му и крикну: "Эй, Долгов, вот тебе
за все!"
     Он подошел к  домику  и  прицелился.  Расстояние  было  метров  десять.
Все-таки не насквозь.
     --  Эй,  Долгов!  --  заорал  он,  но кто-то выбил у него из рук ружье,
кто-то зажал рот ладонью, кто-то потащил в лес.
     Долгов вздрогнул от этого крика. Он узнал голос. Потом он увидел в лесу
какие-то тени. Он спустился с крыльца и вышел за калитку. Он  был  готов  ко
всему.  Но  тени  в  лесу  удалялись. "Я опять опоздал, -- с горечью подумал
Долгов, -- опоздал на каких-нибудь двадцать лет с небольшим".

     ИГОРЬ БАУЛИН РЕШИЛ КУПИТЬ ТОРШЕР. Он уже купил массу  мебели,  разыскал
потрясающие   гардины   и  уникальную  керамику  (у  его  молодой  жены  был
современный вкус), и теперь нужен был только торшер.
     Шурик Морозов и Эндель Хейс на днях отбывали в Бельгию. Они получат там
на верфи новенький красавец сейнер и выйдут а море. Пройдут через Ла-Манш  и
через "гремящие сороковые широты", через Гибралтарский пролив, и через Суэц,
будут  задыхаться  в Красном море и одичают в океане, а дальше смешной город
Сингапур, и то-то нагазуются, когда придут во Владик. А Игорь будет  жить  в
маленьком  поселке,  вставать  ровно в шесть и отсыпаться на своем крошечном
"СТБ" (когда идешь в тихую погоду с тралом и нечего делать), он будет ловить
кильку и салаку  в  четырнадцати  милях  от  берега  и  каждый  вечер  будет
возвращаться в свой домик, к своей жене, будет дергать торшер за веревочку и
удивляться:  "Вот жизнь, а?", -- пока не забудет об океане. Если можно о нем
забыть.
     Возле мебельного магазина друзья увидели  трех  своих  спутников,  трех
"туристов  --  пожирателей  километров". Они были обросшие, мрачные и худые,
как черти. Они разгружали контейнер.
     -- Смотри, Игорь, -- сказал  Шурик,  --  как  видно,  они  все-таки  не
побежали на телеграф.
     -- Да, это так, -- констатировал Эндель.
     -- Неплохие они, по-моему, ребята, -- задумчиво сказал Шурик.
     --  В  общем, "герои семилетки", -- процедил Игорь. -- Мне ясно, почему
они именно здесь-решили подкалымить. Знаешь, какой калым у грузчиков?
     Подошли, поздоровались.
     -- Рыцари дорог, почему вы не пожираете километры?
     -- Потому что нам жрать нечего, -- мрачно сказал Юрка, а Димка  и  Алик
промолчали.
     Было ясно, что пикировки на этот раз не получится.
     -- Видите ли, -- пояснил Алик, -- мы хотим подработать денег на дорогу.
     -- Куда, если не секрет?
     -- В какой-нибудь рыболовецкий колхоз.
     Шурик улыбнулся и подтолкнул локтем Игоря.
     -- Почему именно в рыболовецкий колхоз?
     -- Просто так, понюхать море, -- сказал Алик.
     -- И поесть рыбы, -- добавил Юрка.
     -- И подработать денег на дорогу, -- буркнул Димка.
     -- А там куда?
     -- В тартарары.
     --  Что-то  ты,  брат,  очень мрачный, -- сказал Шурик. -- А где Брижит
Бардо?
     -- В кино.
     -- Что смотрит?
     -- Снимается.
     -- Слушайте, ребята,  --  вдруг  сказал  Игорь,  --  если  вы  серьезно
задумало  подработать,  езжайте  в рыболовецкий колхоз "Прожектор". Три часа
езды на автобусе отсюда. Там сейчас комплектуют экипажи  к  осенней  путине.
Сведения абсолютно точные.
     -- "Прожектор"? Это звучит, -- сказал Алик.
     -- "Прожектор" -- это хорошо, -- сказал Юрка.
     -- "Прожектор" так прожектор, -- сказал Димка.
     В магазине Шурик хлопнул Игоря по плечу.
     -- Ты читаешь мои мысли. Надо помочь ребятам.
     --  Какого  черта,  --  рассердился  Игорь, -- не маленькие! Просто нам
действительно нужны люди.

