- Так что же ты сделал?
   В смутной тоске он  обвел  взглядом  потолок  и  вздохнул  два-три  раза,
видимо, с немалым трудом. Он словно стоял на дне моря  и  поднимал  глаза  к
какому-то сумеречному зеленому свету.
   - Ну... я говорил разное.
   - Только это одно?
   - Там думали, что этого довольно.
   - Чтобы тебя выгнать?
   Поистине, ни один "изгнанник" не  приводил  так  мало  объяснений  своего
изгнания, как этот маленький человечек! Казалось, он обдумывал  мой  вопрос,
но совершенно отвлеченно и почти беспомощно.
   - Ну, наверно, не надо было говорить.
   - Но кому же ты говорил?
   Он, очевидно, постарался  припомнить,  но  в  памяти  у  него  ничего  не
осталось - он забыл.
   - Не помню!
   Он чуть ли не улыбался, сдаваясь на милость победителя, и в  самом  деле,
его  поражение  было  настолько  полным,  что  мне  следовало  на   этом   и
остановиться. Но я была упоена, ослеплена победой, хотя даже в эту минуту то
самое, что должно было нас сблизить, уже начинало усиливать отчуждение.
   - Может быть, всем в школе? - спросила я.
   - Нет... только тем... - Но тут он как-то болезненно дернул головой. - Не
помню, как их звали.
   - Разве их было так много?
   - Нет, совсем мало. Тем, с кем я дружил.
   С кем он дружил? Казалось, я плыла не к свету, а к еще более непроглядной
тьме, и уже минуту  спустя  в  глубине  жалости  у  меня  возникла  страшная
тревога: а вдруг он ни в чем не виноват? На мгновение передо мной  открылась
головокружительная бездна - ведь если он не виноват, то что же такое я? Пока
это длилось, я была словно  парализована  одной  этой  мимолетной  мыслью  и
слегка разжала руки, а мальчик, глубоко вздохнув, снова отвернулся от  меня,
и я это стерпела, зная, что за прозрачным стеклом,  в  которое  он  смотрит,
ничего больше нет, и охранять его не от кого.
   - А они рассказывали другим то, что слышали от тебя? - спросила я  спустя
минуту.
   Потом он отошел от меня, все еще тяжело переводя дыхание  и  с  таким  же
выражением лица, словно его силой держат в заточении, но сейчас  он  уже  не
сердился на это. И опять он посмотрел в окно  на  пасмурный  день  так,  как
будто ничего  уже  не  оставалось  от  того,  что  его  поддерживало,  кроме
несказанной тоски и тревоги.
   - Да, - ответил он все же, - наверно, рассказывали, - и добавил: - тем, с
кем сами дружили.
   Почему-то я надеялась на большее; но тем  не  менее  задумалась  над  его
словами.
   - И это дошло?..
   - До учителей? Ну, да, - ответил он очень просто. - Но я не знал,  что  и
они расскажут.
   - Учителя? Они и не рассказывали... ничего не рассказывали. Вот поэтому я
тебя и спрашиваю.
   Он снова обратил ко мне свое прекрасное взволнованное лицо.
   - Да, это очень жаль.
   - Жаль?
   - Не надо было мне говорить. И зачем же писать про это домой?
   Не могу выразить, как трогательно-прелестен был  контраст  таких  слов  с
тем, кто произнес  их,  знаю  только,  что  в  следующее  мгновение  у  меня
вырвалось от души:
   - Какой вздор! -  Но  еще  через  мгновение  мой  голос  прозвучал,  надо
полагать, достаточно сурово: - О чем же ты рассказывал?
   Вся моя суровость относилась к его судье, к его палачу,  однако  мой  тон
заставил его  снова  отвернуться,  а  меня  это  его  движение  заставило  с
неудержимым криком одним прыжком перелететь к нему и обнять его. Ибо там, за
стеклом, опять, словно для того, чтобы зачеркнуть его исповедь и пресечь его
ответ, был мерзкий виновник нашего горя - бледное,  проклятое  навеки  лицо!
Мне стало дурно оттого, что моя победа сорвалась и снова  надо  бороться,  а
мой неистовый прыжок только выдал меня с головой. Я видела, что  этот  порыв
навел его на догадку, но, заметив, что даже и сейчас он только  догадывается
и что, на его взгляд, за окном и сейчас пусто, я дала этому порыву вспыхнуть
ярким пламенем и превратить крайность его смятения в верный знак  избавления
от тревоги.
   - Никогда больше, никогда, никогда! - крикнула я  этому  призраку  и  еще
крепче прижала мальчика к груди.
   - Она здесь? -  задыхаясь,  прошептал  Майлс,  уловив  даже  с  закрытыми
глазами, к кому направлены  мои  слова.  И  тут,  когда  меня  поразило  его
странное "она", и я, задыхаясь, отозвалась эхом:
   - Она?
   - Мисс Джессел, мисс Джессел! - ответил он мне с неожиданной яростью.
   Ошеломленная, я все же поняла,  что  его  заблуждение  как-то  связано  с
отсутствием Флоры, и мне захотелось доказать ему, что дело не в этом.
   - Это не мисс Джессел! Но оно за окном - прямо  перед  нами!  Оно  там  -
трусливое, подлое привидение, в последний раз оно там!
   И тут, через секунду, мотнув головой, словно собака, упустившая след,  он
неистово рванулся к воздуху и свету, потом, вне себя от  ярости,  набросился
на меня, сбитый с толку, тщетно озираясь вокруг и ничего не видя, хотя,  как
мне казалось, теперь это всесокрушающее,  всепроникающее  видение  заполняло
собой всю комнату, как разлитая отрава.
   - Это он?
   Я так твердо решила уличить  Майлса,  что  мгновенно  переменила  тон  на
ледяной, вызывая его на ответ:
   - Кто это "он"?
   - Питер Квинт, проклятая! - Его лицо  выразило  лихорадочное  волнение  и
мольбу, он обвел комнату взглядом. - Где он?
   В моих ушах и посейчас звучит это имя, в последнюю минуту  вырвавшееся  у
него, и дань, которую он воздал моей преданности.
   - Родной мой, что значит он теперь? Что может он когда-нибудь значить? Ты
мой, - бросила я тому чудовищу, - а он потерял тебя навеки!  -  И  крикнула,
чтобы Майлс знал, чего я достигла: - Вон он! Там, там!
   Но он уже метнулся к окну, вгляделся, снова сверкнул глазами и ничего  не
увидел, кроме тихого дня. Сраженный той утратой, которой я так гордилась, он
испустил вопль, как будто его сбросили в пропасть, и я крепче прижала его  к
себе, словно перехватив на лету. Да, я поймала и удержала его, - можно  себе
представить, с какой любовью, - но спустя минуту я ощутила,  чем  стало  то,
что я держу в объятиях. Мы остались наедине с тихим днем,  и  его  сердечко,
опустев, остановилось.
 
 
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров
   Дата последней редакции - 13.03.99