.
   - Да ведь там Эмма. Пускай она выйдет.
   - Нет, она не выйдет. Она здесь с сапожником Марком.
   Фалькенберг  был  ошарашен;  видно, он  зашел  слишком  далеко  в своей
размолвке с Эммой, и она его бросила. Он  стоял  и хлопал глазами, а девушки
подняли его на смех - вот бедняжка, остался с носом!
   Тогда  Фалькенберг  вынул бутылку и  у всех на глазах приложился к ней,
потом вытер  горлышко  ладонью  и передал  бутылку  одному  из  парней.  Все
оживились,  подобрели,  увидев, какие мы славные  ребята,  а мы  достали  из
карманов  еще  бутылки и  пустили их по кругу; кроме всего  прочего, мы были
нездешние, и всем было любопытно с нами  поболтать.  Фалькенберг  то и  дело
отпускал шуточки по адресу сапожника Марка, которого он называл Лукой.
   Танцы в доме продолжались, но ни одна девушка не ушла от нас.
   -  Бьюсь  об заклад,  что  и Эмма  не  прочь  выйти,- хвастливо  заявил
Фалькенберг.
   Девушки, которых звали Елена, Реннауг и Сара, глотнув вина из  бутылки,
по обычаю, подавали Фалькенбергу руку и  благодарили его; другие же, которые
обучились  благородным  манерам, говорили  только:  "Спасибо  на  угощении!"
Фалькенбергу   приглянулась  Елена,  он   обнял  ее  за  талию  и  предложил
прогуляться.
   Они не спеша пошли прочь, и никто их не окликнул; разделившись на пары,
мы порознь пошли к лесу. Мне досталась Сара.
   Когда  мы  вернулись, Реннауг  все еще  стояла подле дома. Вот странная
девушка, простояла  здесь  столько  времени!  Я  взял  ее за  руку  и  завел
разговор, но она только смеялась и не  отвечала ни  слова. Мы с  ней пошли к
лесу, а Сара крикнула нам вслед из темноты:
   - Реннауг, пойдем лучше домой!
   Но  молчаливая  Реннауг  ничего  не  ответила.   Она  была   белолицая,
медлительная и в теле.


XX

   Выпал  первый снег,  он  сразу же тает, но  зима  не за  горами. И наша
работа у капитана приходит к концу, недели через две мы  все закончим. А что
делать потом? В горах прокладывают железную дорогу, а можно попытаться найти
работу на каком-нибудь хуторе, где нужны лесорубы. Фалькенберг склоняется  к
работе на железной дороге.
   Но времени остается мало, и я не успеваю сделать свою машину. У каждого
свои заботы, мне, кроме этого, нужно еще приделать ноготь к трубке, а вечера
стали  совсем короткие. Фалькенберг неприменно хочет помириться с Эммой.  Но
это дело нескорое  и совсем не простое.  Так получилось,  что  она гуляла  с
сапожником  Марком; а  Фалькенберг,  чтобы досадить Эмме, стал  ухаживать за
другой девушкой по имени Елена и подарил ей косынку и шкатулку из ракушек.
   Теперь он не знал, как быть, и сказал мне:
   - Всюду только грязь, глупость и обман.
   - Разве?
   - Да, можешь не сомневаться. Вот уйду на железную дорогу, а ее брошу.
   -- А может, это сапожник Марк ее не отпускает?
   Фалькенберг угрюмо промолчал.
   - И спеть меня уже больше не просят,- сказал он немного погодя.
   Мы  заговорили  о капитане и  его жене.  Фалькенберг сказал, что у него
дурные предчувствия: между ними не все ладно.
   Ну вот, начал сплетничать!
   Я сказал:
   - Извини, пожалуйста, не тебе об этом судить.
   -  Ах так? - буркнул он сердито. Он злился все больше и  больше.- Может
быть,  ты думаешь их водой  не  разольешь?  Думаешь, они наглядеться друг на
друга  не  могут? Да  я  же  ни  разу не  слышал,  чтоб  они  хоть словечком
обмолвились.
