дом  на  службу  он  быстро  и  небрежно
осматривал себя в зеркало: невыразительные глаза,  продолговатое,  ничем  не
замечательное лицо, чуть-чуть  отстающие  уши.  Воротничок  его  был  всегда
свежим;  Пьер  вообще  отличался   почти   болезненной   чистоплотностью   и
брезгливостью, - качества, которые в  его  жизни  подвергались  многократным
испытаниям, особенно в казарме  и  на  войне,  но  которых  ничто  не  могло
изменить. Он также был чувствителен к дурным  запахам  и  поэтому  с  трудом
переносил метро. И теперь, сидя в купе вагона, он был искренне рад тому, что
путешествие все-таки подходит к концу и что еще  через  некоторое  время  он
будет избавлен от общества своих соседей крестьян, которых сама жизнь лишала
в противоположность Пьеру - какой бы то ни было чувствительности к каким  бы
то ни было запахам.
     На перроне маленького вокзала Пьер увидел Франсуа, который ждал  его  в
своем длинном дождевике и с огромным черным зонтиком, который он держал  над
головой. Проклиная погоду, Франсуа взял  под  руку  Пьера,  у  которого  при
выходе с вокзала никто не спросил билета  -  вообще  вокруг  не  было  видно
никого из железнодорожных служащих и только силуэт  смазчика  маячил  далеко
впереди, возле паровоза.  Вместе  с  Франсуа  Пьер  вышел  на  привокзальную
площадь, где их ждала крестьянская двухколесная телега, запряженная  тяжелым
вороным жеребцом.
     - Ты мне, старик, можешь не верить, - сказал Франсуа, - но вот  я  сижу
здесь уже пять дней, и за все это время, может быть, часа два не было дождя.
А что в Париже?
     - То же самое.
     - Да, национальная  катастрофа,  в  общем,  -  сказал  Франсуа.  -  Ну,
поехали.
     Мокрый жеребец потащил телегу наверх  по  дороге,  круто  поднимавшейся
влево от маленького городка. Копыта его звучно чмокали в глинистом грунте. С
обеих сторон дороги были невысокие откосы; на откосах и дальше  густо  росли
деревья, по листьям которых струился и лепетал дождь.
     - Автомобильный транспорт у нас еще не налажен, -  говорил  Франсуа.  -
Если бы я тебя не поставил об этом в известность,  то  ты  рано  или  поздно
должен бы был это тоже заметить.
     В лесу крикнула птица. Пьер поднял голову и  прислушался,  но  крик  не
повторился.
     - Канализации в  этой  стране  нет,  -  продолжал  Франсуа.  -  Храбрые
туземцы, конечно - не имеют представления о существовании ванн,  -  впрочем,
что они с ними стали бы делать? Других удобств тоже  нет.  Вот,  говорят,  -
цивилизация,  культура,  двадцатое  столетие,  национальное  самосознание  и
прочая дребедень. А живут здесь люди совершенно так же, как жили их предки в
четырнадцатом столетии. Теперь мы поворачиваем.
     Телега свернула вправо и въехала в лес. Дороги больше не было: было две
глубоких колеи, которые шли  медленными  изгибами.  Когда  Пьер  оглядывался
назад или смотрел вперед, он видел только деревья, обступавшие его  со  всех
сторон. Не было  слышно  ничего,  кроме  шума  дождя  по  листьям,  тяжелого
всхлипыванья лошадиных копыт и поскрипывания телеги.  Воздух  был  влажен  и
свеж.  Струи  воды  давно  лились  за  воротник  Пьера,  он   вздрагивал   и
передергивал плечами. Ему казалось, что он заехал бесконечно далеко. И  хотя
он знал, что в двух или трех километрах от того места, где сейчас  проезжала
их телега, был городок с вокзалом, через который проходили парижские поезда,
он не мог отделаться от впечатления, что попал в глубокую лесную глушь,  где
годами стоит неподвижная тишина, в  которой  медленно  растут  эти  огромные
деревья и где десятилетия следуют  за  десятилетиями,  не  принося  с  собой
никаких изменений.
     - Ты о чем задумался? - спросил Франсуа.
     - Так, ничего.
     - Мы скоро доедем. Еще одиннадцать ухабов,
     и мы дома.
     Через некоторое время телега выехала из лесу. Пьер внимательно  смотрел
на вид, который открывался перед ним: поле, налево опушка леса и там,  среди
деревьев несколько низких одноэтажных домов. Он повернул  голову  направо  и
увидел, что поле кончалось крутым обрывом, под которым  далеко  внизу  текла
мутная от дождя широкая река.
