все
то,  что  в   моем  предыдущем  обществе  считалось  честно  нажитым  личным
имуществом, а  в этом - мираж!  В детстве  я  видел фильм  "Железная маска".
Человек  жив,  испытывает  вполне   терпимые   неудобства,  но  постоянно  и
достоверно  знает,  что у  него  непрерывно,  естественным  образом,  растет
борода, которая в конце  концов задушит  его. Именно  это знание и задумано,
как предмет чудовищно  изощренной пытки! Когда судебные исполнители пришли и
описали  все, что я  считал  своим, я стал  еще более  нищим, чем  в  момент
приезда в Израиль. Случилось то, что словно и было задумано... еще  до моего
приезда в страну. Оказалось, что все мое имущество, на которое я зарабатывал
тяжелым и унизительным  трудом,  мне  никогда и не  принадлежало.  Это  была
собственность банка, который со сладкой улыбкой на кабальных условиях ссудил
покупку "моей" квартиры." "Но никто  же тебя не принуждал  брать эту ссуду?"
"Правильно. В  конце концов,  думал  я  тогда,  это действительно  будет моя
квартира на какой-то  период, а не съемное жилье,  которое  контролирует его
хозяин и  из которого может  меня  и мою семью вышвырнуть по первому  своему
капризу.  Что  же  касается  последствий  неминуемой  скорой  немощи в  моем
возрасте,  то я старался об этом не думать.  Все  вокруг "покупали" квартиры
тем  же  единственным, выгодным кому-то другому, образом. Хотя газеты просто
вопили,  что  это смертельно опасно. Просто мы все были  родом из  советской
системы, где человек  был уверен в том, что  ему  государством гарантирована
пенсия, из  которой  он может оплатить  жилье. Скажем, я платил за последнюю
мою  квартиру до  эмиграции 14 рублей в месяц.  При пенсии  120  рублей  это
составляет около 12 процентов. На остальные деньги можно было худо-бедно, но
прожить. А в Израиле я выплачивал  ссуду по машканте 1600 шекелей в месяц.То
есть при том же раскладе, какой обеспечивал пенсионеру "тоталитарный режим",
моя  пенсия  должна  была  быть...  не  около  1000   шекелей  в  месяц.   В
демократической  и  гуманной  еврейской   стране  социальное  обеспечение  в
старости  было  заведомо  рассчитано  на  возврат банку  с прибылью  "своей"
квартиры,  после  чего  старик имеет  единственное  право...  идти  ко  всем
чертям!" "Но существуют  же подработки..." "Любая подработка, если ее даже и
удавалось на какое-то время найти, облагалась драконовким налогом, а честное
многолетнее  накопление  являлось  основанием лишить  пенсионера  социальной
надбавки,  без  которой  невозможно снять хоть  какое-то жилье.  Поэтому все
подрабатывают по-черному. Это,  однако, надо уметь скрывать от властейА я не
смог.  Оказался слишком разговорчивым, и  кто-то донес...  В меня немедленно
вцепилось  налоговое  управление,  которое в Израиле,  как  и в любой стране
страстно охотится в основном  за бедняками. Не украв за много лет ни шекеля,
не обманув ни одного человека, я оказался  на  "родине" преступником!  И все
претензии  и  преследования  были  на  малопонятном  истерическом  иврите  с
презрительными интонациями.  Вот почему  даже  эта вроде бы милая Иудея меня
нисколько не радует только потому, что здесь говорят на том же языке..."
     "А  мне  этот язык  очень  нравится.  И  интонации, о  которых  ты  мне
рассказывал с  таким  отвращением."  "Тут иврит  звучит  совершенно иначе! В
Иудее нет  арабского акцента и сленга, преобладающих в Израиле, разбавленном
более чем на  половину  выходцами из  восточных  еврейских  общин.  Там  так
красиво говорят на иврите только дикторы телевидения. В их исполнении язык и
меня всегда восхищал."
     "Ладно, - поморщилась Ира. - Обратной дороги нет. Ни тебя в Израиле, ни
меня  в  Сибири  просто не существует. Даже если  бы из  денег, полученных у
Пустовых, ты  расплатился с банком и налоговым управлением, то кто ты вообще
в таком виде? Кто я? Мы оба в оставленном мире - нелегалы! Потому и говорим,
удивляя друг друга, на высоком иврите, Морди ты мой!"
     "Спасибо, Ирит!"
     "Марик, - сказала она  по-русски. - Прости меня, дуру, а?.. Считай, что
одно уродство сменилось другим."