     -- КОГДА ЖЕ МЫ УВИДИМСЯ СНОВА? -- спросила Линда.
     -- Откуда я знаю, -- ответил Юрка и отвернулся.
     Они сидели на "горке Линды". Сейчас здесь все было  так,  как  было  на
самом  деле  несколько  тысячелетий  назад.  Небо  на западе было красное, а
чудовищно искривленные стволы -- черные, словно мокрые.  Каменная  Линде  по
обыкновению молчала. Живая Линда вздыхала.
     -- Неужели обязательно нужно уезжать?
     -- В том-то и дело.
     Линда  наклонила  голову.  Юрка совсем перепугался. Еще плакать начнет.
Так и есть. Ревет.
     -- Эй, -- сказал он и тронул ее за плечо, -- что это ты, брат?  Что  ты
засмурела,   Линда?  Хочешь  помочь  городскому  водопроводу?  Второе  озеро
накапать? Я ведь еще не загнулся. Фу, какая ты странная... В конце концов --
всего три часа езды. Подними голову. Вот так.  Сейчас  мы  с  тобой  возьмем
мотор,  покатаемся,  пойдем в ресторан, потом в клуб побацаем на прощание...
Схвачено?
     Линда вынула из сумки платок и вытерла лицо.
     -- Знаешь, Юрка, когда мы снова с тобой встретимся, я начну учить  тебя
правильному русскому языку. Схвачено?
     -- Закон! -- радостно завопил Юрка и полез целоваться.

     -- НУ, КАК ТАМ У ВАС, ВИТЯ?
     -- Все в порядке, старик. Родители на даче. Здоровы.
     -- А ты как? Защитил?
     -- Нет, не защитил.
     -- Неужели зарубили, скоты?
     -- Да нет. Отложена защита. Как ты там, старик?
     -- Отлично.
     -- Может, тебе денег подкинуть, а?
     -- У меня куча денег.
     -- Брось.
     -- Серьезно. Мы тут подработали на киностудии.
     -- Понятно. Значит, все хорошо?
     -- Осталась одна минута, -- сказала телефонистка.
     --  Слушай,  Витя,  сегодня  мы  уезжаем  из  Таллина. Будем работать в
колхозе "Прожектор". Я тебе напишу. Передай маме...
     -- Старик, перестань играть в  молчанку.  Пиши  хоть  мне.  У  нас  все
хорошо. Я маме наврал, что получаю от тебя письма. Она не понимает...
     --  ...что  я  здоров,  весел и бодр. И дедушке Алика скажи, и Юркиному
папану, и Зинаиде Петровне тоже. Как там наша  "Барселона"?  Не  развалилась
еще? Денег у нас целая куча. Все у нас...
     --  ...почему  ты  ей  не напишешь? Старики очень обижены на тебя из-за
этого. Только из-за этого. Слушай, я через месяц, может быть, приеду к  тебе
в отпуск. Старик...
     -- ... в полном порядке. Тебе ни пуха ни пера. Защищай скорее.
     -- Что?
     -- Защищай скорее.
     -- Крепись, старик. Все будет в порядке, -- сказал Виктор.
     --  Да  все  и  так  в  полном порядке, -- пробормотал Димка, но их уже
разъединили.

