из
канвы и красок, воскрешающая несуществующее мгновение, каприз Природы".
   "Ходят слухи,  что Людовик XIV построил Версаль потому,  что из  окон
замка  Сен-Жермен  видел  аббатство Сен-Дени,  где суждено было ему быть
погребенным,  вид собственной будущей усыпальницы действовал ему на нер-
вы,  Король-Солнце не хотел думать о смерти.  Мне же кажется, что король
стремился отъединиться хоть сколько-нибудь от парижан,  любой из них мог
войти  в замок,  болтаться по комнатам и гулять в саду.  В Версале коро-
левское семейство вело более обособленный образ  жизни.  Хотя  парижане,
особенно в воскресные дни,  взяли моду туда таскаться в каретах, устраи-
вая экскурсии и глазея в свое удовольствие.  Мне говорил об этом Савинь-
ен,  показывая в лицах и любопытствующих,  и придворных,  и членов коро-
левской семьи;  как всегда, передразнивая и пересмешничая, он был непод-
ражаем, и я хохотал от души".
   "Мэтр Ла Гир увлекся Луной и,  зачарованный Гекатой,  то есть Дианой,
она же Селена, временно забросил свой труд, посвященный солнечным часам.
Чертежи, таблицы и гравюры всех видов этих часов валялись, скучая, в ка-
бинете и в библиотеке.  Впрочем, три кадрана, установленные мэтром в са-
ду,  и  горизонтальный,  и наклонный,  и вертикальный,  чувствовали себя
прекрасно,  ибо дни стояли солнечные,  а Анна,  посадившая вокруг  часов
свои любимые фиалки, маргаритки и тюльпаны, навещала их постоянно. Равно
как и мы с котенком: я смотрел, как Анна поливает маргаритки из лейки, а
котенок,  которого  будоражили шелест и движение платья,  цеплялся за ее
юбку".
   "Если бы я мог вернуться, я привез бы Анне семян диковинных растений,
и вокруг солнечных часов мэтра расцвели бы привыкшие к лунному календарю
экзотические травы".
   "Полуоткрытая фисташка традиционно сравнивается с устами красавицы  с
дразнящим розовым болтливым язычком".
   "Джиннан прислуживал карлик в лиловом шелке,  называвший ее "идол ки-
тайский",  "идол сомнатский", это считалось комплиментами, Джиннан очень
ценила карлика,  а мне он чем-то напоминал Годо, карлика принцессы Юлии,
обозвавшего Прованс "надушенной хамкой".  А может, расфуфыренной плебей-
кой?  Меня стала подводить память. В отличие от этих двух, вносивших не-
кий уют в существование,  русские карлицы и лилипуты  приводили  меня  в
ужас,  как и многих русских придворных, притворно улыбавшихся и не пода-
вавших вида, что им не по себе".
   "Видать, это Харут, мятежный ангел, основатель волшебства, настиг ме-
ня за грешные помыслы мои в одной из антикварных лавок Парижа".
   "Да, хороша она была,  хороша она была в ожерелье из застывшей амбры;
но подделка было все, что между нами происходило, ибо возникло небеспри-
чинно: я был молод, одинок, тело мое томилось от желаний, а ночи на Вос-
токе прекрасны,  и Венеру именуют Зухра;  и не только так, она и Арсо, и
Азизо,  и Узза,  и Иштар,  целый сераль;  а моя пери скучала без мужских
ласк,  и лестно ей было внимание чужеземца, и преодолевала она страх пе-
ред голубоглазым созданием,  льстило ей и это; и когда желания были уто-
лены, скука развеялась, страх растаял, - мы разошлись".
   "Мало о чем я сожалел,  бессмысленно было предаваться сожалениям, од-
нако мне жаль было, что не мог я подарить мэтру Ла Гиру астрономического
атласа Али Кушли, помощника великого Улугбека, погибшего в сонной тишине
подворья безвестного караван-сарая от руки наемных убийц".
   "У меня было время поразмыслить,  в чем разница между королем, царем,
халифом,  эмиром и князем. Все-таки классическим правителем для меня был
и остается ан-Нуман ибн аль-Мунзир с его ежедневно менявшимся настроени-
ем:  в один день убивал он всех, кого встретит и кто под руку подвернет-
ся, в другой день осыпал всех милостями".
