уда, Сесили? - спросила мать.
     -  Навещать  Дональда, - ответила она, натягивая чулки ловкими, точными
движениями.



10


     Януариус  Джонс,  пробираясь  по  мокрой  траве,  обошел вокруг дома и,
заглянув  в  кухонное окошко, увидел спину Эмми и ее согнутый локоть, быстро
сновавший  взад и вперед. Он тихонько поднялся по лесенке и вошел. Приподняв
утюг,  Эмми  посмотрела  на  него  отчужденными, враждебными глазами. Желтые
глаза  Джойса  без  смущения  обвели пристальным взглядом и ее, и гладильную
доску, и всю кухню.
     - Ну-с, Золушка! - сказал Джонс.
     - Меня зовут Эмми, - ледяным тоном сказала она.
     -  О  да,  конечно,  - с готовностью согласился он, - разумеется. Эмми,
Эммилина,  Эммилюна  -  луна!  Луна!  "Луна  безгневна и бесстрастна!" "Луна
бестрепетна,  безгневна".  А  может  быть,  вы  предпочитаете "Во мраке, под
луной"?  Вы предпочитаете более изысканные или менее изысканные определения?
Конечно,  и  это  можно  бы  несколько  подвинтить.  Элия  так выражала свои
чувства,  и  не без успеха, но ведь у нее было окно, и можно было "в сумраке
ночном  на прядях золотых звенеть тоской". А у вас как будто пряди отнюдь не
золотые,  впрочем,  и вашу прическу можно немножко подвинтить! Ох уж мне это
молодое  поколение  - сколько в нем беспокойства! Все им хочется подвинтить,
подперчить - не только чувства, но и форму бедер тоже!
     Она  равнодушно  повернулась к нему спиной, и снова утюг четко засновал
по  растянутому  куску  материи.  Джонс  совсем  затих, настолько, что через
некоторое  время  она  повернула  голову - посмотреть, куда он девался. А он
стоял  за  ней  так  близко,  что  прядь  ее  волос  коснулась его лица. Она
вскрикнула, подняв утюг.
     - Ага, моя гордая краса! - театральным шепотом прошипел Джонс, обхватив
ее руками.
     - Пустите! - сердито бросила она.
     -  Ваша  реплика фальшива! - услужливо сообщил он ей. - "Освободи меня,
злодей, не то погибнешь ты!" - вот как надо говорить!
     - Пустите! - повторила она.
     -  Не  отпущу,  пока не узнаю тайну завещания! - ответил он напыщенно и
важно, и желтые глаза потеряли всякое выражение, как глаза мертвеца.
     - Пустите, не то обожгу! - вспылила она, взмахнув утюгом.
     Их  взгляды  скрестились.  В  глазах Эмми был неумолимый гнев, и Джонс,
помолчав, сказал:
     - А ведь правда - обожжете!
     -  А  вот  сейчас  увидите!  -  сердито  сказала  Эмми. Он только успел
выпустить ее и вовремя отскочить. Она отвела волосы со лба красной от стирки
рукой,  и  глаза  ее  сверкнули. - Убирайтесь, ну! - приказала она, и Джонс,
неторопливо пятясь к двери, жалобно сказал:
     -  Не  пойму,  что  это  у  вас тут за женщины? Дикие кошки. Да. Кошки.
Кстати, как себя чувствует сегодня умирающий герой?
     -  Уходите!  -  повторила  Эмми,  взмахнув утюгом. Он вышел и закрыл за
собой двери. Потом снова
     приоткрыл  их  и,  отвесив  ей  с  порога  глубокий,  неуклюжий поклон,
ретировался окончательно.
     В темной прихожей он остановился, прислушался. Свет из стеклянной двери
падал  ему  прямо  в глаза: можно было только разглядеть угловатые очертания
какой-то мебели. Он стоял, прислушиваясь. "Нет, - решил он, - здесь ее нету.