     "Какое же это уродство? Красивая  дура - норма!.." "А ты  считаешь меня
красивой?"  "Как ни  странно, называя  вещи  своими  именами, ты  тоже стала
какая-то открыточно-красивая." "И седая  девушка..."  "...мне тоже была куда
милее, чем то  совершенство, в которое  ты превратилась..."  "Я просто стала
такой,  какой  и  была  до  моей  кавказской  катастрофы.   не  лучше  и  не
хуже."
     8
     1.
     "Суд  не   располагает   ни  одним  документом,
подтверждающих  ваши  претензий  к  господину  Пустовых, доктор Миндлин.  Из
договора  следует,  что  идея  шагайки  была  сначала,  в  силу   стесненных
эмигрантских обстоятельств, подарена  вам доктором Арензоном, который  затем
передал ее же фирме господина Пустовых с упоминанием прав доктора  Миндлина,
которые доктор Арензон считал просроченными. В любом случае, если  к  кому и
могут быть судебные  претензии, так это  к  самому доктору Арензону, но тот,
насколько  известно  суду,  бесследно  исчез  в  Сибири  вместе  с  головным
экземпляром шагайки."
     "Но Пустовых  успел заработать миллиарды на принадлежащей нам  идее! Он
не   имел   права   приступить   к   серийному   производству   шагаек,   не
поинтересовавшись патентной чистотой такой оригинальной идеи!"
     "Господин Пустовых?"
     "Естественно,  мои   люди  проверили   все.   И  выяснили,  что   кроме
израильского патента, который Миндлин,  кстати, уже  давно  не поддерживает,
как это положено для  сохранения  приоритета, в мировой патентной литературе
нет ничего. Патент же выдан на имя Арензона. Сам Миндлин, как биолог, в сути
проекта не рубит, о шагайке начисто забыл, автора выгнал  нахер и знать  его
не хотел, пока я не оседлал  эту идею и не принял на работу единственного ее
автора. И договор у него с Арензоном  был своеобразным - все права Миндлину,
а автору..." И Пустовых показал суду согнутую в локте руку.
     "Ложь, ваша честь! Выдумки  Арензона. Я честно  определил его  долю при
получении прибыли. Что?  Да  потому, что никакой прибыли я от  этого проекта
так и не получил. Одни убытки, включая оплату поддержки патента, который эти
господа у меня украли."
     "Но патент,  не оплаченный  его  владельцем,  перестает  быть патентом!
Какие же у  вас претензии к господину Пустовых? Я  бы  еще понял претензии к
Арензону, что тот не поставил вас в известность о своих контактах с Сибирью,
когда он, спасаясь от долговой тюрьмы, бежал из Израиля, но..."
     "Да как он мог поставить этого хама в какую-то известность, если тот не
отвечал ни  на какие звонки и письма, не платил ни шекеля  совладельцу своей
компании  и палец о палец не ударил для внедрения его идеи, пока не появился
Пустовых? - кричала Марьяна Арензон,  сжигая взглядом белого от злости Тедди
Миндлина. - И вот теперь, когда  нормальный предпрениматель получил прибыль,
импотент вдруг проснулся и лезет в чужую постель!"
     "Я не отвечу больше ни на один вопрос, - рычал Миндлин, - пока из  зала
не уберут эту сумасшедшую..."
     "Протест  отклонен.  Свидетельница дееспособна.  Геверет Арензон,  куда
девался ваш муж?"
     "Что-о?  Куда  девался  Марк  в  Сибири?  Да  меня  уже  много  лет  не
интересовало, куда он девался от меня в Израиле! А в Сибири, как и по всему,
как  его там, не то постсоветскому, не  то уже построссийскому пространству,
тысячи людей ежегодно бесследно  исчезают  почище, чем в  тридцать  седьмом.
Молю  Бога,  чтобы  оказалось,  что  он  перебежал  на  сей  раз  к  другому
потребителю  его таланта. Мне этот ваш, как его, Пустовых тоже  не нравится.
Жлоб с сигарой!"
     "Ваши  своеобразные оценки истцов  и ответчиков  суд  не интересуют. Не
откажете  ли в любезности рассказать вкратце  историю вашей семьи в Израиле,
включая вашу версию взаимоотношений доктора Арензона с доктором Миндлиным?"
     "Вы что, ваша  честь, с  Луны  свалились?  Или  я  даю показания  не  в
израильском, а в сибирском суде? Вы эти истории тут через день выслушиваете.
