е только пью.  Мне нельзя
вес набирать. Из театра выгонят - раз, элевация пропадет - два, да и не-
эстетично. Видите, какая у меня талия?
   - А коли пить, - сказал Николай Николаевич, - дело кончится водянкой.
И вообще нельзя пить и не закусывать. Цирроз будет, батенька, печени.
   Хозяин принес  блюдо  с  финиками,  изюмом и орехами и поставил перед
Шиншиллой.
   - Нет,  вы сущий ангел! - вскричал тот. - Если бы не мой покровитель,
- он дотронулся до сережки в левой мочке, - от которого зависит не толь-
ко моя жизнь,  но и моя карьера, я бы не успокоился, пока вас бы не соб-
лазнил.
   - Да полно,  дружочек,  - сказал Хозяин, - чем вы меня можете соблаз-
нить?
   Шиншилла открыл было рот, а потом глянул на меня, говорить раздумал и
засмеялся.
   Через полчаса  явились  вместе  Камедиаров и Леснин,  утверждая,  что
встретились у двери, каждый с шампанским.
   - Бублики в шампанском, - сказал Николай Николаевич.
   - Главное, чтобы не ананасы в рассоле, - откликнулся Хозяин.
   - Ну, нет, - вступил Камедиаров, - главное, чтобы не огурчики в брют.
   Очевидно, жара действовала на всех, шуток не получалось, веселья осо-
бого тоже.
   - А где наш сказочник? - спросил Леснин.
   Обычно Сандро приходил первым.  Пришел он на сей раз на излете первой
карточной игры,  рассеянный, бледный и озабоченный. Шампанское, впрочем,
быстро вернуло ему цвет лица и развязало язык.
   - Что-нибудь случилось? - спросил Хозяин.
   - Машину занесло, бок ушиб, - сказал Сандро.
   - В  травму-то заходили?  - Николай Николаевич обернулся к Сандро.  -
Переломов, трещин, гематом нет? Хотите, я посмотрю?
   - Все в порядке.
   - А сказка?  - спросила я. - Сказка будет? Вы остановились на оазисе.
Немец оказался в пустыне и увидел оазис.
   - Все будет. Только чуть позже, хорошо?
   - После карт? - спросил Шиншилла.
   - Сдавай, - сказал Эммери.
   - Я пойду в библиотеку,  пока вы играете,  посмотрю книжки,  ладно? -
сказала я.
   Мне не хотелось зажигать в библиотеке бра,  и я запалила свечи, шесть
штук,  в подсвечниках с арапчатами.  Было светло, уютно и таинственно. Я
задернула за собой занавески и села к бюро. В центре бюро находилась ма-
ленькая ниша,  в которой стояла бронзовая дама с письмом в руках, прижи-
мающая пальчик к губам;  в бронзовый остов ее кринолина  вставлена  была
матерчатая зеленого атласа болванка, набитая опилками: игольница. Бока и
зад дамы были утыканы иголками и булавками с круглыми головками  разного
цвета, бирюзовыми, зелеными, алыми, желтыми, белыми. Мне все время хоте-
лось стащить бирюзовую булавочку;  думаю,  Хозяин и так разрешил  бы  ее
взять.  Но и стащить, и попросить я по неизвестной причине стеснялась. Я
стала вытаскивать игольницу из ниши. Мне нравилось ее разглядывать: куд-
ри,  письмо,  оттопыренный пальчик, носик точеный. Римско-греческий. Мне
показалось, что прямоугольное окошечко ниши и сама она покрыты пылью; на
бюро  лежала тряпочка со следами туши;  я стала вытирать пыль в комнатке
бронзовой чтицы и,  проведя по потолку, обнаружила в верхней, скрытой от
глаз  плоскости небольшое отверстие.  Руки у меня детские;  мизинец и до
сих пор, как у десятилетнего ребенка; подобно грудному дитяти, хватающе-
му что ни попадя и лезущему всюду,  я,  недолго думая,  сунула мизинец в