   "Я бы изучал историю и нравы стран по описаниям чужестранцев:  взгляд
со стороны всегда взгляд особый, со стороны виднее, особенно хорошо вид-
ны дикости и несообразности, к которым привыкают с детства, чтобы не за-
мечать их вовсе. Кроме того, иностранец по той же причине лучше подметит
и опишет бытовые черточки, мелочи, подробности обычаев, привычек, аксес-
суаров, блюд: впервые увидев, удивляешься и запоминаешь".
   "Какова красавица в парандже, завернутая в изар? Не напоминает ли она
вам кота в мешке? Или, укрытая складками, перестает она быть Фатимой ли-
бо Талиджой и становится женщиной вообще, символом пола?"
   "Чернокожие цари поручали своих женщин верному человеку,  и он,  дабы
блюсти  нравственность,  заставлял  царских  жен  с утра до ночи прясть,
ткать и вышивать:  считалось,  что, когда женщина остается без дела, она
только тоскует по мужчинам и вздыхает по сношениям.  Не знаю, как насчет
нравов; а тканей в кладовых было хоть завались".
   "Когда спросили у стареющего Ибн-Хазма,  сколько прожил он,  он отве-
тил: "Минуту. Все остальное не в счет". - "Как это? - спросил спрашиваю-
щий. - Скажи яснее! Ибо то, что говоришь ты, кажется мне ужасным". И от-
вечал Ибн-Хазм:  "Ту, к кому привязалось сердце мое, поцеловал я однажды
одним беглым поцелуем,  - видеться с ней было опасно.  И,  хотя годы мои
продлились долго,  и ты видишь седину на висках моих и щеках, только эту
минуту считаю я жизнью"".
   "Я редко вспоминаю тебя, Аннет; может, потому, что и минуты у меня не
было.  Иногда ты приходишь во сне.  Но стыдно,  старея,  обнимать во сне
призрак, хотя я и сам отчасти привидение".
   "Наемные убийцы существуют в любой стране,  и жестокость  тоже.  Меня
бесила восточная манера отрезать врагу то руку,  то язык, то ухо, то гу-
бы. Видимо, то была чужая жестокость; своя незаметна".
   "В отличие от восточного женского сераля, у российских императриц на-
личествовал  мужской  сераль  из фаворитов всех видов и фасонов.  Состав
восточного сераля в итоге оставался постоянным; северо-западный отличал-
ся скользящим составом.  Мужики,  конюшие молодцы,  голыши,  певчие хора
церковного,  дворяне, сержанты, кого там только не было. Иные, отслужив,
растворялись в неизвестности проживать свои дареные алмазы; другие шли к
цели по трупам,  интриговали,  возглавляли партии.  Мне не нравился двор
мужеподобных полигамных императриц.  Самые милые существа в нем были со-
бачки, но и тех, по сплетням, склоняли к скотоложству".
   "Мэтр Ла Гир любил своих питомцев со страстью и яростью, соответству-
ющими  его фамилии,  бывшей когда-то прозвищем сподвижника Жанны,  Этьен
Ярость, Ла Гир, червонный валет; особой нежностью его отмечены были эпи-
циклоиды и конусы, но и о конхоидах он не мог говорить спокойно".
   "Как странно: столько приключений выпало на мою долю, столько я пови-
дал,  и все-таки жизнь моя представляется мне огромным ничто. Будто ощу-
щения мои жили отдельно от меня: и зрение, и слух, и осязание, и вкус, и
обоняние; ум мой напоминал вечного зрителя, а сердце молчало вчуже. Если
бы мог я выбирать,  я выбрал бы роль твоего котенка,  Аннет;  наконец-то
дошли до меня туманные намеки поэтов, желающих превратиться то в колечко
на  ручке  любимой,  то  в  съедаемое ею яблочко,  то еще в какую-нибудь
дрянь. Имени котенка, увы, я не помню; Мистикри либо Мусташ".
   Дочитав первые листки,  я снова спрятала пачку бумаг и забылась  сном
часа на два.  Кофе с трудом привел меня в сознание;  ночные слезы, чужой
дневник и осознание полного и окончательного одиночества вкупе с оскоми-
ной от вранья создавали ауру похмелья.
