На дверях  кабинетов  были таблички  с именами Шапиро  и Раппопорт.  Но
евреи, к которым  я  совался  было со своей научной биографией, были стократ
недоступнее  Ивановых  и  Петровых  в  только  что  оставленном галуте. И не
столько  из-за  языкового   барьера,  сколько  от  свойственной  нормальному
человеку брезгливости к неприличному поведению.
     Ведь  только  слабоумный  в  возрасте  за  пятьдесят мог здесь  всерьез
претендовать на рабочее место, занимаемое по протекции или после  многих лет
безупречной службы  у  всех  на глазах. Любая  же советская  биография  была
пригодна только для личных мемуаров.
     В то же время на  меня  нельзя было наорать  от всей души и высмеять за
наивную иллюзию нужности Стране, коль скоро она меня официально, на бланке с
гербом,  пригласила и дала свое гражданство. Да и не орали  никогда и ни  на
кого в высоких  кабинетах местной  аристократии. Дураков здесь учили иначе -
выслушивали, веско обещали позвонить, пригласить, рассмотреть, обсудить... И
- не звонили.
     Когда я сам напоминал о себе, перебирая  визитные  карточки, собеседник
был  либо за  границей, либо  на военных сборах,  либо  назревали  очередные
праздники,  после  которых  было  твердо   обещано  меня  пригласить,   либо
израильтянину просто было некогда именно в момент звонка. И - все до единого
- снова обещали непременно позвонить. И - ни один - так и не позвонил!
     Обещание человека  такого круга позвонить означало в галуте обязанность
хотя бы  отказать. Трудно  было  поверить, что поголовная непорядочность тут
норма, что  дело  чести обитателей  кабинетов -  забыть  об обещании, данном
безвредному или бесполезному человеку.  Да  и какие, к  дьяволу, могут  быть
обязательства  перед  инфантильным  идиотом?..  Это  мне  злорадно  пояснили
немногочисленные "наши",  которые вечно  святее  любого  титульного -  что в
России,  что в  Израиле.  Вот  уж кто  не преминул  поизголяться,  подспудно
осознавая свою  жалкую роль пигмея, создавшего за всю  жизно в  науке только
скромный счет в  банке для  своей  семьи. Как не пнуть обладателя творческой
биографии с открытием пятого в истории человечества способа сообщений... Эти
даже  не оставляли  визитки и не обещали  позвонить. После  беседы  с  таким
соплеменником оставался  только достаточно  знакомый и  удивительно  стойкий
запах нечистот.
     Перебирать  визитки  и обивать пороги в таком обществе, как  дегустация
дерьма. В  этом деле  тоже  можно стать  с годами специалистом...  Только  -
зачем?
     Я согласился  на  интервью в  Еврейском техническом университете только
потому, что профессор не был израильтянином.
     Автобус  мне  был не  по  карману. Люди, у которых я спрашивал  дорогу,
неизменно отмечали, что это еще очень, очень далеко и высоко, объясняли, где
ближайшая остановка. Приглядевшись, они даже предлагали деньги на билет...
     Когда  появились утопающие  в  альпийских лесах  кампусы  университета,
потоки  роскошных  машин  и   велосипедисты-студенты,  чужой   рай  приобрел
нестерпимую на фоне моего мрачного настроения красоту. Это был в чистом виде
Свободный мир, каким он представлялся по фильмам и журналам.
     И этот мир  был совершенно  свободен  от  научных  услуг  доктора Марка
Арензона.  В  нем  с лихвой  хватало других  докторов. Тем  более  -  других
арензонов.
     Энергичный  молодой  бородач-координатор,  однако,  увидев  изображения
шагайки, даже  приткрыл рот от  детского  изумления.  И тут же стал  звонить
куда-то на  своем  марсианском языке, в  котором  я  после  четырех  месяцев
ульпана улавливал разве что ле и кен - нет и да.
     "Вы говорите  по-английски?  -  быстро спросил  чиновник прикрыв трубку
рукой. - Кен. Ху медабер - да, он говорит."
     "Простите, - приготовился я немедленно отправиться обратно, утешая себя
тем, что под гору  шагать будет легче. - Вы  же мне по телефону сказали, что
этот профессор -  американец.  А говорите с  ним на  иврите."  "Американский
профессор,  но  израильтянин. Он  хочет ознакомиться с  вашим проектом. Ваша
шагайка, - с удовольствием произнес координатор звучное ласковое слово,  - в
сфере  интересов профессора  Рафи Штугарта. Постарайтесь произвезти  на него
впечатление. Он очень умный и тактичный человек."