Разговоров не слыхать, слишком для нее тихо. А эта "femme" ненавидит тишину,
как  кошка  - воду. Сесили и тишина - вода и масло. И всегда она берет верх.
Дрянь  такая, на что это она вчера намекала? И этот Джордж. Быстро работает.
Ей,  наверно,  одного  не  хватает.  Ладно,  завтрашний  день  еще  впереди.
Особенно,  если сегодняшний еще не кончился. Пойти, что ли, подразнить этого
громадного бульдога?"
     У дверей кабинета он встретился с Гиллигеном. Сначала он его не узнал.
     -  Господи  помилуй, - сказал он потом, - неужто вся армия разбежалась.
Как  же  теперь  бедный  генерал  Першинг, кто ему будет отдавать честь, раз
солдат  нету?  У  нас  и для войны людей не хватало, а теперь, когда впереди
такой долгий мир... Нет, брат, тут мы пропадем!
     - А вам чего тут надо? - холодно спросил Гиллиген.
     -  Ничего,  благодарю  вас.  Благодарю  покорно. Просто зашел на кухню,
навестить  нашу  юную  приятельницу  и,  кстати,  справиться  о  брате  бога
Меркурия.
     - Чьем брате?
     - Говоря проще - о молодом мистере Мэгоне.
     -  У  него  -  врач,  -  бросил  Гиллиген.  -  Туда  нельзя. - Он круто
повернулся и вышел.
     - Ничего! - пробормотал Джонс, глядя ему вслед. - Ничего, мой милый.
     Он  зевнул,  побрел по прихожей. В дверях он остановился, раздумывая, и
медленно  набил трубку. Потом снова широко зевнул. Справа он увидел открытую
дверь  и  вошел  в неуютную парадную комнату. Но здесь, по крайней мере, был
подоконник,  куда  можно  класть  обгорелые спички, и, сев у окна, он задрал
ноги на второе кресло.
     Все  стены были увешаны унылыми, мрачными портретами чьих-то предков, и
казалось,   что   всех   их   роднит  главным  образом  какое-то  желудочное
заболевание. А может, это были портреты Моряка-Скитальца, в разном возрасте,
пока  он  еще  не доконал этого несчастного альбатроса. "Нет, даже от дохлой
рыбы  у  человека  не  может  стать  такое  выражение лица, - подумал Джонс,
отвергая  желчный  вызов раздраженных рисованных глаз. - Видно, рояль тут не
открывали сто лет, а открой его - он зазвучит так, как глядят эти портреты".
Джонс  встал,  взял  с  полки "Потерянный рай" Мильтона ("Веселое чтение для
грешника",  -  подумал  он)  и  вернулся  к  своему  креслу.  Оно отличалось
необычайной твердостью, чего нельзя было сказать про Джонса. Он снова задрал
ноги.
     В   поле   зрения   показался   ректор   с  незнакомым  человеком.  Они
разговаривали, стоя в дверях. Незнакомец ушел, вошла эта черная женщина. Она
обменялась  несколькими  словами  с  ректором.  Джонс  медленно  и плотоядно
смаковал ее сильные, свободные движения, и...
     И   тут  появилась  мисс  Сесили  Сондерс,  вся  в  светло-сиреневом  с
зеленоватой  лентой  у  пояса, деликатно стуча каблучками по быстро сохнущей
дорожке, меж свежеобрызганной травы.
     -  Дядя  Джо! - окликнула она ректора, но он уже прошел в свой кабинет.
Ей  встретилась миссис Пауэрс, и она сказала: - А-а, здравствуйте! Можно мне
навестить Дональда?
     Под  приятным  светом потускневших цветных стекол она вошла в прихожую,
повела  глазами и увидала у дальнего окна чью-то спину в кресле. Воскликнув:
"Дональд!", она впорхнула в комнату, как птица. Закрывая одной рукой глаза и
протянув  вперед  другую, она торопливо простучала каблучками и опустилась к
его ногам, пряча голову у него в коленях.