   Вот дурак, болтун разнесчастный!
   -  Погляди  лучше, как  ты пилишь,-  говорю я с усмешкой.-  Пила у тебя
криво идет.
   - У меня? Но ведь как-никак нас двое!
   - Что ж, значит, дерево оттаяло. Возьмемся снова за топоры.
   Каждый  долго рубит в  одиночку,  оба мы злимся и молчим. Как он посмел
оболгать их,  выдумал, будто они слова промеж собой  не скажут?  Но господи,
ведь  это же истинная правда! У  Фалькенберга хороший нюх,  он разбирается в
людях.
   - По крайней мерe, при нас у них все мирно,- заметил я.
   Фалькенберг рубит молча. Поразмыслив еще немного, я говорю.
   -  А  может, ты  и  прав,  они  не такая  пара,  какие бывают явлены  в
откровениях.
   Но Фалькенберг ничего не понял и пропустил мои слова мимо ушей.
   В полдень, когда мы отдыхали, я снова завел разговор об этом.
   - Ты ведь, кажется, говорил,  что если он будет дурно с ней обращаться,
ему несдобровать.
   - Ну да, говорил.
   - И что же?
   -  Да  разве  я  сказал, что  он с  ней  дурно обращается?  -  возразил
Фалькенберг с досадой.- Просто они надоели  друг  другу,  до смерти надоели,
вот  что. Только  он войдет, она сразу норовит уйти.  Только он  заговорит о
чем-нибудь на кухне, у нее в глазах появляется смертная скука, и она  его не
слушает.
   Мы снова взялись за топоры, и каждый углубился в свои мысли.
   -  Боюсь,  что   мне  все-таки  придется  его  вздуть,-  говорит  вдруг
Фалькенберг.
   - Кого это?
   - Луку...
   Я  доделал  трубку и попросил Эмму  передать ее капитану. Ноготь совсем
как настоящий, и теперь,  когда у меня есть  такие превосходные инструменты,
мне  удалось  приделать  его к  пальцу и  прикрепить изнутри  двумя  медными
гвоздиками, которые вовсе не заметны. Я очень доволен своей работой.
   Вечером, когда  мы  ужинали, капитан  пришел  на кухню,  держа трубку в
руке, и поблагодарил меня; тут я и убедился в проницательности Фалькенберга:
как только капитан вошел, хозяйка ушла из кухни.
   Капитан  похвалил  мою  работу  и спросил,  каким образом  мне  удалось
прикрепить ноготь; он назвал  меня художником и мастером. Так прямо и сказал
-  мастер, и  на  всех, кто  был  в  кухне, это  произвело впечатление.  Мне
кажется, в тот миг Эмма не устояла бы передо мной.
   А ночью я наконец научился дрожать.
   Ко  мне на сеновал  пришла покойница, протянула левую руку, и я увидел,
что на  большом  пальце  нет ногтя. Я покачал головой, давая ей этим понять,
что ноготь уже не у меня, что я его выбросил и вместо него приделал ракушку.
Но  покойница  не уходила,  и я лежал холодея  от страха. Наконец я  кое-как
пробормотал, что, к несчастью,  я ничего теперь не  могу поделать  и молю ее
уйти  с миром. Отче наш, иже еси на небесaх... Покойница двинулась прямо  на
меня,  я  хотел  оттолкнуть  ее,  издал  душераздирающий  крик  и  притиснул
Фалькенберга к стене.
   - Что такое? - крикнул Фалькенберг.- Во имя господа...
   Я проснулся  весь в поту, открыл  глаза и  увидел, как призрак медленно
исчез в темном углу.
   - Покойница,- простонал я.- Она приходила за своим ногтем.
   Фалькенберг быстро сел на постели, сон разом соскочил и с него.
   - Я видел ее! - сказал он.
   - И ты тоже? А палец видел? Уф!