дырочку в бюро. Мизинец на дне отверстия натолкнулся на жесткую металли-
ческую преграду,  подавшуюся внезапно в глубину,  словно я нажала кнопку
или сжала пружину. И из верхнего выступа бюро, из серединного постамента
(на нем,  между двумя подсвечниками по бокам выступа,  всегда стояла бе-
ло-голубая китайская ваза) вылетел почти бесшумно, выдвинулся вперед по-
тайной ящик.  Повинуясь волне любопытства,  восторга и легкого страха, я
придвинула лесенку (с нее доставали с верхних полок библиотеки книги)  и
заглянула внутрь тайника.  На дне ящика лежала вишневая бархатная маска,
обшитая по краям тонкой витой золотой нитью, не полумаска, а именно мас-
ка,  закрывающая  лицо  от подбородка до лба.  В правом ближайшем уголке
стоял маленький хрустальный флакончик с круглой граненой пробкою.  А  за
маской,  в самой отдаленной части открывшейся емкости,  увидела я связку
пожелтевшей, в пятнах, старой бумаги, очевидно, писем, перевязанных шел-
ковой тесемкою.  Оторопев, смотрела я в тайник, конечно, в следующую ми-
нуту я стала бы проверять содержимое флакона,  есть ли в нем капля  чер-
нил,  как в сказке Сандро; но, уловив - затылком? чутьем дикого животно-
го?  - движение со стороны комнаты в направлении зашторенной библиотеки,
я,  не успев подумать, нажала на переднюю стенку ящика, он ответил мне и
бесшумно защелкнулся,  отошел на прежнее  место,  превратился  в  глухую
плоскость верхнего выступа-подставки.  На прежнее место,  к книжным пол-
кам,  водворила я лестницу и, сдерживая дыхание, запыхавшись, забралась,
лицемерка, на верхнюю ступеньку, вытащила наудачу с верхней полки книжку
без обложки,  а также без начала и конца,  и погрузилась в чтение. Чувс-
твуя сердцебиение,  видимо,  заметное со стороны невооруженным глазом, я
прочла на впопыхах открытой странице следующее:
   "Восток - родник в жару, не утоляющий жажды европейца; а если он ста-
нет настаивать, этот сина, то ледяные глотки будут стоить ему отека гор-
тани,  и он умрет от жажды над ручьем, под перевернутым древом, врастаю-
щим  ветвями в песок,  в чьих корнях сияет неумолимо и равнодушно звезда
Аль-Кальб".
   Шторы заколыхались, и появился Камедиаров с бокалом вина.
   Я оторвалась от книги, артистично глянула на него и вымолвила, как во
МХАТе:
   - Ваше появление означает, что партия в трик-трак завершилась?
   - Не вполне,  - отвечал Камедиаров,  с интересом разглядывая меня,  -
еще доигрывают. А я выбыл из игры. И, само собой, это не трик-трак.
   - По мне, хоть покер, - сказала я, - хоть "пьяница", все едино. У ме-
ня карточный идиотизм. Типа пространственного.
   - И никогда в карты не играли?
   - Мало того что мне наплевать, выиграю я или проиграю, я еще и прави-
ла выучить не могу и смысла в них не вижу.
   - Смысла вообще,  может, никакого и нет, - сказал Камедиаров. - Стало
быть, вы не азартны, Лена?
   - Ну,  почему же? Я люблю биться об заклад, то есть спорить на то или
другое; люблю бегать на лыжах, кто быстрее. Чем не проявление азарта?
   - В вас ничего нет от игрока, видимо.
   - Надо думать,  - сказала,  по возможности, беззаботно, - игрок - дя-
денька, а я полу женскаго.
   Я начинала усваивать их манеру выражаться.
   - Как интересно! И в самом деле. Игрок. Игрунья.
   - Игрушка. А есть и игрец.