   В соответствующем  полутрезвом состоянии я прибрела в аудиторию,  где
занимались мы проектированием,  и стала доклеивать макет своей последней
в году дизайнерской курсовой работы.  Поначалу пребывала я в аудитории в
одиночестве, потом явился один из моих соучеников, К., словно почуяв мой
приход  и  предчувствуя  блистательное  отсутствие  остальных студентов,
дружно смотавшихся на открытие промышленной выставки. К. давно был влюб-
лен в меня, случалось ему приезжать к моему дому с другого конца города,
чтобы привезти мне сигареты;  он выслушивал мои жалобы на родителей, во-
дил меня в кино,  носил мои подрамники;  я пользовалась его услугами без
зазрения совести,  принимая их как должное.  Он мне нравился,  мне  было
приятно  проводить с ним время,  не более того.  Я уже не помню,  какими
репликами мы перебрасывались в пустой аудитории,  но,  полагаю, он заме-
тил, что со мной неладно, подошел; не помню я и мизансцены, закончившей-
ся поцелуями; полупьяное восприятие мое обостряло непривычный вкус чужих
губ,  химию чужого существа;  я никогда прежде не целовалась ни с кем, и
по сравнению с прочими студентками была,  несомненно, отстающей в разви-
тии  в  этом  плане  - по сравнению с замужними девчонками и с девицами,
имеющими любовников или возлюбленных.  Мы целовались довольно  долго,  а
потом покинули аудиторию,  спустились по мраморной лестнице, вышли в уз-
кий прямоугольник внутреннего дворика,  непосещаемый и недоступный взору
колодец,  целовались и курили во дворике, потом бродили по городу, пере-
ходя из сада в сад,  гуляли по набережным,  ели мороженое в мороженицах,
даже выпили по бокалу шампанского; наконец, вышли и на Фонтанку. Так на-
чался мой первый роман (жаль,  что не последний), в котором, как мне те-
перь понятно,  я искала выхода из внутреннего тупика;  большинство людей
поступают подобным образом сознательно или бессознательно,  погружаясь в
невольную ложь истово и нелепо;  добром это обычно ни для кого не конча-
ется,  как всякая подмена,  как всякие  труды  фальшивомонетчиков.  Люди
смирные,  способные  терпеть,  уважающие жизнь в итоге женятся и выходят
замуж и, вглядываясь друг в друга, постепенно привыкая и исполняясь бла-
годарности,  более или менее тихо,  мирно и благообразно живут вместе до
конца дней своих.  Нетерпеливые натуры,  существа  страстные,  создания,
склонные к поискам идеала (да,  да,  вот именно: к идиотским поискам ду-
рацкого идеала,  причем материализованного!) или  сверхчувствительные  к
фальши,  особенно к чужой,  обречены на ссоры,  разрывы, разводы, драмы,
трагедии,  нужное подчеркнуть. Я относилась, разумеется, к нетерпеливым;
стало быть, судьба моя была предрешена. Но в тот вечер я явилась в квар-
тиру Хозяина,  радуясь,  чувствуя себя защищенной, в полном дурмане, при
всех козырях, под всеми парусами.
   - А вот и Ленхен, - сказал, открывая мне, Хозяин, - под всеми паруса-
ми.
   - Я видела в отдалении Эммери и Камедиарова,  - сказала я. - Они сей-
час подойдут.
   - Не закрывай дверь, - сказал Хозяин и побежал вверх по лестнице.
   Я осталась в вестибюле.  Мне хотелось причесаться и напудрить горящие
щеки.
   Под лестницей висела в пространстве плащ-палатка,  защитный  крылатый
плащ, чей капюшон касался изнанки лестничной ступени, а полы доходили до
полу.  Я зашла в закуток за плащом и посмотрела в зеркальце - нет ли  на
губах моих следов от наших неумелых поцелуев.
   Дверь скрипнула, появились Эммери и Камедиаров, они меня не видели, а
я хорошо слышала их.  Наверху Хозяин играл на фисгармонии, Сандро подпе-
вал, оба они смеялись; неожиданным козлетоном подпел Николай Николаевич.
   - Уж не думаете ли вы,  - тихо и раздельно произнес Камедиаров, - что
я буду изощряться,  воздействуя на альфа-ритм его мозга,  вызывая у него
остановку сердца или остановку дыхания? Транспортируя его в другое изме-
рение? За кого вы меня принимаете? За фокусника балаганного? За иллюзио-
ниста из провинциального шапито?  Я правила игры знаю. Все будет по-зем-
ному,  просто,  тихо,  в традициях местных широт.  Сначала доведу до его
сведения,  что  его  любимица медхен Ленхен - за кого он ее держит?  Кем
считает?  Дочерью? Вечной женственности ипостасью? Беззащитным ребенком?