   - Ох, не хотел бы я очутиться в твоей шкуре.
   - Пусти меня к стене,- попросил я.
   - А я как же?
   - Тебе нечего ее бояться, ты можешь преспокойно лежать с краю.
   - А она придет и сцапает меня? Нет уж, спасибо.
   Фалькенберг снова лег и укрылся с головой.
   Я хотел  было сойти вниз и лечь с Петтером; он уже поправлялся, и я мог
не бояться заразы. Но мне стало жутко от мысли, что придется  спускаться  по
лестнице.
   Это была ужасная ночь.
   Утром я долго искал ноготь и,  наконец, нашел его на полу, в  опилках и
стружках. Я закопал его у дороги в лес.
   - Пожалуй, надо  бы  отнести ноготь  на кладбище, откуда  ты его взял,-
сказал Фалькенберг.
   - Но ведь это далеко, за много миль отсюда...
   - Сдается мне, это было предупреждение. Она хочет, чтобы ноготь был при
ней.
   Но  при свете  дня  я уже  снова  осмелел и, посмеявшись  над суеверием
Фалькенберга, сказал, что его взгляды противоречат науке.


XXI

   Однажды вечером к усадьбе  подъехала  коляска, и так как Петтер все еще
хворал,  а  второй  работник  был совсем  мальчишка,  пришлось  мне  держать
лошадей. Из коляски вышла дама.
   - Дома господа? - спросила она.
   Когда послышался стук  колес, в окнах  показались  лица,  в коридорах и
комнатах загорелись огни, хозяйка вышла на крыльцо и воскликнула:
   - Это ты, Элисабет? Я так тебя ждала. Милости просим.
   Это была фрекен Элисабет, пасторская дочь.
   - Значит, он здесь? - спросила она с удивлением.
   - Кто?
   Это она про меня спросила. Она узнала меня...
   На другой день обе дамы пришли к нам в лес.
   Вначале я  испугался,  что до  пастора  дошло  известие  о  том, как мы
прокатились  на  чужих лошадях,  но  никто  об этом даже  не  упомянул, и  я
успокоился.
   - Водопровод работает исправно,- сказала фрекен Элисабет.
   Я был рад это слышать.
   - Водопровод? - спросила хозяйка.
   -  Он  провел нам воду на  кухню и на верхний этаж. Теперь стоит только
отвернуть кран, и течет вода. Советую и тебе это сделать.
   - Вот как! Значит, у нас тоже можно провести воду?
   Я ответил, что да, можно.
   - Отчего ж вы не сказали об этом моему мужу?
   - Я сказал. Он хотел посоветоваться с вами.
   Наступило тягостное молчание. Он не счел нужным поговорить с женой даже
о том, что ее прямо касалось.
   Чтобы как-нибудь нарушить это молчание, я поспешно добавил:
   -  Сейчас, во всяком случае, уже поздно. Мы не успеем закончить работу,
зима нам помешает. А вот весной дело другое.
   Хозяйка вдруг словно очнулась.
   - Ах, впрочем, я припоминаю, он в самом деле  как-то говорил  об этом,-
сказала она.- Да,  да,  мы  с ним советовались. Но решили, что уже поздно...
Скажи, Элисабет, правда, интересно смотреть, как рубят лес?
   Обычно  мы  валили деревья, притягивая их веревкой в  нужную сторону, и
теперь  Фалькенберг  как  раз  привязывал  веревку  к верхушке  подпиленного
дерева.
   - Зачем это?
   - Чтобы направить падение дерева...- начал я объяснять.
   Но  хозяйка не  стала меня слушать, она повторила вопрос Фалькенбергу и
добавила:
   -- Разве не все равно, куда оно упадет?
   И Фалькенберг ответил:
   -  Нет,  его  надо  направить,  иначе оно переломает  кусты  и  молодые
деревца.
   - Слышишь? - сказала она подруге.- Слышишь, какой голос? А как он поет!