   - А что вы читаете?
   - Сама  не  знаю,  - сказала я,  - что-то достала без опознавательных
знаков и зачиталась. Про путешествия.
   - Позволите взглянуть?
   - После меня,  хорошо?  Я ежели в книжку вцепилась, мне из рук не вы-
пустить. Я возьму ее почитать, а вы потом. Договорились?
   - Да вы хоть вслух отрывок зачитайте - в каком это роде?
   И я опять открыла наугад и прочла:
   "Был он дервиш из дервишей, питался сушеными скорпионами, называл Ве-
неру разными именами - в зависимости от времени суток,  -  Арсо,  Азизо,
целый сераль в лице одной звезды любви; но что ему была любовь и все де-
вы мира,  юродивому в рваном халате,  путнику с посохом, претерпевающему
все и вся, в том числе и китайцев, даже голубоглазых".
    Блистательно! - вскричал Камедиаров. - Я за вами! А ять в текс-
те есть?
   - Нету, - сказала я, слезая с лестницы, - современная.
   - Интересно, что означает пассаж с голубоглазыми китайцами?
   - Стилистика, - загадочно отвечала я, выходя из библиотеки.
   Компьютер в голове у меня лихорадочно работал;  знает ли сам Хозяин о
тайнике?  Если да,  то скрывает, никогда не упоминал. Откуда знает о нем
Сандро?  Вряд ли маска и флакончик - простое совпадение. Надо ли мне за-
давать вопросы Хозяину?  Я остановилась. Ибо мелькнуло: не тайник ли ис-
кали, когда обыскивали квартиру?
   - Что с тобой, медхен Ленхен? - спросил Хозяин.
   - Можно, я возьму книжку почитать?
   - Да ради бога. А какую?
   - Про китайцев.
   - "Крещеный китаец", что ли? - спросил Николай Николаевич.
   - Вы доиграли?  - сказала я.  - Сандро,  сегодня вторая белая ночь. Я
жду продолжения.
   - Мы все ждем, - откликнулся Шиншилла, устраиваясь поудобнее на дива-
не.
   - Ладно, - сказал Сандро, - где наша не пропадала. Слушайте дальше.
   - И вы помните, на чем остановились? - спросил Леснин.
   - Я и начать-то не успел.  Итак,  Ганс оказался в пустыне - все из-за
купленного Анхен ковра - неподалеку от оазиса, скрывавшего развалины не-
коего строения, скорее всего, некогда служившего постоялым двором.
   - Про развалины речи не было, - сказал Николай Николаевич.
   - Он их издали и не видел, а как до оазиса дошел, обнаружились и раз-
валины. На камнях грелись ящерицы. По песку бегали скорпионы. Зато в те-
ни деревьев можно было укрыться от зноя,  подкрепиться смоквою, финиками
и тутовыми ягодами и запить их глотком ключевой воды.
   - Ледяной, - сказала я.
   - И ты туда же, Ленхен, а раньше ты другим перебивать не велела. Ганс
нашел в развалинах укромный уголок с остатками крыши и старого топчана и
решил переночевать в предоставленном ему судьбой убежище.  Знаете ли вы,
какие ночи на Востоке? Какие громадные, удивительно ясные косматые звез-
ды висят над головою?  Вот семизвездие Плеяд,  а вот Весы.  В то же небо
глядел превратившийся в аиста калиф, и аравийские пророки, и храбрые во-
ины,  и  тысячу лет назад везшие со своим караваном смирну и ладан бесс-
трашные купцы.  Сквозь дыры в кровле Ганс в полудремоте  видел  светила;
стоило вглядеться в них попристальней,  они начинали качаться, впадали в
легкое движение маятника,  останавливаясь,  лишь если  отведешь  от  них
взор.  Внезапно  светила исчезли,  их перекрыл появившийся над Гансом на
крыше силуэт.  Ганс вскрикнул.  Пришелец бесшумно вскочил в  его  ночное
обиталище и присел на корточки.