Родной душой? Кстати, внешне она несколько напоминает его юношескую пас-
сию,  вы в курсе?  - что эта самая Ленхен вломилась в его тайник, читала
его письма, да еще и стащила их и на место не положила.
   - Пока.
   - Да,  пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что она все
про всех знает и нагло изображает неведение,  что она шантажировала Шин-
шиллу.  Это его заденет сильно, не может не задеть, он отвлечется, забу-
дется,  потеряет бдительность, скорость реакции, способность предвидеть,
- хотя бы на время. Все как по нотам. А потом на него донос напишут сос-
луживцы,  он ведь у нас правдолюбец, человек на все времена, болтает что
попало, проблем никаких; да и Леснин словечко замолвит в должной инстан-
ции.  И поедет наш Хозяин тривиальным образом на лесоповал. В ватнике. А
с  его  сердцем и с его идеализмом долго он там не промыкается.  Умрет в
лагерной больнице.  Или блатные прикончат. И никаких чудес, о Эммери, ни
молний, ни громов, ни яду, ни прочих пошлостей.
   - То есть как раз сплошная пошлость.
   - Эй! - крикнул сверху Сандро. - Куда вы там все запропастились?
   Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на цыпочках,
тише мыши,  проскользнула за ними на кухню. Тут раздался звонок в дверь;
пришел Леснин.
   Сердце у  меня  колотилось,  как после бега взапуски,  тени в комнате
увеличились в размере и  приобрели  отчаянную  беспросветную  провальную
глубину, а свечи горели вполнакала и оплывали слишком быстро.
   - На чем я остановился? - спросил Сандро.
   - На весьма тесном помещении, - откликнулся Николай Николаевич.
   - Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более чем тес-
ным;  поначалу мелькнула у него шальная мысль:  а не в гробу ли  он?  Но
сперва он сообразил, что геометрия гроба несколько иная...
   - Геометрия гроба - это блистательно, - сказал Хозяин.
   - А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу?  - спросил Ни-
колай Николаевич.
   - ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для сидяще-
го,  нежели  для лежащего;  потом пришло Гансу в голову,  что на Востоке
гробы вообще отсутствуют как таковые;  и, наконец, услышал он превеселые
женские  голоса  и  даже весьма музыкальный смех,  отнюдь не похоронного
настроя.  Женщин было несколько,  и, в отличие от ящика, где сидел, сог-
нувшись в три погибели,  Ганс, судя по щелям и отверстиям в досках, там,
где они смеялись и болтали, было светло.
   - Правда ли, что у неверных только одна жена?
   - Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
   - Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и сделала
мне замечание?
   - Я тебе не замечание сделала,  а слегка пожурила; ты здесь недавно и
плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю зла и меньше всего
- тебе.  Ты вообще еще ребенок. Что касается неверных, то и я слышала: у
них одна жена, к тому же с открытым лицом.
   - А! - вскричали жены хором.
   - Видимо,  для восточных людей женщина с открытым лицом -  все  равно
что мужчина с открытым задом, - мрачно сказал Шиншилла.
   - Второе, может, даже предпочтительнее, - сказал Леснин.
   - Это, как и все остальное, дело вкуса, - сказал Хозяин.
   - Задницы везде одинаковы, - возразила я, - зато на всех широтах есть
настолько непристойные хари лиц обоего пола, что лучше бы их прикрывать.
   - И это говорит молодая девушка! - сказал Николай Николаевич. - Лена,
фи. Хотя сказанное вами святая правда.
   - Пообсуждав степень развратности жен неверных, - продолжал Сандро, -
невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам одежды.
   - Однажды,  - таинственно произнесла доселе  молчавшая  довольно-таки
приятным контральто,  - я видела картинку, принесенную властелину нашему
неким сина; мало того, что на ней изображены были люди...
   - О! - вскричали жены хором в справедливом негодовании.
   - ...среди людей находились совсем обнаженные  женщины,  а  у  одетых
женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на обозрение окружа-
ющих.
   Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
   - Я не хочу даже слышать про такое!  -  вскричала,  судя  по  голосу,
Хинд.  -  Немедленно  прекрати описывать непристойные картины,  Джиннан!
Достаточно непристойностей, нарисованных на стенах в бане.