   Как я досадовал на себя  за свою  болтовню  и  недогадливость!  Но  она
увидит, что урок не прошел для меня даром. Да и вообще мне нравится вовсе не
она,  а фрекен  Элисабет,  эта не капризничает, да и красотой ей не уступит,
она даже  красивее, да, красивее в тысячу раз. Вот наймусь  в работники к ее
отцу... Теперь всякий  раз,  как хозяйка обращалась ко мне, я  поглядывал на
Фалькенберга, а потом на нее и  медлил с ответом,  словно боялся, что вопрос
ее не  ко мне относится. Видно,  это было  ей  неприятно,  и она сказала  со
смущенной улыбкой:
   - Я ведь вас спрашиваю.
   Ах,  эта улыбка и эти ее слова... Сердце мое дрогнуло от радости, я бил
по дереву топором изо  всех сил, так, что только  щепки летели. Я увлекся  и
работал играючи. Время от времени я ловил обрывки разговора.
   А когда мы с Фалькенбергом остались одни, он сказал:
   - Нынче вечером я буду им петь.
   И вот наступил вечер.
   На дворе  я встретил капитана  и остановился поговорить с ним. Работы в
лесу оставалось дня на три или четыре.
   - А потом вы куда пойдете?
   - Попробуем подрядиться на железную дорогу.
   - Пожалуй, вы мне и здесь можете понадобиться,- сказал капитан.- Я хочу
проложить новую дорогу к шоссе, эта слишком крутая. Пойдемте, я вам покажу.
   И  хотя  уже  смеркалось, он повел меня на  пустырь  по  южную  сторону
усадьбы.
   - Когда  дорога будет готова, найдем  еще  что-нибудь, а  там и весна,-
сказал он.-  Можно  будет приняться  за водопровод. К  тому  же  Петтер  все
хворает. Это ни на что не похоже, мне необходим помощник по хозяйству.
   И вдруг до нас  донеслось пение Фалькенберга. В  гостиной  горел  свет,
Фалькенберг был там и пел  под аккомпанемент рояля. Его удивительный, нежный
голос лился из окон, и меня охватил невольный трепет.
   Капитан резко повернулся и взглянул на окна.
   -  А впрочем...- сказал  он  неожиданно,-  впрочем,  и с  дорогой лучше
повременить до весны. На сколько дней, вы говорите, осталось работы в лесу?
   - Дня на три или четыре.
   - Стало  быть,  решено, еще  дня три-четыре, и в нынешнем году  на этом
покончим.
   "Удивительно быстро он передумал",- мелькнула у меня мысль.
   Я сказал:
   - Но ведь дорогу можно  прокладывать  и зимой, в  некотором  смысле это
даже лучше. Мы стали бы пока дробить камень и возить щебенку.
   - Я знаю, но все-таки... А теперь я, пожалуй, пойду послушаю пение.
   И он ушел.
   Я  подумал: "Это он, конечно, только притворяется; хочет показать,  что
Фалькенберга пригласили в дом  с его согласия. А на самом  деле он предпочел
бы остаться и поговорить со мной".
   Как я был самонадеян и как ошибался!


XXII

   Все главные части моей машины готовы, я решил собрать  ее и опробовать.
За амбаром, у  мостика, торчал обломок осины, сваленной ветром, я приладил к
нему пилу, и она  сразу же заработала. Терпение, друзья  мои, дело пойдет на
лад! По  ровному краю  большой, специально купленной  пилы я нарезал  зубцы,
которые  сцеплялись  с  небольшим зубчатым колесом,  удерживаемым  прижимной
пружиной.
   Саму пружину я изготовил из широкой костяной планки от старого корсета,
который взял у Эммы, но оказалось, что она слишком  слаба, и я сделал другую
пружину  из старой ножовки  шириной в шесть  миллиметров, с  которой  спилил
зубья. Эта  новая  пружина оказалась слишком тугой. Пришлось мне  всякий раз
оттягивать ее только до половины.