     -- ХОЧЕШЬ ЧЕСТНО, КРАМЕР? -- спросил Иванов-Петров.
     -- Только так, -- сказал Алик и сломал сигарету. Они бродили вдвоем  по
Вышгороду.
     -- Понимаешь, в общем-то все это просто смешно. Так же, как твоя борода
и все  прочее.  Смешно и очень любопытно. В общем-то это здорово, что ходите
вы сейчас везде, смешные мальчики. Очень я рад,  что  вы  ходите  повсюду  и
выдумываете разные штуки.
     -- Очень любезно с вашей стороны. Спасибо от имени смешных мальчиков.
     -- Ты не сердись. Я уверен, что ты будешь писателем.
     -- Без дураков?
     -- Точно.
     -- А что для этого нужно? Посоветуйте, что читать.
     --  Черт!  Что читать? Вот этого я не знаю. По-моему, нужно просто жить
на всю катушку. И ничего не бойся.
     -- Я и не боюсь.
     Они  остановились  на  краю  бастиона   над   Паткулевской   лестницей.
Иванов-Петров обнял Алика за плечи.
     Внизу  в улицах сгущались сумерки, а черепичные крыши домов и башен все
еще отсвечивали закат. Церковь Нигулисте, разрушенная во время войны, стояла
в строительных лесах.
     -- Камни, -- прошептал  Иванов-Петров,  --  завидую  камням.  Их  можно
уничтожить только бомбами.
     -- В наше время это нетрудно сделать, -- откликнулся Алик.
     --  Очень  трудно. Невозможно. Погасли розовые отсветы. В узких улочках
зажглись лампы. Это было  похоже  на  подводный  город  из  какой-то  старой
немецкой сказки.

     -- ОСТАНОВИТЕСЬ ЗДЕСЬ. Я дальше хочу пешком.
     -- Галочка, дождь ведь может пойти.
     -- Ну и пусть.
     Галя  побежала по дороге. В темноте мелькало ее белая кофточка. Долгов,
улыбаясь, пошел за ней. "Как это мило все, это очень  мило!"  --  сказал  он
себе, думая с тревогой и тоской, что отпуск кончается.
     Галя,  пританцовывая  и  напевая,  бежала  обратно.  Она была чуть-чуть
пьяна. Она теперь каждый вечер была чуточку пьяна. И каждый  вечер  танцы  и
разговоры  об искусстве, о современной сцене, и тонкие намеки, тонкие шутки,
и все такое вкусное на столе а почему не выпить "несколько капель солнца"?
     Долгов протянул руки, и она оказалась в его объятиях.

     ОГРОМНЫЙ "ИКАРУС" С РЕВОМ ПРОНЕССЯ МИМО НИХ. Казалось, земля задрожала.
Автобус неистовый, грузный, неудержимый, с воем летел в кромешную тьму.  Шум
затих,  а  он  уходил,  освещенный,  все  дальше и представлялся космическом
кораблем.
     -- По-моему, он свалится а кювет, -- сказал Долгов.
     -- А по-моему, врежется в  луну,--  сказала  Галя.  Вот  бы  быть  там!
Мчаться  в  темноте!  Там  играет радио. Шофер включает, чтобы не заснуть за
рулем. Играет тихо, но на передних сиденьях слышно.  И  все  дрожит,  и  все
гудит, и никто не знает, доедет ли до конца.
     -- Григорий, буду я когда-нибудь играть Джульетту?
     -- Уверен, Галчонок.
     -- А ты будешь Ромео.
     -- Нет. Это сейчас не мое амплуа.


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Система "Дубль-ве" *


Глава девятая

     Я  НЕ  МОГ  НА  НЕЕ  НАЛЮБОВАТЬСЯ.  Она  была роскошна. Вероятно, очень
приятно было бы держать ее в руках, но я не беру ее в  руки.  Каждый  раз  я
гляжу   на   нее,   когда   сажусь   к  своему  столу.  Она  лежит  на  нем,
темно-коричневая, толстая, тяжелая,  --  это  диссертация,  А  рядом  с  ней
синенькая  тетрадке.  Это  то самое "просто так". Я сажусь по-американски --
ноги на стол,-- закуриваю и смотрю на эти две вещи. Я словно взвешиваю их на
ладони. Что означает каждая из них для меня и что они значат вообще?