   При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое,  подушечку,  вышивку либо
покрывало;  предмет бесшумно шлепнулся возле места заключения Ганса; по-
чуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И наступила тишина.
   - Ты слышала, Талиджа?
   - Да, - пролепетала Талиджа.
   - А ты, Джиннан?
   - Да, - прошептала Джиннан.
   - А ты, Тамам?
   - И я слышала, - сказала Тамам.
   - Откуда шел этот звук?
   - Из сундука, Хинд, - сказала Талиджа.
   - У нас в сундуке вор, - сказала Джиннан.
   - Давайте откроем сундук, - предложила Тамам.
   - Сначала закроем дверь,  - сказала Хинд, - потому что, если там муж-
чина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
   Дверь закрыли,  и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая шафра-
ново-золотистая,  окрашенная хной ручка в серебряных и бирюзовых кольцах
открыла крышку. Ганс распрямился и сделал вдох. Вопль отчаяния они прер-
вали, закусив рукава шелковых одежд.
   - Что ты натворила, Тамам! - вскричала Хинд. - Он видел наши лица! Ты
обесчестил нас,  сина! Мы все погибли, и ты в том числе, нас забьют кам-
нями насмерть.
   Отвернувшись к стене,  Ганс уверял их, что после сундучной темноты он
совершенно ослеп от солнечного света и не успел их разглядеть,  и что он
будет стоять к ним спиной,  пока они не наденут покрывала,  и что у него
есть на Севере жена, одна, как ему положено по обряду, другой ему не на-
до, и что он вовсе не собирался их бесчестить.
   - Зачем же ты обманом пробрался в харим? - сурово спросила Хинд.
   "В гарем", - догадался Ганс.
   - Я не пробирался, - сказал он.
   - Как же ты оказался в сундуке? - полюбопытствовала Джиннан.
   - Колдовство,  должно быть,  - отвечал Ганс,  - я уснул на крыше дома
одного музыканта,  а проснулся в сундуке.  Колдовство преследует меня, о
почтенные женщины; сперва ковер, теперь сундук.
   Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
   - А ты не вор? - поинтересовалась Талиджа.
   - Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной Паль-
миры.
   - А как зовут твою жену? - пропела Тамам.
   Они уже  укрылись покрывалами,  но Ганс прекрасно узнавал их по голо-
сам.
   - Анхен! - сказал он.
   - Я тебе верю, - сказала Хинд, - ты любишь свою жену, это заметно.
   Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
   - О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
   Жены заметались,  Талиджа,  открыв сундук,  подтолкнула Ганса, крышку
закрыли, сверху на сундук села Тамам.
   Вошел властелин гарема.
   - О господин наш! - сказала Хинд. - Мы обсуждали твои подарки.
   - Надеюсь, они вам понравились?
   Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам похвасталась
соло,  что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан притираниями. Властелин
сообщил,  что убывает ненадолго по делам и поручает охрану гарема Абдал-
лаху. Когда он двинулся к двери, Хинд осенило.
   - О властелин наш! - сказала она. - Не позволишь ли ты своим рабыням,
прислужницам и наложницам принять у себя гадалку? Мы бы хотели узнать, у
кого из нас родится твой первенец.
   - Разумеется,  это баловство,  - отвечал властелин,  - однако мы  вам
позволяем; хотя, что ж тут гадать? Все в руках Аллаха.
   Ганса обрядили в женское платье,  закутали в изар,  и,  под хихиканье
Тамам, принялись обучать походке и манерам.
   Он обучился настолько успешно,  что сумел пройти мимо бдительного Аб-
даллаха, благополучно проследовать до развалин на окраине, именуемых Ха-
рабат и служащих пристанищем одному зороастрийцу,  державшему для подоб-
ных ему,  а также для прочих желающих,  питейное заведение, и в укромном
уголке переодеться.  В совершенном счастье,  что его не побили  камнями,
Ганс выпил сладкого винно-алого напитка из белой пиалы, и так чудно было
зороастрийское зелье,  что выпил он еще,  и еще, и еще, и в конце концов
развалины  куда-то  пропали,  и оказался Ганс на раскаленном песке среди
белых камней,  а перед ним возвышалась скала с мрачно зияющей черной пе-
щерой.
   - Именуемой "колодец Бархут", - сказал Хозяин.
   - Совершенно справедливо, - сказал Сандро.