Вдохновенный еврейский патриот-идиот вытащил  меня и нашу  дочь, а также мою
престарелую больную  маму в вашу  страну, у которой главная особенность - ее
своеобразное  гостеприимство. Что значит, какое? Назвать полную хату дальних
родственников и усесться при них жрать, кидая им  кости через плечо. Если же
кто пытается хоть сбоку присесть на лавку и запустить лапу в общую миску, то
- хрясь! Самим, мол, мало..."
     "А  если  без аллегорий?" "Отлично! Тогда  об  аллигаторах - ткнула она
пальцем  в Миндлина. - Они появились почти сразу, как только мы  очутились в
Израиле и..."
     "Ложь! - крикнули из зала. - Позвольте мне сказать!"
     "Доктор Штуцер? Прошу. Вы  ведь состоите  в одной компании  с  доктором
Арензоном и доктором Миндлиным, верно?"
     "Вот-вот, - не сдавалась Марьяна. - Послушайте-ка теперь ручную болонку
вашего Тедди..."
     "Никто  не   навязывал  Арензону   покровительства  доктора   Миндлина,
когда..."
     "Не ты ли сам рыдал на моей кухне, когда Марик послал твоего дядю Тедди
нахер?  И говорил, что без Марика  фирму основывать не под  что, так  как ты
сам... сказать что?  Хорошо, не буду!  Ты просто плакал, что твоей семье без
этой фирмы и  стипендии под чужие идеи не выжить, так  как в науке ты всегда
был импотентом, но обожал примазываться к толковым изобретателям..."
     "Ваша честь! - закричал Миндлин. - Мы с суде или на шуке?"
     "На  рынке," -  шепнули Пустовых. Тот,  улыбаясь, благожелательно кивал
Марьяне. Про жлоба с сигарой ему не перевели...
     "Кто позволил психически больной, а я берусь это доказать?.."
     "Пока вы это не доказали, свидетельница Арензон может выступать столько
же, сколько  и вы, доктор Миндлин. Но, геверет Арензон,  по очереди, если вы
не возражаете. Продолжайте, доктор Штопор..."
     "Штуцер,  с  вашего  позволения... Так  вот, договор был  переведен  на
русский  язык   и  представлен  адвокатом  на  подпись  взрослому  человеку,
находящемуся...  во всяком случае  тогда,  в  здравом уме. И  был  подписан.
Согласно  договору,  все  изобретения,  сделанные  в  период  до  пребывания
Арензона в составе фирмы, в период его работы там  и после его увольнения, а
также в  течение  пяти  лет  после  ликвидации  фирмы,  принадлежат  доктору
Миндлину, как  президенту  компании, владельцу  контрольного  пакета.  Более
того, все доходы от деятельности фирмы делятся в определенной пропорции, где
Арензону принадлежат пятнадцать  процентов..." "Естественно, в  том  случае,
если его участие в  этой деятельности признано владельцем фирмы, не так ли?"
"Конечно! Но  ни  о какой  передаче интеллектуальной собственности  компании
какому-то Пустовых  в договоре  и  речи  нет.  Поэтому  все,  что  заработал
Пустовых на базе нашей  собственности, по нашему  мнению, принадлежит  нам!"
"Вам в  доле с  Арензоном?"  "Вовсе  не обязательно,  ваша честь! Это решает
совет директоров фирмы, а не суд."
     "Ваше мнение, господин Пустовых?"
     "Да  то  же  самое! Приходит  ко  мне  человек с толковой  идеей. Я его
принимаю  на работу, проверяю патентную чистоту шагайки. Автор помогает моим
патентоведам  получить  сибирский  патент.  Заодно  я  делаю  саму  шагайку.
Зарабатываю, как вы тут выразились, миллиарды..."
     "А вы как бы выразились? - ощетинился Миндлин. - Копейки?"
     "Я бы выразился,  - парировал Пустовых, - да  боюсь,  что переводчик не
справится с выражением моего о тебе мнения, козел..."
     "Можно мне? Мне  для  выражения своего мнения о Миндлине  переводчик не
нужен. Это ему понадобится сердечное средство, если я..."
     "Нет! До моего  особого  разрешения лишаю вас слова. Садитесь,  геверет
Арензон! Продолжайте, господин Пустовых."
     "Так  вот,  когда  дело сделано без них,  они вдруг  влезают со  своими
претензиями." "Претензии вам может предъявить только суд... Геверет Арензон.
Продолжите, пожалуйства, историю вашей семьи в Израиле."