     - Красиво, - сказал он.
     Франсуа пожал плечами.
     Телега наконец остановилась перед домом; оба они вошли туда, и Пьер был
представлен всему семейству, которое состояло из жены Франсуа, ее бабушки  и
двоих детей, мальчика лет семи и  девочки  лет  пяти.  Все  они  были  одеты
довольно небрежно. На жене Франсуа было просторное платье, и  было  заметно,
что она ждала ребенка. У нее  было  довольно  красивое  лицо  с  правильными
чертами, но с тем выражением явной душевной незначительности, в  определении
которого было невозможно ошибиться.  Ее  бабушка  была  дряхлой  женщиной  с
морщинистым лицом и мертвыми, пустыми  глазами.  Она,  казалось,  не  вполне
отдавала себе отчет во всем, что ее окружало, и долго не могла  понять,  кто
такой Пьер и почему он здесь очутился, и все спрашивала,  не  кузен  ли  это
Жорж.
     - Какой кузен Жорж? - спросил вполголоса Пьер.
     - Я об этом, милый мой, знаю ровно столько же, сколько и ты,  -  сказал
Франсуа.  -  Насколько  мне  известно,  такого  кузена  вообще  никогда   не
существовало.
     Не обращай внимания.
     Потом Франсуа показал Пьеру его комнату. Она находилась довольно далеко
от дома, в маленьком флигеле, крытом черепицей, и точно соответствовала тому
описанию, которое Франсуа дал Пьеру еще в Париже, - шершавые стены,  кровать
и хромая табуретка. В комнате пахло сыростью.  Пьер  поставил  на  пол  свой
чемодан, и они вернулись в дом, где ему дали  горячий  суп,  кусок  жареного
мяса и чашку кофе, после чего он поблагодарил жену Франсуа и ушел к себе.
     Войдя в свою  комнату,  он  лег  одетый  на  кровать  и  оставил  дверь
отворенной. В прохладном воздушном ее четырехугольнике  струился  дождь,  на
который он смотрел. Так он пролежал некоторое время  и  незаметно  для  себя
задремал. Он проснулся оттого, что почувствовал на себе  чей-то  пристальный
взгляд. Он открыл глаза; прямо перед дверью -  были  уже  сумерки  -  стояла
какая-то женщина, как ему показалось,  в  рубашке,  совершенно  промокшей  и
прилипшей к ее телу. Нечесаные волосы беспорядочно свисали с ее головы.  Она
стояла спиной к свету, и лица ее Пьер не мог рассмотреть. В ее  необъяснимом
появлении,  во  всем  ее  виде  и  странной  ее  неподвижности  было  что-то
неподдельно жуткое, как ему показалось со сна.
     - Что такое? Кто вы такая? - спросил он изменившимся голосом.
     Она ничего не ответила и исчезла. Он поднялся с  кровати  и  подошел  к
двери. В наступающей темноте он смутно  различал  ее  фигуру:  она  медленно
уходила под проливным дождем в сторону леса, - в рубашке, босая,  с  мокрыми
волосами, падавшими ей на плечи. У него сильно и тяжело  билось  сердце.  Он
постоял минуту на пороге, потом затворил дверь, и  в  комнате  стало  темно.
Часто дыша от волнения, он разделся, лег в кровать и начал думать о ней,  но
тотчас же заснул крепким сном, похожим на оцепенение.
     Он проснулся поздно и в течение нескольких секунд не  мог  понять,  где
он. Сквозь маленькое окно под крышей проходил свет, неясно блестя на  мутном
стекле. Он дотронулся до стены и тогда вспомнил, что он за сотни  километров
от Парижа, на юге, в гостях у  Франсуа.  За  дверью  стояла  та  же  тишина,
которая так поразила его накануне в лесу. Он надел рубашку и  штаны,  достав
их из чемодана, и отворил дверь. Был жаркий августовский день,  солнце  было
высокое и горячее. Только лужа воды перед порогом еще напоминала о вчерашнем
дожде. Он захватил с собой туалетные принадлежности  и  пошел  к  невысокому
каменному бассейну, над которым был водопроводный кран и который  еще  вчера
показал ему Франсуа.
     Когда, умывшись и приведя себя в порядок,  он  вошел  в  дом,  где  жил
Франсуа, было уже начало одиннадцатого. Франсуа ушел купаться,  дети  где-то
неподалеку играли, и  в  доме  оставались  только  бабушка,  молча  вязавшая
какую-то фуфайку, и Ренэ, жена Франсуа. Пьер извинился за поздний приход.