   - Ты человек или призрак? - спросил он Ганса.
   - На каком языке? - спросил Камедиаров.
   - Да все на глухонемецком, - отозвался Хозяин.
   - Фарси! - откликнулся Шиншилла.
   - По-латыни, - высказал предположение Леснин.
   - На эблаите, - вступил всезнающий Николай Николаевич.
   - Во-первых,  - сказал Сандро,  - это сказка.  К черту подробности. А
во-вторых,  Гансу,  может быть,  происходящее мерещится.  Таким образом,
персонажи,  как два привидения, поскольку оба вымысел, да еще и двойной,
говорят на наречии привидений,  нам неведомом и являющимся мечтой  эспе-
рантиста. Итак, Ганс ответил, что он человек.
   - Что занесло тебя в сие проклятое Аллахом место? - спросил спрашива-
ющий.
   Ганс объяснил:  занес его прорастающий ковер. Собеседник, назвавшийся
Абу-Гасаном, понимающе кивал, только спросил, какого цвета был ковер.
   - Многоцветный, как райский сад. Но основной цвет - цвет граната.
   - О!  От цвета граната расширяется зрачок,  нет лучше цвета на земле,
он самый любимый,  цвет радости,  цвет женщин и детей; ему соответствует
вторая струна лютни, масна, струна страстных и нетерпеливых. Такие ковры
ткут под Хаджарейном. Говори тише, чужеземец, мы в развалинах, неподале-
ку от колодца;  опасайся разбудить джинна или ифрита. Не кидал ли ты на-
земь финиковые косточки?
   - Кидал, - отвечал Ганс.
   - О ужас! - прошептал Абу-Гасан. - Наверно, ты его уже разбудил.
   - А ты-то что тут делаешь?
   - Я тут живу.
   - Но ты сам говорил - это место проклятое.
   - Как всякие развалины,  сина. Видишь ли, я обречен скрываться. Я же-
нился  на  женщине-джинне;  и,  хотя она приняла ислам,  а я поначалу не
знал, кто она на самом деле, джинн опасен для человека. Она одарила меня
свойством,  не доведшим меня до добра. По воле манийи, судьбы, и по при-
хоти оборотня я  перестал  быть  прежним  Абу-Гасаном.  Я  стал  подобен
аль-кимийе. Я - человек-зеркало.
   - По тебе незаметно, - сказал Ганс.
   - Незаметно,  потому  что  меня  прежнего  ты не знал и потому что мы
здесь вдвоем,  сина. Хоть и говорит Симург - или сам Фарид Ад-Дин Аттар,
что душа мира - зеркало, я-то не душа мира, а обыкновенный смертный, го-
ре мне;  с месяца харфа, с момента цветения дерева ильб, перестал я быть
собою.  Теперь я таков,  как говорящий со мной; я отражаю полностью дру-
гих, а себя потерял. С вором я вор, с пьющими ветер я чистокровный беду-
ин,  с людьми высохшей глины - житель глинобитной хижины, с разбойниками
- разбойник, со лжецом - лжец, с суфием - суфий; я даже не знаю: сколько
теперь у меня лиц?  Столько,  сколько людей попадется на пути.  Я устал,
сина, и избегаю человеческого общества, обхожу стороной равно и Халеб, и
гору Думейр,  и Эль-Аггад, и Шибам, и Тарим и по ночам выхожу на джоль в
поисках таких вот развалин,  где встречаюсь только с джиннами, ифритами,
маридами и гули; но и от них я бегу, чтобы не уподобиться им. И ничто не
помогает мне избавиться от заклятья:  ни волчий клык,  ни письменный та-
лисман,  ни замбака,  ни серебряные лягушки; я окуривал себя вонючей ка-
медью, осыпал себя солью, читал изречения из Корана, носил на поясе нож-
ницы,  все  напрасно.  Мне надоело быть всеми и никем,  и теперь я держу
путь к хадрамаутской пещере,  что неподалеку от гробницы  пророка  Худа.
