Василий Аксенов.
   Звездный билет


 Изд: "Юность" 1961г. (NN 6,7)
 OCR: Dmitry A. Zakheim


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Орел или решка? *


Глава первая

     Я  ЧЕЛОВЕК  ЛОЯЛЬНЫЙ.  Когда  вижу красный сигнал "стойте", стою. И иду
только, когда увижу зеленый сигнал "идите". Другое дело -- мой младший брат,
Димка всегда бежит на красный сигнал. То есть он просто всегда  бежит  туда,
куда  ему  хочется  бежать.  Он  не  замечает  никаких  сигналов. Выходит из
булочной с батоном в хлорвиниловой сумке. Секунду смотрит, как  заворачивает
за  угол  страшноватый  сверкающий  "Понтиак". Потом бросается прямо в поток
машин. Я смотрю, как мелькают впереди его чешская рубашка с  такими,  знаете
ли,  искорками,  штаны  неизвестного  мне происхождения, австрийские туфли и
стриженная под французский ежик русская  голова.  Благополучно  увильнув  от
двух  "Побед",  от  "Волги" и "Шкоды", он попадает в руки постового. За моей
спиной перего вариваются две старушки:
     -- Сердце захолонуло. Ну и психи эти нынешние! --  Штаны-то  наизнанку,
что ли, надел? Все швы наружу.
     Зажигается зеленый свет. Я пересекаю улицу. У будки регулировщика Димка
бубнит:
     -- И паспорта нету и денег...
     Я  плачу  пять рублей и получаю квитанцию. Дальше мы идем вместе с моим
младшим братом.
     -- Чудак, -- говорит он мне, -- деньги мильту отдал. Вот чудак!
     -- Увели бы тебя сейчас, -- говорю я.
     -- Как же, увели бы!..
     Димка свистит и смотрит по сторонам. Бросает  пятак  газировщице,  пьет
"чистенькую". Я жду, пока он пьет. Идем дальше. Приближаемся к нашему дому.
     -- Как диссертация? Назначили оппонентов? -- спрашивает Димка.
     -- Да, назначили.
     -- Хорошие ребята?
     -- Кто?
     -- Оппоненты -- приличные ребята? Не скоты?
     -- Классные ребята, -- в тон ему усмехаюсь я, вспоминая оппо-
     нентов.
     -- Ну, блеск! Поздравляю. С тебя причитается.
     Мы входим в наш дом, поднимаемся по лестнице.
     -- Чем сегодня кормите? -- спрашиваю я.
     -- Не беспокойся, все твое любимое, -- язвительно отвечает Димка. -- Уж
мы с мамочкой  постарались, "Витенька любит печенку" -- и я иду за печенкой.
"Ему сейчас нужны витамины" -- и еду на рынок за витаминами  для  вас,  сэр.
"Он  терпеть  не  может  черствого  хлеба" -- и я бегу в булочную. Советские
ученые могут спокойно работать, не беспокоясь насчет еды. Вот в  чем  секрет
наших успехов. Я обеспечу вам калорийную пищу, дорогие товарищи, я, скромный
работник  кастрюли!  Только  поскорее  придумайте,  как забросить человека в
космос, и забросьте меня первым. Мне это все надоело.
     Он стал мрачно острить, мой  младший  брат.  Мама  все  время  пытается
воспитывать  его  на  моем  положительном  примере.  Всякий  раз,  когда  мы
собираемся  за  столом  всей  семьей,  она  начинает  курить   мне   фимиам.