     - Ничего, ничего, с дороги это понятно, - сказала Ренэ. - Кофе горячий,
я вам сейчас налью.
     Бабушка смотрела на Пьера  с  тем  же  выражением,  что  вчера,  такими
невыразительными и мертвыми глазами, что ему стало немного не  по  себе,  и,
выпив кофе, он тотчас же ушел.  Он  направился  сначала  к  реке,  но  потом
подумал и свернул в лес. Там было еще сыро и в  некоторых  местах  от  земли
поднимался легкий пар.  Пьер  смотрел  вверх.  Огромные  деревья,  каких  он
никогда до сих пор не видел, громоздились  перед  ним,  и  над  его  головой
тянулся  бесконечный  переплет  зеленых  листьев.  Где-то,  казалось  совсем
близко, стучал дятел, - Пьер долго искал его глазами и  не  нашел.  Какие-то
синие маленькие птицы с желтоватым  брюшком  несколько  раз  пролетали  мимо
него.  Он  прошел  некоторое  расстояние  и  остановился   перед   громадным
многоствольным кедром, вершина которого терялась в листве  других  деревьев.
Пахло сырой древесиной, влажной землей и еще чем-то особенным и острым, чего
он не мог определить, потому что раньше никогда не знал этого  своеобразного
запаха. Сделав несколько шагов, он понял, что этот  запах  шел  от  большого
муравейника, на который падал солнечный свет. Бесчисленные  красные  муравьи
сновали по его ноздреватой серой пирамиде. Пьер простоял перед ней несколько
минут и пошел дальше, мягко ступая по сыроватым коричневым листьям и  иглам,
плотно устилавшим землю. Необыкновенное, никогда до тех пор не испытанное им
чувство охватило его. Ему вдруг показалось, что он живет бесконечно давно  и
знает  очень  много  вещей,  которые  он  неизвестно  почему   забыл   почти
безвозвратно, но смутное воспоминание о том, что они существовали,  все-таки
в нем было, он только  не  отдавал  себе  в  этом  отчета.  Было  не  только
воспоминание о забытом, было еще сознание того,  что  есть  какой-то  другой
мир,  чем-то,  быть  может,  похожий  -  по  своей  тишине  и  вечности,  по
величественному его спокойствию - на этот лес, на эти  миллионы  и  миллионы
листьев, на это соединение света, земли и деревьев.
     Он продолжал  идти,  углубляясь  в  лес.  На  далеком  дереве  куковала
незримая кукушка. Ему казалось, что этот звук доходит до  него  из  сна,  не
нарушая этой неправдоподобной густой тишины, так  не  похожей  на  печальное
безмолвие его парижской квартиры, - этой тишины, в которой не было ни одного
движения, кроме его  медленных  шагов.  День  был  безветренный,  листья  не
шевелились. Он вспомнил, что видел уже такие леса в те  времена,  когда  был
солдатом; но он был слишком  занят  тогда,  и  у  него  не  было  времени  и
возможности ощутить то, что он чувствовал теперь. Тогда была война, вопрос о
том, что будет завтра, и  постоянная  мысль  о  матери,  которая  ждала  его
возвращения. Теперь все исчезло, хотя тогда казалось,  что  это  никогда  не
кончится-то, что можно было сказать в нескольких простых словах: ожидание  и
"быть может" - быть может, рана, быть может, смерть, быть может, плен,  быть
может, возвращение. Теперь все, что было тогда, перестало существовать:
     война  была  кончена,  квартира  была  пуста,  и  только  на  недалеком
кладбище,  в  парижском  пригороде,  прибавилась  еще  одна  могила:  "Здесь
покоится в мире Мартина  Форэ..."  В  просветах  листьев,  в  необычайной  и
прозрачной тишине, стояла синева далекого неба.  Пьер  шагал  мимо  шершавых
стволов, между которыми  рос  крепкий  твердолиственный  кустарник.  Изредка
попадались неровные широкие пни, и в этих местах было чуть-чуть  просторнее;
но вокруг каждого пня буйно росли невысокие деревья. Если бы  его  спросили,
именно его, Пьера Форэ, для чего он, собственно, живет на свете, что он  мог
бы ответить?
     Он вдруг почувствовал непонятную усталость и, повернув обратно, пошел к
дому. Он не мог бы сказать, о чем он думал, - о чем-то,  чего  не  могло  бы
быть, если бы не незначительные, в сущности, впечатления сегодняшнего утра и
тот особенный воздух, которым он дышал и в котором был,  казалось,  какой-то
новый смысл, которого он до сих пор не знал. В этот день, именно  здесь,  на
юге, в лесу, что-то вдруг сдвинулось в его жизни. Но он не знал, было ли это
к лучшему или к худшему.