     ДИССЕРТАЦИЯ -- это кандидатская диссертация, тему которой мне подсказал
наш гениальный шеф. Это мой голос, усиленный  микрофоном:  "Уважаемые  члены
ученого  совета".  Это  рукопожатия,  цветы  и дьявольская выпивка. Все, как
полагается. Звонки друзей, а ночью шепот Шурочки: "Милый, я так  счастлива!"
Это  моя  подпись,  черт  побери, под всем, что ни напишу: "Кандидат наук В.
Денисов". Это лишних пятьсот рублей в месяц. Это бессонные ночи и молоток  в
голове.  Если все книги, что я прочел для того, чтобы написать ее, свалить в
этой комнате, мне придется ночевать на крыше. Это мой труд, это моя надежда.
Это мой путь, трудный, но верный. Путь, уготованный мне  с  самого  детства.
"Будешь разумным мальчиком, станешь профессором". Меня воспитывали на разных
положительных примерах, а потом я сам стал положительным примером для Димки.
А  Димка взял и плюнул на мой пример. В общем-то он просто смешной романтик.
Он думает, что он какое-то исключение, необычайно сложное явление в природе.
Все мы так думали. Меня тоже тянуло тогда куда-то уйти. Меня  тянуло,  а  он
ушел.
     А  я  28  лет сижу в своей комнате и смотрю на билет, пробитый звездным
компостером. Что там сегодня? Кажется, хвост Лебедя. Надо бы  мне  при  моей
профессии  лучше знать астрономию. Романтика! Вот она снова пришла ко мне. Я
смотрю в окно, и бывают минуты, когда я  уверен,  что  этот  билет  все-таки
предназначен для меня.

     СИНЕНЬКАЯ  ТЕТРАДОЧКА  --  это  моя  собственная мысль. Это мой доклад,
который я сделаю через неделю или через две. В кулуарах уже идут  разговоры.
Простите,  а  кто  он  такой?  Имеет  ли  степень?  Вам  не кажется, что это
несколько... э-э... невежливо по отношению  к  Виталию  Витальевичу?  Хе-хе,
молодежь! Почему бы ей и не задрать хвост?
     Это  мой  голос,  усиленный  микрофоном: "Вот все, что я хотел сообщить
уважаемому собранию". Это тоже рукопожатия,  но  это  и  кивки  издалека,  а
некоторые,  должно  быть, перестанут со мной здороваться. Это мой труд, мой.
Мой! Это моя фантазия. Это, если хотите, орел или решка.  Это  скачок  вверх
или  вниз  (я  еще  не  знаю, куда), но это ползком через камни а сторону от
дороги, уготованной мне для того, чтобы вернуться, но  уже  через  год.  Это
мотылек летит на свечу или Икар... О! О! Разошелся. Борька говорит:
     -- Это смешно. Ты осел.
     -- В институте ходят разговоры. Нехорошие.
     -- Все-таки, Виктор, нам нужно знать свое место.
     -- Ну кто ты такой, подумай! Ведь даже степени у тебя нет.
     -- Мне передавали, что В. В, сказал...
     -- Может быть, ты надеешься на поддержку шефа? Должен тебе сказать, что
В. В.
     -- Это несолидно.
     -- Опрометчиво.
     -- Авантюра.
     -- Опасно.

     ПРОШЕЛ МЕСЯЦ с того дня, когда я поставил свой опыт. Тогда я думал, что
на этом  все  и  кончится.  Нет,  это  был  снежный  ком,  пущенный  с горы.
Последовала целая серия опытов и много бессонных ночей. Я стал курить по две
пачки в день. Очень помогли мне ребята-химики. Без них ничего бы  не  вышло.
Вообще  очень  многие  мне  помогали,  хотя  работа шла вне плана. Например,
Рустам Валеев,  узкий  специалист  в  области  энцефалографии  (исследований
мозга), проторчал у меня в лаборатории целые сутки. Только люди из отдела В.
В.  смотрели  косо.  Дело  в  том,  что моя работа опровергала не только мою
собственную  диссертацию,  но  и  целую  серию  работ  отдела,  руководимого
"Дубль-ве",  основное направление этого отдела. Диссертация сотрудника этого
отдела,  моего  друга  Бори,  в  результате  моей  работы  тоже  могла  быть
подвергнута сомнению. Борис заходил почти ежедневно и все бубнил:
     -- Это просто смешно. "Дубль-ве" сотрет тебя в порошок.
     -- Ты вроде той унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла.
     --  Вчера  я  слышал,  как  В.  В.  сказал  кому-то по телефону: "Нужно
оградить нашу науку от выскочек".
     -- Напрасно думаешь, что шеф тебя поддержит.
     -- Тоже мне, Дон-Кихот.
     -- Шефа это тоже не погладит по самолюбию.
     -- Хорошо, раз ты решил чудить -- чуди, но почему ты лезешь с  докладом
на эту сессию? Неужели нельзя подождать?
     -- Это не по-товарищески.