     -  Дональд,  Дональд! Я привыкну, я постараюсь! Постараюсь! О, Дональд,
Дональд!  Бедный!  Такое  лицо!  Но  я  привыкну!  Привыкну!  -  истерически
повторяла она. Нащупав пальцами его рукав, она скользнула вниз, схватила его
руку,  крепко  прижала к щеке. - Вчера вышло нечаянно... Я не хотела обидеть
тебя,  Дональд.  Я  не  виновата,  ведь  я  люблю тебя, Дональд, родной мой,
единственный!  -  Она  глубже  зарылась головой в его колени. - Обними меня,
Дональд, - шепнула она. - Скоро я к тебе привыкну.
     Он  охотно  притянул ее к себе. И вдруг, почувствовав что-то знакомое в
этом пиджаке, она подняла голову: перед ней сидел Януариус Джонс.
     Она вскочила.
     - Свинья, почему вы сразу не сказали?
     - Что вы, уважаемая! Кто же откажется от милости богов?
     Но  она  уже не слушала его. В дверях стояла миссис Пауэрс, с интересом
наблюдая за ними. "Насмехается надо мной!" - в ярости подумала Сесили. Глаза
ее блеснули синими клинками, но голос тек, как мед:
     -  Как глупо, вот так, не глядя, - сказала она сладким голоском. - Но я
увидала  вас и решила, что Дональд тут, рядом. Если бы я была мужчиной, я бы
непременно  старалась  быть  всегда  рядом  с  вами. Но я не знала, что вы и
мистер...  мистер Смит - такие добрые друзья. Хотя, говорят, толстые мужчины
особенно  привлекательны.  Можно  мне  все-таки  повидать  Дональда?  Вы  не
возражаете?
     От  гнева она совсем осмелела. Войдя в кабинет, она взглянула на Мэгона
без  всякого  страха  -  на  лицо,  на  шрам.  Она поздоровалась с ректором,
поцеловала  его,  потом  быстрым  грациозным движением повернулась к Мэгону,
отводя  взгляд  от  его  шрама.  Он  смотрел  на  нее  спокойно, без всякого
выражения.
     -  Из-за  тебя я попала в глупое положение, - шепнула она со сдержанной
яростью, нежно целуя его в губы.
     Джонс,  забытый  всеми, пошел следом за ней по коридору и остановился у
запертой  двери  кабинета, прислушиваясь к ее торопливому грудному голосу за
немой  дверью. Потом, нагнувшись, он заглянул в замочную скважину. Но ничего
не  было  видно,  и,  чувствуя, как от наклона у него перехватывает дыхание,
ощущая,  как  подтяжки  врезаются  в  жирные согнутые плечи, он выпрямился и
встретил  бесстрастный,  внимательный  взгляд Гиллигена. Желтые глаза Джонса
сразу опустели, он обошел воинственно застывшую фигуру Гиллигена и, небрежно
посвистывая, вышел на улицу.



11


     Сесили  Сондерс вернулась домой, раздувая в себе и без того неугасавшее
возмущение.  У  дома  ее  уже  издали  окликнула  мать - и она застала обоих
родителей вместе, на веранде.
     -  Ну,  как Дональд? - спросила мать и, не дожидаясь ответа, сказала: -
Джордж  Фарр  звонил,  как только ты ушла. Я тебя прошу, говори заранее, что
ему  передать,  когда  тебя  нет. Тоби все время приходится бросать работу и
бегать к телефону.
     Сесили, не ответив, прошла было к двери, выходившей на веранду, но отец
поймал ее за руку и не пустил.
     - Как выглядит Дональд сегодня? - спросил он, повторяя вопрос жены.
     Она напрягла руку, стараясь вырваться.
     - Не знаю и знать не хочу, - резко сказала она.
     -  Разве ты не зашла к ним? - В голосе ее матери послышалось удивление.
- Я думала, ты пошла туда.