     Он опять пришел поздно. Все уже  кончили  есть,  и  Франсуа  пил  кофе.
Увидев Пьера он спросил:
     - Куда ты пропал?
     - Я был в лесу, - коротко сказал Пьер. Ренэ принесла ему еду. Он  снова
извинился за опоздание, и она опять сказала ему с усталой улыбкой,  что  это
неважно. Затем Пьер и Франсуа вышли из дому и пошли в сад. Сада, собственно,
не было - несколько деревьев, густые заросли высокой крапивы и терновник.  В
середине этого пространства был маленький пруд, огороженный низким цементным
барьером, так что сначала Пьер  принял  его  за  искусственный  бассейн.  Но
Франсуа  объяснил  ему,  что  это  был  настоящий  пруд,  вода  которого  не
загнивала, потому что внизу, со дна, бил холодный, как лед, ключ.  Пьер  сел
на барьер и посмотрел в воду; в ней неподвижно стояли длинные стебли  травы,
между  которыми,  как  в  аквариуме,  мелькали  время  от  времени  быстрые,
небольшие рыбки.
     - А где же сом? - сказал Франсуа. - Вот он, Пьеро, посмотри. Не  здесь,
ближе к середине. Видишь? Он всегда у поверхности.
     Пьер посмотрел туда, куда указывал Франсуа,  и  увидел  толстую  усатую
рыбу, которая медленно плыла действительно у  самой  поверхности  воды,  все
время открывая и закрывая рот.
     - По-моему, у  него  одышка,  как  у  объевшегося  человека,  -  сказал
Франсуа. - Он жрет такое количество головастиков, что я  удивляюсь,  как  он
еще не околел от несварения.
     За деревьями, как показалось Пьеру, послышался легкий шум. Пьер  поднял
голову, но никого не увидел, и шум не возобновился. И тогда  он  вспомнил  о
своем странном пробуждении накануне. Он хотел сказать  это  Франсуа,  но  не
знал, как это сделать. Он молчал несколько минут, глядя на воду,  освещенную
солнцем. Сом доплыл до конца пруда, сделал  извилистое  движение  хвостом  и
поплыл обратно.
     - Скажи, пожалуйста, Франсуа... - начал Пьер.
     - Что?
     - Я не знаю, как это тебе объяснить. Это что-то странное. Видишь ли...
     И он рассказал, как он лег на кровать и заснул с  отворенной  дверью  и
как он проснулся. Франсуа нахмурился. Потом он сделал болезненную гримасу  и
сказал:
     - Ах, не говори мне об этом. Это самая  тягостная  вещь,  какая  только
может быть.
     - Кто эта женщина? Франсуа вздохнул.
     - Блаженная или сумасшедшая, может быть, и то и другое. Она живет у нас
вот уже несколько лет. Мы ее зовем Мари. Как  ее  настоящее  имя,  никто  не
знает.
     - Каким образом она сюда попала?
     - Это длинная история - и чрезвычайно печальная, -  сказал  Франсуа.  -
Если у тебя есть терпение слушать, я тебе ее расскажу.
     - Я слушаю, - сказал Пьер. Он сидел  на  цементном  барьере  и  смотрел
туда, где кончался пруд и  где  отражались  в  его  неподвижной  поверхности
цепкие ветви терновника. Франсуа сказал, что он подобрал эту  женщину  летом
сорокового года, когда миллионы людей двигались по дорогам Франции, уходя от
германского наступления. Поздними сумерками Франсуа возвращался из города на
повозке, запряженной тем же  вороным  жеребцом,  который  привез  Пьера.  Он
остановил лошадь, потому что увидел чье-то тело, лежавшее посредине  дороги.
Это была Мари. Она была без сознания. На лбу ее была  запекшаяся  кровь.  Он
уложил ее на телегу - и привез домой, где ее привели в чувство. На ней  было
черное платье и стоптанные туфли. Когда ее спрашивали, кто она такая  и  как
ее зовут, она ничего не отвечала и  смотрела  на  всех  испуганными,  дикими
глазами. Ела она с жадностью. Ее уложили спать,  надеясь,  что  к  утру  она
придет в себя. Но наутро ее не оказалось в комнате, и она появилась опять  к
вечеру, в таком же состоянии, как накануне. Такой она и  осталась,  вероятно
навсегда, как думал Франсуа. У нее  оказались  другие  особенности,  гораздо
более неприятные, о которых Франсуа предпочитал не упоминать.