     --  ЗНАЕШЬ,  БОРЯ,  --  сказал  я  ему  однажды,  -- закрой дверь с той
стороны.
     Я не знаю, как относится к моей работе шеф. Во всяком случае, с  планом
он  на  меня  не давит. Но он молчит. Он не заходит ко мне, как прежде, и не
читает мои записи. Ну и хорошо, что он ко мне не заходит, очень хорошо,  что
не  заходит.  Но  все-таки это меня волнует. Честно говоря, меня это волнует
больше всего. И не только потому, что шеф может присоединиться к Дубль-ве  и
совместными  усилиями стереть меня в порошок. Не только поэтому, Я просто не
уверен в себе. Иногда все из рук валится, когда подумаю:  а  вдруг  все  это
вздор? Был страшный момент, когда погибла Красавица. Она погибла из-за того,
что  я  разнервничался,  вот  как  сейчас.  Я  не знал, куда деваться. Утром
написал докладную шефу и  подал  через  секретаря.  На  следующий  день  мне
принесли двух других обезьян.
     Теперь  все  позади. Я начал переписывать на машинке свой доклад. Подал
заявление в ученый совет. Сессия начнется через неделю. Теперь мне, пожалуй,
лучше всего не думать обо всем этом. Почему бы  мне  сегодня  не  отдохнуть?
Почему бы не позвонить Шурочке? И не пойти в парк?