Оказывается,  я стал человеком благодаря трудолюбию и настойчивости, которые
проявлялись у меня в раннем детстве. "Без пяти минут  человеком",--  говорит
отец,  намекая  на  еще  не  защищенную  диссертацию.  Тогда  Димка начинает
ехидничать. "Ученым можешь ты  не  быть,  но  кандидатом  быть  обязан!"  --
хохочет  он.  Несколько  лет  назад,  когда  я играл в водное поло в команде
мастеров, Димка боготворил меня. А сейчас я даже не  знаю,  как  он  ко  мне
относится.  Димка недоволен своей жизнью. Вот злится, что мать гоняет его за
покупками. Я могу сказать ему, что маме надо помогать, что я сам бы  помогал
ей,  если  бы  больше  бывал  дома,  что  он  напрасно  опустил руки и тянет
выпускные экзамены на сплошные тройки, ведь надо подумать  и  о  будущем,  и
вообще-то,  старик,  действительно  надо быть немного понастойчивее. Но я не
говорю ему ничего. Я только смеюсь и хлопаю его по спине. И  мрачная  маска,
такая  смешная  на  его  семнадцатилетнем  лице,  сползает.  Он  улыбается и
говорит:
     -- Слушай, старик, не подкинешь ли ты мне четвертную?
     Я подкидываю ему "четвертную". После обеда я ухожу  в  свою  комнату  и
сажусь к окну бриться. Бреюсь и поглядываю в окно. Через двор напротив сидит
у  окна и бреется закройщик дядя Илья. А внизу, под моим окном, бреется лицо
свободной профессии  --  мастер  художественного  слова  Филипп  Громкий.  Я
услышал  зловещее гудение его электробритвы за несколько секунд до того, как
включил свою.
     У нас внутренний четырехугольный двор, В центре маленький садик. Низкий
мрачный тоннель выводит на улицу. Наш папа, старый  чудак,  провожая  гостей
через  двор,  говорит:  "Пройдем  через патцио". А проходя по нашим длинным,
извилистым коридо рам, он говорит, что один воин с  кривым  ятаганом  сможет
сдержать здесь натиск сотни врагов. Таким образом он выражает свою иронию по
отношению  к  нашему  дому,  который  до  революции назывался "Меблированные
комнаты "Барселона". Я поселился здесь двадцать восемь лет назад,  сразу  же
после  выхода из роддома. Спустя одиннадцать лет то же самое сделал Димка. В
нашем доме мало новых жильцов,  большинство  --  старожилы.  Вот  появляется
из-под  арки пенсионерка княжна Бельская. Она несет бутылку кефира. Ее сухие
ноги в серых чулках похожи на гофрированные трубки  противогаза.  Много  лет
княжна проработала в регистратуре нашей поликлиники и вот теперь, как всякий
трудящийся, пользуется заслуженным отдыхом.
     Это  час  возвращения  с  работы. Торопливой походкой заочника проходит
шофер Петя Кравченко, Пробегают две девушки -- Люся и Тамара, продавщицы  из
"Галантереи".  Один  за  другим  проходят  жильцы:  продавцы,  и  рабочие, и
работники умствен ного труда, похожие  на  нашего  папу.  Есть  среди  наших
жильцов  и  закоренелые  носители  пережитков  прошлого:  алкоголик  Хромов,
спекулянт Тима и склочница тетя Эльва. Преступный мир  представляет  недавно
вернувшийся из мест не столь отдаленных Игорь-Ключник.
     Все  эти  люди,  возвращаясь  откуда-то от своих дел. Проходят в четыре
двери  и  по  четырем  лестницам  проникают  внутрь  нашей   доброй   старой
"Барселоны",  теплого  и  темного,  скрипучего,  всем чертовски надоевшего и
каждому родного логова.
     Я выключаю электробритву и смотрю на себя в зеркало. Я выгляжу точно на
28 лет. Почему-то никто никогда не ошибается, угадывая мой возраст.
     Под окном -- посвистывание. По двору прогуливается друг и  одноклассник
моего  Димки,  Алик  Крамер.  Я  вижу  сверху  его волосы, разделенные сбоку
ниточкой пробора, очки,  фестивальный  платок  на  шее  и  костлявые  плечи,
обтянутые   джемпером.   Появляется   Димка.   На   нем  вечерний  костюм  и
галстук-бабочка. Одетый точно так же, подходит  верзила-  баскетболист  Юрка
Попов,  сын  нашего  управдома.  Компания закуривает. Я прекрасно помню, как
приятно  курить,  когда  наконец  отвоюешь  это  Право.  И  ребята,   видно,
наслаждаются,  закуривая  на  глазах  всего дома. Но они очень сдержанны, не
многословны, как истинные денди. Забавно!  Впрочем,  и  мы  были  такими  же
примерно.