   На свою беду, я не был силен в теории, мне все  приходилось пробовать и
проверять, отчего работа  продвигалась медленно.  Пришлось совсем отказаться
от  конической  зубчатой передачи, которая  была  бы  слишком громоздкой,  и
насколько возможно упростить все устройство.
   Пробовать пилу я начал в воскресенье; белый деревянный каркас и гладкое
стальное полотно сверкали на солнце. В окнах сразу показались лица, а вскоре
сам капитан вышел из дома. Я поклонился ему,  но  он не ответил,  а медленно
пошел через двор, не спуская глаз с пилы.
   - Ну как, работает?
   Я привел пилу в действие.
   - Глядите, глядите, она и вправду пилит!..
   Вышли  хозяйка и  фрекен Элисабет, за  ними  высыпали служанки. Я снова
пустил пилу. Терпение, терпение, друзья мои!
   Капитан сказал:
   - А не слишком ли долгое это дело - всякий раз прилаживать ее к дереву?
   - Зато пилить будет гораздо легче и работа пойдет быстро.  Пильщикам не
нужно затрачивать лишних усилий.
   - Но почему же?
   - Да потому, что им не приходится нажимать на пилу, это делает пружина.
А здесь как раз и затрачивается более всего сил.
   - Но все-таки потеря времени неизбежна?
   -  Я  уберу  винт и поставлю  вместо  него зажим, который  можно  будет
открыть  одним движением. Его устройство  позволит прикреплять пилу к дереву
любой толщины.
   Самый зажим я еще не успел сделать, но показал капитану чертеж.
   Капитан взялся за  пилу и  испробовал, какого усилия она требует. Потом
он сказал:
   -  Ваша пила  вдвое шире обычной, не знаю, есть ли  смысл таскать такую
тяжесть.
   -- Само собой,- впернул Фалькенберг.- Дело ясное.
   Все  посмотрели  на  Фалькенберга,  потом  на  меня. Надо  было  что-то
ответить.
   -  Один  человек  может  двигать по  рельсам груженый  товарный вагон,-
ответил я.- А  здесь двое приводят в движение пилу, которая скользит по двум
вращающимся  валикам,  а они, в свою очередь, движутся  на хорошо  смазанных
стальных осях. Работать  этой пилой будет куда легче, чем  обычной, в случае
нужды с ней можно управиться в одиночку. . ...
   - Ну, это едва ли.
   - А вот увидим.
   Фрекен Элисабет вздумалось подшутить надо мной и она спросила:
   - Я в этом деле ничего не смыслю, но скажите, почему  бы не пилить, как
раньше, обыкновенной пилой?
   -  Потому что  теперь пильщикам не приходится нажимать на пилу  сбоку,-
сказал  капитан.-  Усилие  прилагается сверху вниз,  а  пила  ходит поперек.
Поймите,  вертикальное  усилие преобразуется в  горизонтальное,  А скажите,-
обратился он ко мне,- как по-вашему, не может пила при этом изогнуться, ведь
тогда срез будет неровным?
   - Во-первых, этому препятствуют два валика, по которым ходит пила.
   - Да, кажется, тут вы правы. Ну, а еще?
   - Во-вторых, эта пила  дает  только  ровный срез. Ведь она  имеет такую
форму, что согнуться никак не может.
   Пожалуй, отчасти  капитан высказывал  мне  свои сомнения просто потому,
что хотел  получше во всем разобраться.  Человек с его  знаниями  сам мог бы
ответить на них  лучше меня. Но он упустил из виду нечто другое, что  сильно
меня тревожило. Ведь пила, которую придется  таскать  по всему  лесу, должна
быть очень прочной. А я опасался, что тонкие оси могут от удара выскочить из
своих гнезд или погнуться, а валики - заклиниться. Надо было  избавиться  от
осей  и  расположить валики  по-иному. Нет,  моя  машина  была еще далека от
совершенства...