     ЭТОТ  УЧЕНЫЙ  ЛЮБИТ ПРИМИТИВНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ. Он любит качели и "блоху",
любит стучать молотком по силомеру и покатываться в  комнате  смеха.  Хлебом
его  не корми, а угости мороженым в парке. Он даже в очереди любит стоять, в
очереди стиляг перед рестораном "Плзеньский".  Эта  сложная  личность  любит
черное  пиво  "Сенатор"  и  обожает  чертово  колесо.  Он трепещет от звуков
военного духового оркестра и мчится на массовое поле танцевать.
     Примерно в таком духе издевается надо мной Шурочка. Мы стоим в толпе на
площадке аттракциона "Гонки по  вертикальной  стене".  Шурочка  подтрунивает
надо  мной  и  смеется, но мне кажется, что ей хочется плакать. Мне кажется,
что ей хочется крикнуть: "Виктор, что с тобой?"
     Внизу, под нами, двое мужчин и девушка садятся  на  мотоциклы.  Мужчина
постарше  с  каменным лицом взлетает на стенку. Он кружит по ней то выше, то
ниже, то с ревом несется прямо на нас (сейчас проломит барьер -- и всем  нам
конец), то вниз (сейчас взорвется внизу); он крутит вензеля на полном ходу и
мчится,  сняв  с  руля руки. Потом на стенку взлетает девушка. Два мотоцикла
кружат по стене, и не поймешь, гонятся ли  они  друг  за  другом  или  летят
навстречу.  Мужчина  с каменным лицом и девушка с застывшей улыбкой. Девушка
вроде Шурочки. Ей бы медсестрой работать, а она кружит  по  стенке.  В  мире
много  странного. Один человек варит сталь, другой лечит людей, а третий всю
жизнь дрессирует маленьких  собачек,  а  девушка  работает  на  вертикальной
стенке.  Это ее профессия. Когда на стенку с ревом вылетает третий, я сжимаю
барьер, а Шурочка мою руку. Потом мы выходим, она говорит:
     -- У тебя был невменяемый вид. Ты совсем мальчишка. Может быть,  ты  им
завидовал?
     -- А?
     -- Ты бы хотел мчаться по вертикальной стене?
     -- Смотря куда. Если так, как они, по кругу, то не хотел бы. А если...
     -- Куда?
     -- Куда угодно, но только не по кругу.
     -- Так. Сейчас мы пойдем кормить лебедей?
     -- Шурочка!
     -- Не смей называть меня Шурочкой!
     -- Что с тобой?
     --  Я  не  хочу, чтобы ты называл меня Шурочкой. Называй Сашей, Сашкой,
Александрой, Шуркой, но только не Шурочкой.
     -- Почему? Боже мой, почему?
     -- Потому что мы с тобой уже два года ходим в парк, и ты  катаешься  на
"блохе", и пьешь черное пиво, и бьешь молотком по силомеру, и называешь меня
Шурочкой.
     -- Ведь ты любила ходить в парк?
     -- А теперь не люблю.
     В  этот момент я вижу все как-то по-новому, словно мне рассказали чужую
историю и я могу составить о ней свое мнение.
     Над парком пыльное небо, и звезды еле видны, а в  окне  отражаются  все
огни  Фрунзенской набережной. Кажется, выход один -- пуститься в путешествие
по реке в неизведанные края, к Киевскому вокзалу.
     -- Хочешь, прокатимся по реке?
     -- Хочу, -- тихо говорит она.
     Мы сидим на верхней палубе на  самом  носу.  Проплывают  темные  чащобы
Нескучного  сада.  Фермы  моста окружной дороги надвигаются на нас, чтобы мы
почувствовали себя детьми. Чтобы все осталось позади, а  когда  над  головой
простучат колеса, чтобы мы поцеловались.
     --  Шурочка,  --  говорю  я,  и  она  уже  не сердится, -- Саша, Сашка,
Александра, защита диссертации отменяется!
     Она вздрагивает.
     -- Точнее, отодвигается. На год.
     Она отодвигается от меня.
     -- Но у нас ничего не отменяется, -- говорю я, и она не отодвигается.

     Я ПРИВОЖУ К СЕБЕ СВОЮ ЖЕНУ. Папа и мама живут на даче.  Они  приедут  и
найдут в доме мою жену. В моей маленькой комнате. Вот здесь я прожил 28 лет.
Приносил  со  двора  гильзы,  а  из  школы  дневники  с хорошими и отличными
отметками (правда, иногда учителя писали:  "Был  невнимателен  на  уроке".).
Потом  я  принес  сюда серебряную медаль. Потом студенческий билет. Приносил
ватерпольные мячи и хоккейные клюшки, буги-вуги на рентгеновских  пленках  и
башмаки  на  каучуке.  Приводил  товарищей  (дым стоял коромыслом). Приносил
повышенную и  простую  стипендии.  Несколько  раз  приводил  девушек,  когда
родители  жили  на  даче.  Принес  диплом.  Очень хотелось мне принести сюда
диссертацию, а потом хотелось принести синенькую тетрадку, но сделать  этого
я  не  мог.  Нам  не  разрешается  этого  делать.  Но все-таки и то и другое
побывало здесь. Я приносил их сюда в своей голове. И вот теперь я  привел  в
"Барселону"  свою  жену.  Новый повод Димке для рассуждений о моей мещанской
судьбе.
     -- Милый, я так счастлива, -- шепчет Шурочка. -- Я тебя люблю.  Я  буду
тебе  помогать.  Ведь  теперь  тебе  легче  будет  справиться  с тем, что ты
задумал?
     -- Конечно, легче. В тысячу раз.
     Шурочка стоит у окна. В окно из  уличных  теснин  льется  свет  газовых
ламп.
     Я  курю  на  своей  тахте,  и  смотрю на силуэт девушки, стоящей в моей
комнате у окна, и я понимаю, что никогда в жизни не буду больше разглядывать
ее со стороны и сравнивать с другими. Мне теперь будет достаточно того,  ч