     -- Как дела, Юрка? -- спрашивает Алик. -- Поверг ты наконец реактивного
Галачьяна?
     -- Ты же знаешь мои броски с угла, -- отвечает Юрка.
     -- Я знаю также его проходы по центру.
     -- Я его зажал сегодня, -- говорит Юрка.
     Забыв про новый костюм, он показывает, как проходит к щиту его соперник
Галачьян,  тоже  кандидат  в  сборную,  и  как  он, Юрка, зажимает его. Алик
убеждает Юрку играть так, как играет всемирно известный негр Уилт Чемберлен.
     Димка прерывает их:
     -- Планы на вечер есть? Юрка поправляет галстук и огорченно говорит:
     -- Конь мой сегодня дома.
     Конь -- это значит отец. Великая радость,  когда  уходит  конь.  Ребята
бросаются   к   телефонам:   "Хата   есть!"   Приезжают   смирные   девочки,
одноклассницы. Танцуют. Кто-то  на  секунду  выключает  свет.  Ребята  лезут
целоваться. Девочки визжат.
     -- Пойдемте в кафе, -- предлагает Димка.
     -- В кафе! -- свистит Юрка. -- У меня всего десятка.
     -- Я тоже сегодня стеснен в средствах, -- говорит Алик, -- двенадцать.
     -- Сорок, -- небрежно бросает Димка. Немая сцена под окнами.
     --   Мать   дала  пятнадцать,--  поясняет  Димка,  --  а  четвертную...
четвертную вчера выиграл в бильярд.
     -- Разогни, -- говорит Юрка.
     -- Не веришь? Выиграл у одного режиссера.
     -- У  какого  же  это  режиссера?  --  изумляется  Алик.  Он  постоянно
снимается  в  массовках  на "Мосфильме", пишет сценарий и говорит: "У нас, в
мире кино..."
     -- У молодого режиссера, -- говорит Димка спокойно. -- Забыл фамилию. Я
высовываюсь из окна.
     --  Добрый  вечер,  джентльмены!  Куда  собираетесь?  На  бал   или   в
бильярдную?
     У  Димки  падает  изо  рта  сигарета.  Мне  почему-то  хочется  немного
поиздеваться над ним.
     -- Виктор, Димка тут загибает, что  у  режиссера  выиграл,  --  говорит
Юрка.
     --  Конечно, -- отвечаю я. -- Дима -- молодец! Не так просто выиграть в
бильярд у режиссера.
     -- Это смотря у какого, -- глубокомысленно замечает Юрка.
     -- У любого, -- говорю я. -- Правда, Алик? Что  у  вас,  в  мире  кино,
думают по этому поводу? Легко выиграть у режиссера?
     -- Практически невозможно, -- отвечает Алик.
     --  А  вот  Дима  выиграл. Горжусь своим младшим братом. Все бы вы были
такими.
     -- Галка идет,  --  мрачно  говорит  Димка  и  тайком  показывает  мне:
"Заткнись!"
     Цок-цок-цок. На каблучках-гвоздиках подходит Галина Бодрова, прелестная
девица  современной  конструкции.  Мне  очень нравится Галинка. Все светлеет
вокруг, когда она появляется. По-моему, даже  Димкина  физиономия  светлеет,
когда появляется Галя. Когда-то они дрались здесь же, под этими окнами.
     -- Привет, мальчики! -- говорит Галя. -- Здравствуйте, Виктор! -- машет
мне рукой.
     Я  улыбаюсь  ей.  Димка  смотрит  на  меня  с угрозой. Он боится, что я
продолжу разговор о режиссере.
     -- У миледи новое платье, -- говорит Алик.
     -- Нравится? -- Галка делает круг, как манекенщица.
     -- Это кстати, -- говорит Юрка, -- мы сегодня в кафе потянемся.
     -- Нет, -- говорит Галя, -- мы пойдем в кино. Я хочу  посмотреть  новую
картину "Весенние напевы".
     -- Ха! -- Алик полон пренебрежения. -- Очередная штамповка!