   Капитан между тем сказал Фалькенбергу:
   - Надеюсь, вы не откажетесь отвезти завтра наших дам? Петтер еще слаб.
   - Помилуйте, я буду счастлив.
   - Фрекен  надо  ехать  домой,- сказал капитан, уходя.-  Будьте готовы к
шести утра.
   Фалькенберг,  гордый доверием, которое ему  оказали,  стал посмеиваться
надо мной и говорил,  что я ему завидую. Я и в самом деле немного завидовал.
Меня, конечно, огорчило, что предпочтение отдали Фалькенбергу, но, право же,
куда  приятней  побыть одному  в  лесной тиши, вместо того чтобы мерзнуть на
козлах.
   Фалькенберг, сияя от удовольствия, сказал:
   - Ты даже пожелтел от зависти, советую тебе выпить касторки.
   Целых полдня он суетился, собираясь в путь,- мыл коляску, смазывал оси,
проверял сбрую. Я ему помогал.
   -  Боюсь,  что  ты  не  сумеешь  править  парной  упряжкой,-  сказал я,
поддразнивая его.- Ладно уж, завтра с утра я выучу тебя держать вожжи.
   - А  ты зря экономишь  десять эре на  касторке, надо беречь здоровье, -
ответил он.
   Так мы шутили и  смеялись  друг над  другом. Вечером капитан подошел ко
мне и сказал:
   - Я не  хотел вас затруднять  и попросил вашего  друга отвезти  дам, но
фрекен Элисабет хочет ехать с вами.
   - Со мной?
   - Она говорит, что давно вас знает.
   - Но ведь и мой друг - человек надежный.
   - Разве вы против?
   - Нет, нисколько.
   - Вот и прекрасно. Тогда поезжайте.
   Тут  я  подумал:  "Эге,  они все-таки  предпочли  меня,  потому  что  я
изобретатель и моя пила отлично работает, а если мне еще получше  одеться, я
буду выглядеть вполне прилично, быть может, даже блестяще".
   Но Фалькенбергу капитан объяснил дело  по-другому, и все мои тщеславные
домыслы сразу рухнули.  пастор просил фрекен  Элисабет привезти меня, потому
что хочет снова предложить мне наняться в работники. Так они договорились.
   Я долго раздумывал над этим объяснением.
   - Если ты согласишься работать  у пастора, мы не сможем вместе наняться
на железную дорогу,- сказал Фалькенберг.
   И я ответил:
   -- Нет, я не соглашусь.


XXIII

   Дамы выехали  ранним утром в закрытой  коляске. Поначалу  было довольно
свежо,  .и  мое шерстяное одеяло  очень мне  пригодилось,- я  то укутывал им
ноги, то накидывал его на плечи.
   Я ехал той же дорогой, по  которой мы с  Фалькенбергом пришли сюда, так
что  места были знакомые:  вон  усадьба, где Фалькенберг настраивал пианино,
вон вторая, а  вот  здесь  над  нами  пролетели гуси... Взошло солнце, стало
тепло, час  проходил за часом;  у  развилины дорог дамы постучали в стекло и
сказали, что пора обедать.
   По солнцу я  видел,  что обедать  им еще  рано, хотя  для  меня - самое
время,  потому что  мы с Фалькенбергом обычно обедали в полдень. И  я поехал
дальше.
   - Что же вы не останавливаетесь! - крикнули дамы.
   - Да ведь вы обедаете в три... Вот я и подумал...
   - Но мы проголодались.
   Я съехал  на  обочину, выпряг лошадей, задал  им корму и напоил их. Как
странно, неужели эти женщины решили обедать раньше времени ради меня?
   - Пожалуйте сюда! - крикнули мне.
   Я не хотел их стеснять и остался подле лошадей.
   - Ну что же вы? - спросила фру Фалькенберг.
   - Если уж вы так любезны, уделите мне кусочек,- сказал я.
   Они стали наперебо