     Еврейский  джентельмен  был  невысокого  роста,  в   кипе,   непривычно
застенчив, в  отличие от  гордящихся  своей решительностью  мощных волосатых
мужчин, чьи  визитные карточки  я недавно выкинул в мусорный бак. "Рафи,"  -
подал  он  руку  и  тут же  впился глазами  в нарисованные  от руки эскизы и
авторские свидетельства с гербом империи зла.
     "Простите, - обратился он по-английски к координатору, - но где же хотя
бы какой-то проект с расчетами и чертежами?" "У него украли все документы, -
мой  покровитель,  недоверчиво  поглядывал  на  меня.  -  В Советском  Союзе
появились  посреднические   конторы,  предлагающие  услуги  по   нелегальной
переправке проектов в Израиль."
     "Нелегальной?  -  удивился  американец  в   кипе.  -  А  почему  же  не
дипломатической почтой, как обычно,  из  посольства  по адресу  автора?" "Он
тогда об этом канале не знал и был запуган слежкой кей джи би."  "Отлично, -
кивнул профессор  Рафи.  - А что  говорят эти посредники здесь,  в Израиле?"
"Что ничего не принимали и не получали."  "То есть имеющиеся  у вас телефоны
здесь отвечают? И это такие же репатрианты, как и вы?"
     "Конечно, - ответил я. - Но что толку?"
     "А проект, по вашему мнению, имеет военное применение?"
     "Шагайка не нуждается в дорогах, а террористы не могут заминировать всю
пустыню.  Кроме  того,  она  вытаптывает  один  процент  своей  тени,  а  не
двадцать-сорок,  как  колесная  или гусеничная машина,  а потому вероятность
наступить  на мину... И ее  проходимость на порядок  лучше, и удельная  тяга
такая же, как у лошади, способной вытащить из грязи  грузовик с двигателем в
сто лошадиных сил  только потому, что копыта не  буксуют... Кроме того,  при
уличных боях для нее практически не существует баррикад."
     "Минуту! -  Штугарт стал  говорить  с кем-то  по телефону на иврите.  -
Номера  их телефонов, скорее! Да,  да. Ваш домашний телефон, доктор Арензон?
Отлично. Сегодня ваш проект будет у вас, а завтра в это же время я жду вас с
ним здесь же. Нам нужны шагающие бронемашины." "Америке?" "Израилю!"
     "Я не  хочу выглядеть  мистификатором, доктор Штугарт, -  сказал я. - У
нас  речь  шла  о  скоростях  не  более  пяти  километров  в  час,  так  как
гидравлика..."
     "Это уже наша с вами общая  забота сделать из этих пяти сорок и выше. Я
уже вижу, чем заменить вашу гидравлику. С опорой на мировую индустрию вместо
советской мы сделаем  совершенно иную... ша-хай-ку, так?  Главное,  получить
под проект деньги от армии! Чтобы я мог вас взять на работу, не рабочим, как
я  вас  оформляю  прямо  сегодня  на  полторы  тысячи  шекелей  в  месяц,  а
исследователем.  Готовьтесь к встрече с  военными. Это танкисты с постоянным
боевым опытом. Удачи. И ждите звонка от ваших обидчиков."
     Ошеломленный  неожиданным успехом, я тут же  раскошелился на автобус до
дома.  А  там  меня встретила,  сияя от  счастья огромными  черными глазами,
верная  супруга   преуспевавшего  каких-то  полгода  назад  ученого  Марьяна
Арензон.  Она с порога сказала,  что звонил тот самый  Юра, что недавно меня
облаял по телефону, и, плача в трубку, уверил, что отослал проект нарочным.
     Как  во сне,  появился  шустрый  парень в  каске, вручил пакет, получил
расписку и умчался на  своем мотоцикле. Проект был в отличном состоянии.  Не
было только титульного листа с фамилиями авторов...
     А я уже устроился за колченогим  с помойки  столом, создавая  эскиз  за
эскизом.
     ***
     "Совсем  другое  дело,  -  пролистывал   проект  профессор,  беспомощно
вглядываясь в непостижимую кириллицу. - Можно показать заказчику. А это что?
Вот  как! А это? Ого,  я смотрю  вы не теряли  времени даром. А вот  тут мои
соображения..."
     ***
     "Фантастик!  -  повторял  удивительно  молодой  генерал-танкист   -   в
солдатской форме, без пуза, набрякшей рожи и лампас. - Так можно, поднявшись
на ногах патрульной шагайки заглянуть в окно, а то и на  крышу и перешагнуть
через завалы в переулке?  Даже переступить через горящую автопокрышку, о чем
мы на наших джипах и думать не смеем?"