     -- А я хочу ее посмотреть!
     --  Алька  прав,  --  говорит  Димка,  -- нечего там смотреть. Сплошные
напевы. Хоровые напевы, танцы и поцелуйчики.
     -- А чего тебе еще надо, Дима? -- спрашивает Галя и смотрит на него.
     -- Мне? -- Димка смущен. -- Что мне надо?
     -- А тебе что нужно, Алик?
     -- Мне нужен психологизм, -- отрезает Алик.
     Мне становится немного жаль Димку.  Алик  вот  твердо  знает,  что  ему
нужно.  Психологизм  ему  нужен,  А Димка, бедняга, не знает. Особенно когда
Галя вот так смотрит на него. Юрка вынимает из кармана монету.
     -- Ну что ж. Кинем?
     Монета взлетает вверх почти до моего окна.
     -- Орел! -- кричит Галя.
     -- Решка! -- говорит Димка.
     Все бросаются к упавшей монете. Галя весело хохочет и хлопает в ладоши.
Ничего  не  поделаешь:  фатум!  Придется  идти  смотреть  новую  кинокомедию
"Весенние  напевы",  штампованную и лишенную психологизма. Я слышу, как Галя
тихо говорит Димке: "Тебе не везет в игре", -- и вижу, как  Димка  краснеет,
Когда они все проходят под арку, я кричу:
     --  Дима,  ты  не  знаешь  фамилии  режиссера  этой  комедии?  Как он в
смысле...
     Димка выскакивает из-под арки и показывает, как он,  вернувшись  домой,
свернет мне шею.

     СЕГОДНЯ  СУББОТА.  Я  повязываю  галстук  и  отправляюсь  на свидание с
Шурочкой. Шурочка --  это  моя  невеста.  Прошу  прощения  за  несовременный
термин, но мне нравится это слово: "невеста". Я замешкался на углу, и теперь
приходится  пережидать бесконечный поток машин. А Шурочка уже вышла из метро
и стоит на другой стороне. Ловлю себя на том,  что  опять  рассматриваю  ее.
Определенно она мила, эта девушка в узком красном платье. Чрезвычайно мила и
одета  со  вкусом.  Я  знаю, что когда мне не захочется рассматривать ее вот
так, словно мы чужие, тогда я на ней женюсь. Черт возьми,  долго  это  будет
продолжаться?  Жизни  нет из-за этих машин. Там, на другой стороне, какой-то
длинный сопляк осмотрел Шурочку, словно  лошадь,  и  хихикнул.  Подошли  еще
двое. Я побежал через улицу.
     Длинный взял Шурочку за руку, и в этот момент я отшвырнул его плечом.
     -- Пойдем, Витя, -- сказала Шурочка, -- пойдем.
     Я  повернулся  к  парням.  У  всех троих вместо галстуков висели на шее
шнурки, а один был даже с усиками. Мой Димка ни за что не нацепил бы на себя
шнурок. Все, что угодно, он может нацепить на себя,  но  не  такую  похабную
веревочку.  Парни  смот рели на меня, словно прикидывали, на что я способен.
Потом они поскучнели и равнодушно отвернулись.
     Мы входим в парк. Я люблю  красные  дорожки  парка,  и  его  аккуратные
клумбы, и фонтаны, и лебедей, люблю ходить по аллеям и останавливаться возле
киосков,  аттракционами  пользуюсь  изо  всех сил и пью пиво, люблю ходить в
парк вместе с Шурочкой.
     У входа возле столба с репродуктором стоит толпа. Лица у всех  какие-то
одинаковые.
     --  Любого  агрессора,  проникшего на нашу священную, обильно смоченную
кровью землю ждет плачевная участь. Мы имеем в распоряжении достаточно сил и
средств для того, чтобы...
     Я слушаю голос диктора и смотрю вокруг  на  лица  людей.  Потом  смотрю
вдаль, где на фоне вечернего неба вращается гигантское "колесо обозрения". В
шестидесяти  четырех  кабинках этого колеса сейчас беспечно хохочут и ойкают
от притворного страха  люди.  Из  глубины  парка  несется  джазовая  музыка,
движется  колесо,  и движется весь наш шарик, начи ненный загадочной смесью.