     "Банальная  история, ваша  честь.  Приехали  мы  в неприличном  для вас
возрасте -за пятьдесят. Первые три года жили на стипендию от этого..."
     "Без эпитетов, если можете."
     "Хорошо. Тем более, что  сам Марк до конца моего с ним общения искренне
считал  этого...  ладно, Миндлина великим ученым, благородным ленинградцем и
своим единственным  бескорыстным  благодетелем  на Святой земле. Итак, когда
Марка выгнали, он стал подрабатывать где попало, а я как раз сдала, наконец,
на ришайон  врача, попала в  один проклятый гадюшник, потом в другую кло..."
"Я просил без эпитетов. Как Арензон оказался в Сибири?" "По закону цикла. Из
первоначальной  эмигрантской  нищеты  и из съемной квартиры мы, начав что-то
зарабатывать, попали в долговую яму, именуемую машкантой..."
     "Ипотечная ссуда, - пояснил Пустовых его адвокат. - Банковская помощь в
покупке в кредит квартиры. Долг непрерывно растет по мере выплаты." "Как это
растет? Зачем же тогда выплачивать?" "А хер их знает. Еврейская мудрость..."
     "Так вот, когда мы оба по возрасту работать перестали..."
     "Ее выгнали изо всех больниц не по возрасту, а за уже  знакомый нам тут
всем склочный характер..."
     "Помолчите, доктор Шпингалет!"
     "Штуцер, если вы не возражаете..."
     "Так вот, коль скоро  болонка  заткнула на время свою поганую пасть,  я
продолжу. Пособие по  старости составляло половину того,  что мы должны были
платить только  банку за "нашу" квартиру. У  нас за долги описали имущество,
настала  новая нищета.  И,  естественно, ссоры, так как  мой дурак продолжал
бегать по разным борбосам вроде вот этого с его  шавкой.  Тут мне как раз...
встретился хороший человек..."
     "Он здесь?"
     "Еще не хватало!"
     "Богатый  жених?  -  ехидно  поинтересовался  доктор  Штуцер.  -  Тогда
понятно, почему она так себя ведет!"
     "Суда это не касается."
     "Мой  муж -  человек,  прочно вставший на ноги,  так как  с первого дня
пребывания  в стране знал цену всяким  акулам и их прилипалам.  Поэтому он и
обеспечил мне достойную жизнь, выкупил квартиру,  профуканную арензоновскими
фантазиями, и вернул меня  на работу в частную клинику. У моего бывшего мужа
хватило  ума  и  совести  не  путаться  у нас под  ногами и  не клянчить  на
патентование своих идей у соперника. Он ведь не  умел  толком делать  ничего
другого, а потому  так  и продолжал изобретать!  Короче говоря,  сразу после
оформления нашего развода..." "Без проблем в риббануте?" "Попробовали бы они
создать мне проблемы! Паразиты, поганки  бледные..." "Суд предупреждает вас,
что  еще один  хамский выпад  в любом  направлении  и..."  "Тогда мне вообще
больше сказать вам нечего. Арензон совершил тогда истинно мужской поступок -
раз и навсегда  исчез  из  моей жизни. Я не знала, не знаю и знать не  хочу,
куда он после этого девался. О его  последних новостях я узнала одновременно
с вами, из  газет и телевидения. Там  сказано, что  он он пропал не  один, а
вместе с какой-то дикой девкой, искалеченной на Кавказе. Поскольку  он вечно
утверждал,  что его морально искалечили в Израиле, то  это вполне  достойная
парочка. Что же  касается  Пустовых, то я бы  на его  месте этому  мудачью и
шекеля не дала,  не то что  доллара. Да  они, по-моему и сами ни  на что  не
надеются. Просто так сюда пришли. Пар выпускают. Чуф-чуф-чух-ту-у-у!"
     ***
     "Суд объявляет перерыв до появления в зале  доктора Арензона в качестве
свидетеля   или   ответчика.   Господин   Пустовых   от   всяких   претензий
освобождается. Заседание закрыто."
     2.
     "У всех женщин  тут отличные  фигуры. И мужчины в
своих пиратских  нарядах мне очень нравятся.  Ни одного пуза,  - шептала мне
Ира, когда я в наш первый рабочий  день ворчал  что-то по поводу непривычных
нарядов  своих новых сотрудников и сотрудниц. - Я  просто окосею от взглядов
на все четыре стороны."
     "Все  это, быть  может, прекрасно для  пикника, но  на работе... А тебе
самой разве не стыдно тут расхаживать в таком костюме?"