     "И  перешагнуть через  двухметровый забор, канаву трехметровой ширины и
любой глубины. И десант высадить через нижний люк под прикрытием брони, а не
на виду у их снайперов,  - ликовал профессор  Штугарт.  -  И не  буксовать в
песке,    представляя    мишень   до   прибытия   помощи.   Колесно-шагающий
бронетранспортер  может  примчаться  к  препятствию,  относительно  медленно
преодолеть его  на ногах и  ехать  дальше  с  обычной для современных  машин
скоростью."
     "Мне  тоже нравится,  -  резюмировал на иврите  второй генерал, ласково
поглядывая на меня. - Очень свежая  идея. Плохо только одно: под нее никогда
никто и шекеля не даст!"
     "Что  он сказал?  -  я увидел,  как  вытянулось лицо профессора.  - Ему
понравилась моя шагайка?"
     Профессор  и оба генерала  страстно загалдели, перебивая  друг  друга и
размахивая руками.
     Потом танкисты  стали прощаться, крепко  по-мужски пожимая  мне руку  и
глядя  на  меня  с  уже   привычным  сочувствием.  Именно  так  воспринимает
нормальный человек психически больного, из всей силы стремящегося  показать,
что он здоров.
     "Мы живем  в  мире  капитализма, доктор,  - грустно  сказал  профессор,
провожая меня до  двери. - Есть деньги на исследования - есть работа.  А нет
инвестиций... Я напишу вам самую хорошую рекомендацию. Успехов вам..."
     ***
     "Сколько  вы  проработали  в  университете?"  -   торопливо  спрашивала
служащая лишкат-аводы - биржи труда.
     "Два месяца. Меня уволили потому, что не нашлось денег на проект."
     "Понятно.  А что  вы  еще умеете  делать,  кроме?..Понятно.  Отмечаться
будете у меня  же раз в неделю  вот в эти  часы. Конечно,  конечно, мы будем
искать  вам место. Разумеется, по  специальности,  это же наша работа, но...
столько людей...  и у вас такой  возраст, что...  Ищите и сами, если  хотите
хоть кем-нибудь работать..."
     ***
     "Меня  тоже  привлекает доктор  Арензон,"  -  профессор  Тедди  Миндлин
выслушал  специально  приехавшего  в Иерусалим на  мое  интервью  профессора
Штугарта.
     "Без  вашей  рекомендации,  -  в  порыве благодарности  обратился  я  к
американцу,  -  никто   бы  не  решился..."  "Ложил  я  с  прибором  на  все
рекомендации,  -  в  своей  раздражающей  ватичной   манере  простого  парня
обратился ко мне Тедди по-русски и  добавил по-английски: -  Я сказал,  что,
когда мне надо  избавиться от нерадивого  сотрудника,  то  я ему пишу  самую
лучшую рекомендацию..."
     Американец Рафи  игриво закивал.  Я  только  переводил взгляд  с одного
небожителя  на другого.  И поймал себя  на  мысли, как  бы ласково  принимал
любого из них на работу я самгода полтора назад...
     "Мое  жизненное правило - подставить любому плечо даже там, где мне это
явно не  выгодно, - говорил  мне  Тедди, когда  Рафи ушел. - Из твоих,Марик,
прожектов  скорее всего  нихера не  получится. Но  я тебе  сделаю  стипендию
Шапиро, чтобы твоя семья могла просуществовать год-два. Это максимум, на что
ты  можешь  рассчитывать  в Стране. Любому другому я бы  посоветовал  заодно
окончить  курсы  гидов  или  что-то  другое для  того,  чтобы  хоть когда-то
вписаться в Израиль, но не тебе. Ты безнадежен."