Эту пещеру именуют "колодец Бархут". Через колодец Бархут души грешников
спускаются в ад. Мне там самое место.
   - Как ты прав,  говоря это,  ублюдок шайтана! - громоподобным голосом
произнесло  возникшее  в  проеме  входа долговязое существо с космами до
плеч.  - Пожалуй, нечего тебе тратить время на переходы и стоянки до ко-
лодца грешников;  я покончу с тобой немедленно,  и тебе останется только
сорваться с волосяного моста в адскую бездну!
   - Ифрит проснулся! - воскликнул Абу-Гасан. - Беги, чужеземец, беги!
   Осенив себя крестом,  Ганс запел молитву и вскочил с топчана; показа-
лось ему, что снова, как на Охте, ноги его утопают в ворсе любимого ков-
ра, и ворс этот снова отрастает на глазах, подобно ковылю; тотчас исчез-
ли и человек-зеркало, и ифрит, и развалины, и очутился Ганс посреди пус-
тыни под палящим солнцем с двумя спутниками в разноцветных длинных мужс-
ких юбках: первый, в голубой юбке, брел впереди Ганса, второй, в оранже-
вой, шагал за ним. Налейте мне чаю, да покрепче. Продолжение в следующем
номере.
   - Номере чего? - спросил Шиншилла.
   - Гостиницы "Астория", - отвечал Сандро.
   - Программы, - подал голос Камедиаров.
   Я взяла  с  собой  книжку без начала и конца и,  неотвязно размышляя,
когда мне лучше всего заглянуть в тайник еще раз, листала и читала непо-
нятные бессвязные отрывки текста:
   "О Восток! - читала я. - Симург, чья тайна непроницаема! Царь, состо-
ящий из подданных!  Аль-кимийа,  чернильное зеркало,  бред восторженного
простака! Я никогда не пойму твою психоделическую душу".
   "Какая дикая идея - путешествовать по Востоку! Переливание крови, за-
мена ее на чужую,  подобную ртути или, напротив, веселящему газу; маска-
рад изнутри,  оборотничество, трата драгоценного времени на чужие прост-
ранства, позолоченные песком песочных часов пустынь".
   "Как была она хороша в душистом ожерелье из застывшей амбры!"
   "Они не становятся черными, - читала я, - как выгоревшие эфиопки; ли-
ца их,  укрытые от солнца покрывалом или маскою, остаются бледно-золоты-
ми, в чем может убедиться их властелин при свете луны или коптящей плош-
ки".
   Или маскою!
   Что я читала?  Путевые заметки? Я никак не могла датировать путешест-
вие; смешение времен царило на каждой открывающейся странице. Мало того,
я не могла найти, возвращаясь от середины книги к началу, заинтересовав-
шие меня прежде отрывки;  словно они исчезали бесследно  или  заменялись
другими, стоило перевернуть лист.
   "- Мир тебе, сина.
   - И тебе мир, - отвечал я.
   - Ты хотел что-то спросить?
   - Я хотел узнать, есть ли теперь гаремы.
   - Есть.
   - Евнухи ли охраняют жен или молодчики с автоматами Калашникова?
   Он улыбнулся.
   - И это все твои вопросы?
   - Еще я хотел узнать,  только ли евнухами служили в гаремах кастраты?
Не было ли среди них любимых жен?
   - Уходи, - сказал он".
   "Мы упрямо лезем на Восток,  но и Восток лезет к нам в виде  наркоти-
ков,  серебряных  украшений,  донжуановой - времен арабистской Испании -
тяги к сералю,  купальных халатов и тапочек без задников, бальзамирован-
ных мумий,  нажевавшихся бетеля и ката римлян периода упадка,  доводящей
до исступления музыки четырех телесных струн зурны,  технологии  похоти,
орнаментированного бесстрастия доисламского шаира".