     -  Пусти  меня,  папа!  -  Она  раздраженно  дернула  рукой.  -  Я хочу
переодеться. - (Он чувствовал ее напряженные хрупкие пальцы).
     - Ну, пусти же! - умоляюще протянула она, но он только сказал:
     - Пойди сюда, дочка!
     - Нет, Роберт, - вмешалась жена, - ты же обещал не трогать ее!
     -  Пойди сюда, дочка, - повторил он, и, не сопротивляясь, она позволила
притянуть  себя  за руку к его креслу. Она присела, нервная, нетерпеливая, и
отец обнял ее одной рукой. - Почему ты не пошла туда?
     - Но, Роберт, ты же обещал! - как попугай, повторила жена
     - Пусти меня, папа! - Она вся напряглась под тонким светлым платьем. Но
он не отпускал ее, и она сказала: - Я там была.
     - И видела Дональда?
     -  О да! Эта противная черная женщина наконец снизошла - допустила меня
к нему на несколько минут. И, конечно, в ее присутствии.
     -  Какая противная черная женщина, детка? - с интересом спросила миссис
Сондерс.
     -  Черная  женщина? Ах, эта самая миссис, как ее там. А я-то думал, что
вы  с  ней  подружитесь,  дочка!  Мне  казалось,  что у нее хорошая, трезвая
голова.
     - Не сомневаюсь. Только...
     - Какая черная женщина, Сесили?
     - ...только ты лучше не показывай Дональду, что она и тебя покорила!
     - Дочка, дочка! Что ты болтаешь!
     -  Тебе хорошо так говорить! - сказала она, напряженно и страстно. - Но
у  меня  есть  глаза.  Разве  я  не вижу? Зачем она поехала за ним из самого
Чикаго или где они там были? И ты еще ждешь, чтобы я...
     - Кто приехал? Откуда? Какая женщина, Сесили? Какая женщина, Роберт?
     Но никто не обращал на нее внимания.
     - Нет, дочка, ты к ней несправедлива. Ты просто не в себе.
     Он не отпускал ее, напряженную, хрупкую.
     -  А  я тебе говорю, она... Нет, тут не только она. Это я ему простила,
потому  что он больной, потому что он всегда был такой с... ну, с женщинами.
Помнишь,  еще  до  войны? Но он меня унизил перед всеми, он... он сегодня...
Пусти меня, папочка, - повторила она умоляюще, стараясь вырваться от него.
     -  Но  какая  женщина,  Сесили?  При чем тут женщина? - В голосе матери
слышалось раздражение.
     -  Дочка, милая, не забывай, что он очень болен. А про миссис... м-м...
     - Роберт, кто эта женщина?
     - ...продумай все хорошенько вечером, а утром поговорим.
     - Нет, говорю тебе: между нами все кончено. Он меня унизил перед ней! -
Она вырвала руку и бросилась к двери.
     - Сесили! - крикнула мать вслед улетающим складкам тонкого платья. - Ты
позвонишь Джорджу Фарру?
     - Нет! Ни за что! Ненавижу мужчин!
     Четкий,  отрывистый  стук  каблучков замер на лестнице, хлопнула дверь.
Миссис Сондерс со скрипом опустилась в кресло.
     - В чем дело, Роберт? И он ей все рассказал.



12


     К завтраку Сесили не вышла. Отец поднялся наверх и на этот раз постучал
в дверь.
     -  Да!  -  Ее  голос  прозвучал  сквозь деревянную панель приглушенно и
слабо.
     - Это я, Си. Можно войти?
     Ответа  не  было,  и  он  зашел.  Она  еще  не  успела  умыться,  и  ее
раскрасневшееся  от  сна  личико  казалось  совсем детским. Вся комната была
пропитана  этим  сокровенным  отдыхом,  он щекотал ноздри, как запах, и отец
смутился,  почувствовал  себя неловким и назойливым. Присев на край кровати,
он  осторожно  взял  ее протянутую ладонь. Ее пальцы безответно лежали в его
руке.