     Он  кивнул  на мой раскрытый  новенький  дипломат, купленный с  "первой
получки" у доктора Штугарта, где поверх схем и чертежей лежала газета  "Наша
страна", и продолжал в том же покровительственно-дружеском тоне:
     "Человек, который читает в автобусе русскоязычную  прессу, а не учебник
иврита или  англита,  в Израиле обречен на полный  провал.  Не хмурься.  Все
имеет  свою цену. За все надо ее платить. Ответственный человек  заботится о
своей семье и  о реальном будущем,  а безответственный идеалист весь в своем
прошлом,  которое  пытается перенести  в будущее.  Пойми,  у тебя нет  здесь
прошлого! Тебя тут никто как специалиста не знает. Ни для кого ни  одно твое
слово ничего не значит. А для того, чтобы создавать свой авторитет заново, с
нуля,  у тебя  уже нет отпущенных тебе Создателем  лет.  И языка. Чтобы тебя
услышали, надо излагать свои мысли внятно. Ни один переводчик, будь то я или
специально нанятый для тебя профессионал,  не сумеет донести до  инвестора и
тени твоих идей. Поэтому ты либо учишь языки,  либо переходишь на пособие по
прожиточному минимуму - и всю оставшуюся жизнь  будешь читаешь русскоязычную
прессу и  слушать  ваше  местечковое  радио.  А  по нему  тебе  с  рыдающими
интонациями будут излагать убогие мысли таких же неудачников, как ты  сам. Я
готов продержать тебя на своих руках ровно столько, сколько мне  удастся, но
не няньчить всю жизнь своего ровесника, не желающего вписаться в добровольно
избранный новый мир! А пока вот тебе перевод  договора между нами на русский
язык,  так  как  английского  ты тоже не  знаешь  и, -  он  снова  кивнул на
дипломат,  - никогда знать и не  будешь. Мне остается только посочувствовать
твоей семье. Двадцать лет назад,  когда я приехал в Израиль,  среди нас было
немало  талантливых  людей,  подобных  тебе. Они  больше надеялись  на  свой
советский научный багаж,  чем на  умение  жить  среди  реальных  евреев,  не
склонных, в отличие от русских, верить ни одной чужой идее."
     "Тебя же я убедил..."
     "Меня?  Твоим уебищем?  Ты  с  ума сошел!  Просто  твоя идея  не  такая
зажеванная,  как другие.  Тут  можно  поискать нишу.  А в то, что это  говно
способно двигаться, я не поверю даже, если увижу собственными глазами. Кроме
того, я биолог, а не инженер. Я в такой  срани вообще нихуя не понимаю... Ты
что?"
     "Ничего...  Столько мата... от  доктора наук, ленинградца..." "Марик, я
уже двадцать лет не говорю по-русски и не считаю этот  язык нужным для любой
профессии. Он пригоден только для застольной беседы,  а потому в нем столько
вот этой звонкой  лексики.  Когда... если ты  послушаешь меня  и  заговоришь
по-человечески,  то  поймешь,  что  по-русски можно  выражаться  как  угодно
грязно. Этот язык ни  от чего хуже  быть уже не может! Мне  пришлось столько
пережить до  отъезда  и при оформлении, что я  на всю жизнь сохранил к своей
так  называемой родине  только низкие  чувства.  Что  не  помешало  мне, как
видишь,  сохранить  ленинградский  диалект  русского   языка  и  не   мешает
бескорыстно  опекать  таких,  как ты. Вас  надо  беречь, занести  в  Красную
книгу..."
     "Зачем  же договор,  если  ты  не  веришь  в успех нашего общего  дела,
Тедди?" -  спросил я, весь дрожа. "Что делать? Я тоже не без  странностей. Я
не могу не помогать людям. Без меня ты просто пропадешь. Ты прочел договор?"
"Зачем? Я тебе  верю.  Я все  равно ничего  не понимаю в местных реалиях.  Я
уверен, что ты  меня не подведешь..." "Ну, и умничка. Сейчас мы едем к моему
адвокату, ты  там все  подписываешь и  начинаешь работать..." "Так  ты  хоть
немного веришь в шагайку?" "Заладил - верю, не верю... Я верю только в чеки,
выписанные на мое имя. Чем больше проставленная там сумма, тем больше я верю
в любую идею,  породившую этот чек. Когда  твоя шагайка подарит  мне чек, на
котором написано хотя бы "один доллар", я тебе поверю. Ровно на один доллар.
А пока, повторяю, ты имеешь дело с таким же  идиотом-альтруистом, как ты сам
идиот-изобретатель  этого дурацкого  агрегата...  Но в  мире  не  перевелись
дураки и  кроме  нас  двоих.  Попробуй  их  убедить дать на  шагайку деньги.
Убедишь - я тебе положу зарплату.  А не убедишь - живи пока  минимум год  на
стипендию Шапиро. Ты все понял? Тогда, не теряя времени, к адвокату."
