет никаких "если бы...". Я обрабатываю мышцы и
кости, а не обстоятельства.
- Что ж, теперь уже поздно. Я слишком тесно связана со всем этим,
отступать некуда. Значит, вы думаете, что он может умереть в любую минуту?
- Опять вы заставляете меня заниматься предположениями. Я только
объяснил вам, что он может умереть, если та последняя искра жизни в нем
больше не будет поддерживаться. А телом он давно мертвец. Больше я ничего
оказать не могу.
- А операция? - опросила она.
- Операции он не перенесет. А во-вторых, человеческую машину можно
чинить, заменять в ней части только до определенной границы. Все, что можно,
с ним уже сделали, иначе его никогда не выпустили бы из госпиталя.
Снова день клонился к вечеру. Они сидели, негромко разговаривая, и
солнце уже пошло книзу и, пробившись косыми лучами сквозь листву, усыпало
крыльцо желтыми зайчиками, похожими на кусочки слюды в ручье. Тот же негр, в
той же рубашке, водил взад и вперед по лужайке жужжащую косилку; изредка,
сонно поскрипывая, проезжал одинокий фургон, запряженный мулами, или мелькал
грузовик, оставляя за собой неприятный запах бензина, таявший в вечернем
воздухе.
Вскоре к ним подошел ректор.
- Значит, ничего не надо делать, только дать ему самому окрепнуть,
поправиться? Так, доктор? - спросил он.
- Да, я так советую. Хороший уход, покой, отдых. Пусть вернутся его
старые навыки... Хотя зрение у него...
Ректор медленно поднял голову.
- Да, я понимаю, что зрение он, очевидно, потеряет. Но ведь это можно
как-то компенсировать. Он скоро должен жениться на прелестной девушке. Не
думаете ли вы, что это может стать толчком к выздоровлению?
- Да, конечно, больше, чем что-либо другое.
- А как ваше мнение - может быть, поторопить эту свадьбу?
- М-м-м... - Доктор запнулся: он не очень привык давать советы по таким
вопросам.
Выручила его миссис Пауэрс.
- По-моему, не надо его торопить ни в чем, - быстро сказала она. -
Пусть постепенно привыкает... Как вы думаете, доктор Бэрд?
- Да, ваше преподобие, в этих делах вам лучше всего слушаться советов
миссис Пауэрс. Я полностью доверяю ее суждениям. Пускай она возьмет все в
свои руки. Женщины тут гораздо более умелы, чем мы.
- Да, это совершенно верно. Мы и так в неоплатном долгу у миссис
Пауэрс.
- Глупости. Я ведь почти что усыновила Дональда. Наконец пришла машина,
и Гиллиген принес вещи доктора. Они встали, миссис Пауэрс взяла ректора под
руку. Она крепко сжала его локоть и выпустила. Когда она с Гиллигеном
провожали доктора вниз к машине, ректор снова робко опросил:
- А вы уверены, доктор, что сейчас ничего предпринимать не надо? Мы
ведь очень этим озабочены, сами понимаете, - добавил он, словно
оправдываясь.
- Нет, нет, - ответил доктор резковато, - он сам себе может больше
помочь, чем мы все.
Ректор следил, как машина заворачивает за угол. Обернувшись, миссис
Пауэрс увидела, что он все еще стоит в дверях, глядя им вслед. Но тут машина
завернула за угол.
Когда поезд подошел к перрону, доктор взял ее руку.
- Вы занялись делом, которое сулит вам много неприятностей, мой молодой
друг.
В ответ она посмотрела прямо ему в глаза.
- Я на это пойду, - сказала она и крепко пожала ему руку.
- Ну, что ж, тогда - до свидания, желаю удачи.
- До свидания, сэр, - ответила она, - и большое вам спасибо.
Он повернулся к Гиллигену, протянул ему руку.
- И вам также, доктор Гиллиген, - сказал он с легкой иронией.
Они смотрели, как скрылась его прямая серая спина, и Гиллиген опросил
ее:
- Чего это он назвал меня доктором?
- Пойдем, Джо, - сказала она, не отвечая на вопрос,