     -  Как  ты  себя  чувствуешь  сегодня? - Она не ответила, сознавая свое
превосходство,  и он продолжал с напускной веселостью: - Больше не сердишься
на этого беднягу, молодого Мэгона?
     - Я о нем не думаю. Больше я ему не нужна.
     - Как это - не нужна! - И бодрым голосом: - Мы считаем, что ты для него
- лучшее лекарство!
     - Как же я могу?
     - Что? Не понимаю!
     - Он свое лекарство привез с собой.
     Какое  спокойствие,  какое  возмутительное  спокойствие. Нет, он должен
     -  А  ты не подумала, что, может быть, я, при всей моей ограниченности,
больше понимаю в таких вещах, чем ты?
     Она  отняла  руку, спрятала под одеяло, не отвечая ему, даже не глядя в
его сторону.
     -  Ты  ведешь  себя глупо, Сесили, - продолжал он. - Чем он тебя обидел
вчера, этот мальчик?
     -  Просто оскорбил меня при другой женщине. Но мне не хочется обсуждать
это.
     - Но послушай! Неужели ты отказываешься даже навещать его, хотя от тебя
зависит - выздоровеет он или нет?
     -  С  ним эта черная женщина. Если уж она, при всей своей опытности, не
может вылечить его - так я уж, наверно, не смогу.
     Отец   медленно   побагровел.  Она  равнодушно  взглянула  на  него  и,
отвернувшись, стала смотреть в окно.
     - Значит, ты отказываешься навещать его?
     -  А  что  мне еще делать? Он очень явно показал, что не желает, чтоб я
его беспокоила. Неужели ты хочешь, чтобы я бывала там, где я не нужна?
     Он   проглотил   раздражение,   стараясь  говорить  спокойно,  стараясь
подравняться к ее спокойствию:
     -  Неужели  ты не понимаешь, что я ни в чем тебя не принуждаю? Я только
хочу  помочь  этому  мальчику встать на ноги. Представь себе, что это Бобби,
представь себе Боба на его месте, в таком состоянии.
     - Пожалуйста, сам с ним возись, а я не буду.
     -  Посмотри  на  меня! - сказал он так спокойно, так сдержанно, что она
застыла, затаив дыхание. Он крепко взял ее за плечо.
     - Не обращайся со мной так грубо, - сказала она, отвернувшись.
     -  Так  вот,  слушай.  Не  смей больше встречаться с этим мальчишкой, с
Фарром. Поняла?
     Глаза у нее стали бездонными, как морская вода.
     - Ты меня поняла? - повторил он.
     - Да, я слышу.
     Он  встал.  Сходство  между  ними  было  поразительное.  Он обернулся у
дверей, встретил ее упрямый, безразличный взгляд.
     - Я не шучу, Си!
     Вдруг ее глаза затуманились.
     - Мне надоели мужчины, я устала. Думаешь, я буду огорчаться?
     Двери  за  ним  закрылись,  она  лежала,  уставившись на непроницаемую,
гладкую  их  поверхность, слегка проводя пальцами по груди, по животу, рисуя
концентрические  круги по телу, под одеялом, думая: "А как это бывает, когда
ребенок?",  ненавидя тот неизбежный миг, когда это случится, когда нарушится
ее бесполая стройность, когда ее тело исковеркает боль.



13


     Мисс  Сесили  Сондерс,  в  бледно-голубом  полотняном платьице, зашла к
соседке   с   утренним  визитом,  вся  расплываясь  в  улыбках.  Женщины  ее
недолюбливали,  и  она  это  знала. Но она умела обращаться с ними, при всей
своей  неискренности,  покорять  их  хотя  бы на время своим безукоризненным
поведением.  В  ней  было  столько  такта, столько грациозного внимания, что
судачили  о  ней  лишь  за  ее спиной. Никто не мог ей сопротивляться. Она с
таким   интересом   слушала  всякие  сплетни  и  пересуды.  И  только  потом
становилось  понятно,  что  она  не  принимала в них никакого участия. А для
этого и вправду нужен большой такт.