     ***
     "И это ты подписал?! - кричал на иврите "доброволец" Эвен - импозантный
старик-сабра - уроженец Израиля.  Такие пенсионеры нашли себя в  первые годы
массовой иммиграции евреев из  Союза в деле бескорыстной им помощи и  защиты
от неизбежных стрессов. - Ты не читал этот текст на иврите?" "Откуда?  Ты же
видишь,  как  он говорит, - едва успевала переводить старушка-соседка, почти
забывшая  русский, выученный некогда в  польской  школе. - Он был ознакомлен
только с переводом." "Твой  "благодетель"  - диктатор! - бушевал мар Эвен. -
Явсю  жизнь искал и находил воду в пустыне. Я умею отличать чистый  источник
от грязи. Это самый грабительский документ, который я когда-либо видел. Тебе
следует его немедленно расторгнуть. Я сам поеду с тобой к адвокату Миндлина,
который, естественно,  с ним заодно!" "Но  на  что  я буду  жить?" "Проживем
как-нибудь, - кричала Марьяна. - Лучше умереть с голоду, чем дарить все твое
интеллектуальное имущество этому проходимцу!" "Он не жулик, - отбивался я. -
Он человек  нашего  круга, бывший ленинградский,  а ныне видный  израильский
ученый-биолог, профессор. Наверное, иначе составить  такой  документ было бы
просто  невозможно..." "Я  тоже кое-что  понимаю в  израильских  реалиях,  -
горячо возражал  Эвен.  - Поэтому  я  -  защитник  "русских". Этот  договор-
элементарный грабеж!" "Прости, мар Эвен, но я не стану ничего расторгать..."
"Пойми,  тебя просто ограбили." "Мне будут минимум  год платить зарплату.  Я
придумаю за это время десяток шагаек!" "По договору все, что ты уже придумал
и  когда-либо   придумаешь,  принадлежит  Миндлину..."   "С  моей  долей  от
полученных  прибылей  от реализации  проектов, верно?"  "...если  реализация
будет. А это теперь от тебя никак не зависит. Только от Миндлина. А человек,
составивший такой договор,  всегда найдет способ тебя обойти и при внедрении
твоих проектов!" "Вы  говорите о будущем,  - возражал я, - а  жить мне не на
что сегодня,  сейчас. Мы на дне. Как бы  ни сложилась моя  судьба, как бы ни
поступил со  мной Тедди в будущем, никому, ни одному  человеку  в Израиле, я
никогда не буду так благодарен, как этому диктатору!.." "Ты убьешь его душу,
-  едва перевела  полька  непонятную  мысль Эвена. - Как только Тедди  тебя,
честного и доверчивого, обманет и ограбит, он же тебя же так возненавидит...
А от этого  до  гибели души обманщика один шаг.  Тебе следует  спасти его  и
расторгнуть  договор!"  "Если  это так, - резонно заметила Марьяна, - то нам
следует,  напротив,  договор  сохранить.  Еще нехватало!  О  душе  мошенника
заботиться..." "Убивая чужую душу, - гнул  свое честный  сабра, - невозможно
сохранить свою..."
     "Душа  вторична,  -  с восхищавшим  меня  тогда  восторженным  цинизмом
возразил я, -  когда речь идет  о средствах  к существованию! Сегодня мне на
все  плевать,  кроме  заработка   достойным  трудом.  Можно  подумать,   что
бесчисленные проходимцы заботятся о каких-то душах. А наличных у них сколько
угодно!" "Их  власть и благополучие  только кажущиеся, - возражал Эвен. - На
самом деле души грешников уже на земле не знают покоя. Им всегда страшно..."
     5.
     Страшно стало  мне,  когда я  увидел, с  кем  ждет  меня Ира  у  дверей
ресторана.
     Вкрадчивая сдержанность плотного молодого незнакомца, его настороженный
жестокий взгляд и плавные движения сразу оживили опасения,  которые вроде бы
пока  не  оправдались в Сибири  - мафия,  бандитизм, похищения... Да еще эта
седая девушка с ним рядом со своими мертвыми глазами и трагической судьбой!
     "Анатолий, - парализовал меня зловещим оскалом грозный малый.  С  такой
милой  улыбочкой  его экранные двойники не  спеша  приковывают свою жертву к
батарее наручниками  перед тем, как  воткнуть нож в ее шею. - Коль  скоро вы
уже  приняли под свое крыло  Ирочку, Марк  Борисович, то она  позволила себе
рекомендовать вам в экипаж вашей шагайки и меня."
     "С Толей  мы знакомы еще с Кавказа, - лицо Ирины словно каменело, когда
она произносила зловещее слово. - Именно он и сплавил моих мучителей вниз по
Тереку."
     "Как это... сплавил?"