     "Напротив, мне нравится. Веками женщина носила декольте, чтобы  мужчины
оценили  ее  прелести.  Кстати, пока ты  тут  злобствуешь,  с  тебя  местные
красотки тоже глаз не сводят почище, чем  их красавцы с меня! Так что еще не
известно, кому что идет."
     "Я выбрал  самое скромное из  местной мужской моды... А ведь  ты права!
Удивительно  красивый  народ.  Просто  ни  одного  отталкивающего  лица  или
омерзительной фигуры. Я всю  жизнь считал, что евреи в массе  своей красивее
любого другого народа. А в Израиле пришел к противоположному убеждению." "Ты
же  сам  сказал,  что там  полиэтническое  общество,  вроде  Штатов. А тут -
абсолютный  моноэтнос. Да  еще от кого! О  белокурого  польского рыцаря пана
Витчевского и той еврейской красавицы, что не посмели  тронуть даже свирепые
"рыцари"  Николая  Гоголя.  Кстати наш  Витчевский, когда перечитал  "Тараса
Бульбу", сказал, что эти "рыцари" напоминают ему вахабитов..."
     "Интересно,  что никто ни  о  чем  нас  с  тобой не расспрашивает...  -
продолжала  Ира делиться впечатлениями на другой день. - Словно  мы  тут всю
жизнь проработали. Никакого  нездорового любопытства или агрессии к  чужаку.
Благожелательное внимание без навязчивости и фальши..."
     "Вот  это  мне больше всего и нравится. Но еще  лучше то,  что никто не
торопится  продемонстрировать покровительство. И ни малейшего намека  на мою
какую-то претензию  на чье-то место."  "Ты именно это испытал в Израиле?" "В
Израиле? Скорее до  эмиграции. На  Святой земле я ничего  подобного  не  мог
испытать, так как никогда не был и близко подпущен к творческому коллективу.
Я только здесь и узнал, как пишется на иврите  словно "инженер". С годами  я
не только не становился израильтянином, но все более и более чувствовал свою
отчужденность от этого народа. Все, что  я сейчас говорил, основано на чужих
впечатлениях."
     ***
     "Кстати, о впечатлениях, - смеялась  Ира, наконец-то прижимаясь ко мне,
когда  мы  вышли из станции  канатной дороги "Ар-амикдаш". - Ты  мне столько
рассказывал о проблемах Храмовой  Горы в Иерусалиме настоящем, что я  просто
счастлива побывать на горе с тем же названием в Новом Иерусалиме. Ведь это с
ней связано начало конца  Израиля? Палестинцы восстали потому, что кто-то из
евреев попытался проникнуть в мечеть на этой горе?" "Не кто-то из евреев,  а
самый правый лидер, которого  арабы терпеть не могли.  И в никакую мечеть он
не   лез,  а  просто  пришел  на  площадь  перед   мечетью,  что  никому  не
возбранялось.  Да я  сам  за  месяц  до  этого, будучи чистокровным  евреем,
беспрепятственно  и  безнаказанно  поднялся   на  Храмовую  гору  в  составе
туристической группы из двадцати русскоязычных израильтян  под  руководством
экскурсовода. Никто не  мешал  мне приблизиться к  мусульманским  святыням и
фотографировать все, что мне угодно.  А не зашел  я  в мечети только потому,
что пожалел одиннадцать долларов за вход. Тем более, что тема экскурсии была
другая  -  Иерусалим  Булгаковский, то  есть  еврейский  -  домусульманский,
дохристианский, хоть и  под римским патронажем."  "И  как  к  вам  отнеслись
арабы?""Прекрасно! Наш гид, археолог и историк, был с хранителями  исламских
святынь в  давних  дружеских отношениях. Да  и вообще на  горе было сплошное
благолепие. Как бы мечеть на открытом воздухе. Мусульманские  дети резвились
на разостланных на земле коврах.  Мимо спокойно проходили светские туристы с
видеокамерами и  нарядные ортодоксы со своими  чадами. Никто никому не мешал
тут, фотографировать  или  валять  дурака. Нормальный объект экскурсии вроде
Нотр-Дам де Пари или Домского  Собора." "Похоже на то, что  мы с тобой видим
сейчас?"  "Ты что! Ничего  подобного. Начнем с того,  что это чисто условная
копия горы Мориа. Никакой святости, кроме разве что генетической памяти, тут
нет и  быть не может. Впрочем,  и Храм Ирода Великого, который нам описывали
на той экскурсии, вовсе  не был копией истинного -