   Ганс мог бы вести подобный дневник, прошляйся он в ковре века два.
   "Теперь Восток в отместку колонизует Запад,  но попусту тратит время:
сия эскапада обречена, как и предыдущая".
   "Первым делом, - читала я, - я запретил бы путешествия, и преследовал
путешественников, и заключал бы их в тюрьму. Не дать мирам перемешаться!
Ибо что одному яд,  то другому бифштекс,  как говорят англичане; не дать
мирам отведать яда друг друга!"
   "Нельзя перебивать пророка и заглушать голос его".
   Устав от  чтения,  я  надумала попросить у Хозяина разрешения позани-
маться в библиотеке с утра,  в его отсутствие;  например, написать рефе-
рат. Реферат действительно надо было писать, кстати; а полуправда, я уже
понимала, звучит куда правдивее лжи, да и самой правды тоже. Мне не тер-
пелось  сунуть нос в старинные письма,  разглядеть флакончик и примерить
темно-алую маску. Причем, крадучись, скрываясь, воровски.
   Я уснула и оказалась перед желто-кремовой галереей, образующей арку в
конце  узкой улочки и связующей два парных золотистых особняка на четной
и нечетной сторонах.  Окна галереи,  как и сама улочка, выходили на Фон-
танку. Пространство сна было зеркально; на самом деле имелся некий пере-
улок,  но выходивший не на Фонтанку,  а на канал Грибоедова,  чья  гале-
рея-арка  хорошо  просматривалась с Садовой,  от угла дома с врезанной в
него головой (и плечами с шеею) дамы, весьма длинноволосой и романтичной
ундины времен русского модерна, нелепой фигурой с фасада неуютного дома.
Я  шла  к  галерее,  неся   открытую   играющую   музыкальную   шкатулку
(точь-в-точь такая стояла у Хозяина на фисгармонии в углу). Я знала сло-
ва старомодной механической песенки из шкатулки, но, проснувшись, помни-
ла только начало: "Итак, забудем все, дитя".
   Некоторые сны  производят впечатление страшных,  формально не являясь
таковыми;  например, жутким казался мне пересказанный намного позже моей
подругою  сон  ее сына-подростка,  мальчика с весьма сложной психической
организацией,  не вылезавшего от психиатра,  однако отменно учившегося в
английской школе, отчасти благодаря шизотимной памяти. В переходном воз-
расте видел он один и тот же сон неоднократно. Он идет по лугу, на кото-
ром  стоит спиной к нему обнаженная девочка с распущенными волосами;  он
доходит до заколдованной невидимой стены в воздухе, не может сделать ша-
га,  а девочка стоит не оборачиваясь, хотя он и окликает ее, и он просы-
пается в слезах,  потому что не может увидеть ее лица и в судороге ужаса
увидеть. Она так и не обернулась никогда, а мальчик вырос, и сон оставил
его.
   Вот и в моей улочке с кремовым освещением было нечто страшное,  избы-
ток  подробностей  либо  излишняя ясность деталей,  подробный прозрачный
разреженный горный воздух, неуместный в урбанистическом пейзаже.
   Кто-то смотрит на меня из окна галереи, елизаветинский вельможа в па-
рике,  костюмированная кукла со знакомым лицом.  Видимо, его оттаскивают
от окна,  я слышу крики,  выстрелы,  роняю музыкальную шкатулку,  музыка
превращается в скрежет, я просыпаюсь и слышу, как в маминой комнате поет
по радио баритон: "Итак, забудем все, дитя..."
   В институте был нудный день, производственная практика, потом история
КПСС,  одна радость - укороченное расписание, подразумевалась в дальней-
шем самостоятельная работа в библиотеке.  По истечении укороченного дня,
после болтов, на которых нарезала я резьбу на маленьком, стоящем у окн