     Она  мило  поболтала  с  хозяйкой  в  саду, пока та возилась с цветами,
потом, попросив разрешения и получив его, пошла в дом к телефону.



14


     Мистер  Джордж  Фарр,  бесцельно  слоняясь  по  галерее около суда, еще
издали увидел и безошибочно узнал ее на тенистой улочке, заметил ее быструю,
нервную  походку.  Он  весь  расплылся,  медленно,  с наслаждением лаская ее
взглядом.  Вот  как надо с ихним братом, пускай сами к тебе бегут. Он забыл,
что  названивал  ей  без  толку  раз  пять  за  последние  сутки. Но она так
безукоризненно изобразила удивление, так равнодушно поздоровалась с ним, что
он перестал верить своим ушам.
     -  Ну,  вот!  - сказал он. - А я-то думал, что к тебе никаким чертом не
дозвониться!
     - Да? - Она остановилась, казалось, что она вот-вот заторопится дальше,
и это было неприятно.
     - Ты болела, что ли?
     -  Да,  вроде того. Ну, что ж, - и она пошла было дальше, - очень рада,
что мы повидались. Позвони мне как-нибудь еще. Ладно?
     - Но, Сесили, как же так...
     Она   опять   остановилась,   посмотрела   на   него   через   плечо  с
подчеркнуто-вежливой выдержкой:
     - Что?
     - Куда ты идешь?
     - О-о, у меня столько поручений. Всякие покупки для мамы. Прощай!
     Она  пошла,  и  голубое  полотно  платья свежо и нежно приладилось к ее
походке.  Медленно,  как время, проехал негр на громадном фургоне и разделил
их.  Джорджу  казалось,  что  фургон  никогда  не  проедет, и он обежал его,
бросился за ней.
     - Осторожней! - быстро сказала она. - Папа тут, в городе. Мне не велели
с тобой встречаться. Родители против тебя.
     - За что? - растерянно и тупо спросил он.
     -  Не  знаю. Может быть, услышали, что ты бегаешь за женщинами. Боятся,
что ты меня погубишь. Наверно, за это.
     Он был явно польщен:
     - Ну, брось!
     Они  шли  под  навесами  магазинов. На площади неподвижно стояли сонные
лошади  и  мулы,  запряженные  в фургоны. Вокруг них плыл, сгущался, набегал
откровенный  запах немытых тел - негры толпились вокруг, на каждом было хоть
что-нибудь  из  бывшего  офицерского  обмундирования.  В  их тягучих, ровных
голосах,  в  их  беззаботном,  искреннем  смехе,  слитом с сонным полуденным
часом, слышались какая-то скрытая стихийная горечь и покорность.
     На  углу  стояла аптекарская лавочка со стеклянным шаром в каждом окне;
жидкость,  наполнявшая  их,  когда-то  красная  в  одном и зеленая в другом,
теперь  стала  бледно-коричневой  от  многолетнего солнца. Сесили остановила
Джорджа.
     - Дальше не надо, Джордж, уходи, пожалуйста.
     - Ну, Сесили, брось!
     - Нет, нет! Прощай! - Тонкая рука намертво преградила ему путь.
     - Пойдем выпьем кока-колы!
     - Не могу. У меня столько дел. Извини!
     - Ну, потом, когда управишься, - попросил он в последней надежде.
     -  Не знаю, как будет. Но если хочешь - можешь подождать меня тут: если
успею - вернусь. Конечно, если тебе хочется.
     - Чудесно! Буду ждать тут. Приходи, Сесили, прошу тебя!
     - Не обещаю. Прощай!
     Он был вынужден смотреть, как она уходила от него, кокетливая, изящная,
все  уменьшаясь  и  уменьшаясь. "Черта с два она вернется", - подумал он.