     - Говори уж, - сказал Пьер.
     И тогда Франсуа объяснил, что Мари никогда не моется, не  причесывается
и что некоторые функции ее организма происходят непроизвольно.  Кроме  того,
часть пищи, которую ей дают, она прячет под свой тюфяк и это,  конечно,  там
гниет.
     - Тебе не приходила в  голову  мысль  отправить  ее  в  психиатрическую
лечебницу?
     - Я часто думал  об  этом,  -  сказал  Франсуа,  -  и,  вероятно,  этим
кончится. Но я тебе должен сказать,  что,  во-первых,  это  не  так  просто.
Ближайшая такая больница отсюда за двести километров. Кто ее туда  доставит?
Затем два раза за эти годы я видел у нее - как мне показалось - ясные глаза,
ты понимаешь? Я не врач, я за ней не  слежу.  Но  я  не  могу  забыть  этого
человеческого выражения, и мне ее жаль. Поэтому я все жду - не знаю чего - и
не отправляю ее в сумасшедший дом.
     - Там ее могли бы, быть может, лечить.
     - Сильно в этом сомневаюсь, я плохо верю в их лечение.  -  Из  рассказа
Франсуа Пьер узнал, что Мари живет  -  насколько  этот  человеческий  глагол
может быть к ней применим, - сказал Франсуа,  -  в  маленькой  сторожке,  на
опушке леса, "куда страшно войти". Туда он  приносит  ей  пищу.  Она  иногда
появляется в доме, и дети ее боятся, хотя она совершенно безобидна.
     - Покажи мне, где она живет, - сказал Пьер.  Франсуа  пожал  плечами  и
повел его к сторожке. Когда он отворил дверь, у Пьера сразу защипало в горле
от невыносимого смрада. Он увидел в углу низкую  кровать,  скомканное  серое
одеяло на ней и больше ничего.
     - Отчего такой страшный запах? - спросил он.
     - От всего, - сказал Франсуа. - Сделай мне  милость,  не  настаивай  на
подробностях.
     - Какой ужас! - сказал Пьер.
     - Она живет как несчастное больное животное, - сказал Франсуа. - Она, я
думаю, давно потеряла представление о времени и обо  всем  остальном.  Я  не
знаю, и никто, вероятно, никогда не узнает, как она  жила  раньше,  кто  она
такая, откуда она. Она погрузилась,  -  отчего,  когда  -  неизвестно,  -  в
какую-то животную тьму, это все, что я о ней знаю. А может быть, она  всегда
была блаженной и никогда не знала того мира  более  или  менее  рациональных
понятий, за пределами которого начинается то, что мы называем сумасшествием.
     - Ты никогда не пытался с ней разговаривать? Побудить ее к тому,  чтобы
она как-то на это реагировала?
     - Много раз, - сказал Франсуа. - Но это потеря  времени.  Она  явно  не
понимает даже вопросительных интонаций.
     Они разговаривали стоя, в нескольких шагах от сторожки.  Вдруг  Франсуа
повернул голову и шепотом сказал:
     - Вот она, смотри.
     И Пьер увидел, как на опушку леса вышла та женщина,  появление  которой
так испугало его вчера. Он успел заметить ее серые волосы, огромные  светлые
глаза и босые  ноги.  Тяжеловатые  черты  ее  лица  можно  было  бы  назвать
правильными, но они были искажены животным выражением страха. Увидев Пьера и
Франсуа, она метнулась в сторону и скрылась в лесу.
     - И я иногда думаю, - сказал Франсуа, когда они прошли несколько  шагов
в молчании, - что ничего не может быть печальнее этого. Лучше проказа, лучше
смерть. И я прихожу в отчаяние: есть ли человеческая возможность ее  спасти?
И в конце концов - стоит ли это делать?
     Пьер смотрел прямо перед собой. В прозрачном воздухе неподвижно  стояли
зеленые, огромные деревья.  Далеко  внизу  блестела  на  солнце  река.  Пьер
сморщил нос и сказал:
     - Мне  кажется,  что,  может  быть,  стоит.  Этот  разговор  больше  не
возобновлялся. Но, возвращаясь к себе,  Пьер  долго  думал  о  судьбе  Мари.
Откуда она появилась? И какая  жизнь  предшествовала  этому  летнему  вечеру
страшного сорокового года, когда Франсуа подобрал  ее  на  дороге?  Кем  она
могла быть, где она выросла, была ли у нее семья, скольк