Движется парк, и мы движемся, люди в парке.  Там  мы  смеемся,  а  здесь  мы
молчим.  Соотношение  всех  этих  движений,--попробуй  разобраться.  Джаз  и
симфония. Вот оно, наше небо, пригодное для фейерверка и для взлета  больших
ракет.


Глава вторая

     Я люблю этот город вязевый.
     Пусть обрюзг он и пусть одрях,
     Золотая дремотная Азия
     Опочила на куполах,--

     вспоминаю  я,  наблюдая  бесконечную  карусель  машин  на привокзальной
площади. Отсюда, с моста,  виден  большой  кусок  этого  "вязового"  города.
Вокзал еле успевает откачивать людские волны помпами электричек. Автомобилям
несть  числа.  Площадь  слепит  огнями,  неподвижными и мелькающими, а на го
ризонте исполинские дома мерцают, как строй широкогрудых рыцарей.  Дремотная
Азия!  Поэт, вы не узнаете вашего города. Пойдемте по улицам. Вам немного не
по себе? Вам страшно?  Я  понимаю  вас.  Я  понимаю  страх  и  растерянность
приезжих на этих улицах. Мне, может быть, самому бы стало страшно, если бы я
не  любил  этот город. Именно этот город, который забыл, что он был когда-то
тихим и "вязевым".
     -- Пойдем,-- говорит Борис,-- что ты оцепенел? Не люблю я, когда ты так
цепенеешь.
     Мы спускаемся в метро. В  потоке  людей  идем  по  длинному  кафельному
коридору.  Навстречу  нам  другой  поток.  Если прислушаться, шлепанье сотен
шагов по кафельному полу напомнит шум сильного  летнего  дождя.  Обычно  мы,
москвичи,  не слышим этих звуков. Для нас это тишина. Мы реагируем только на
резкие раздражители. Я мечтаю о дожде, может быть, поэтому я его и слышу. Он
настигает совсем недалеко от дачи, и ты этаким мокрым  чучелом  вваливаешься
на веранду, где пьют чай. Я мечтаю об отпуске.
     Мы выходим на нашей станции. Встаем в очередь к газетному киоску, потом
-- в очередь  к  табачному  киоску.  На  площадке  возле станции, как всегда
вечером, полно  молодых  ребят.  Они  сидят  на  барьере  и  стоят  кучками.
Усмехаясь,  разглядывают  выходящих  из метро. Девушкам вслед летят реплики,
меж дометия, иногда посвистывание. Лучшее вечернее развлечение --  поторчать
вечером у метро.
     --  Посмотри  на  них,--  говорит  Борис,-- посмотри на их лица. Просто
страх берет.
     --  Брось!  --  говорю  я.  --  Нормальные  московские  ребята.  Просто
выпендриваются друг перед другом, вот и все.
     --  Нормальные  московские  ребята! -- восклицает Борис. -- Ты считаешь
этот сброд нормальными московскими ребятами?
     -- Конечно! Самые обычные ребята.
     -- Нет, это выродки. Накипь больших городов.
     -- Ну тебя к черту, Борька! Димку моего ты, надеюсь, знаешь?
     -- Ну?
     -- Смею утверждать, что он самый нормальный московский малый. А он тоже
часто торчит здесь, и, если бы ты его не знал, на отличил бы от  всех.  И  в
его адрес метал бы свои громы и молнии.
     -- А что твой Димка?
     -- Ну, что Димка?
     -- Он недалеко от них ушел. Тоже хорош твой Димка!
     -- Ну, знаешь, Борис!..
     --  А  что?  Скажешь,  у  Димки есть какие-то жизненные планы, какие-то
порывы, есть что-то святое за душой? В голове у  него  магнитофонные  ленты,
девчонки и выпивка. Аттестат получил позорный ...
     -- Довольно! -- резко обрываю я, -- Хватит о нем!
     Черт  его  знает, каким он стал, этот мой друг Боря. Тоже позер! Любит,
видите ли, "правду-матку в глаза резать".
     Мы подходим к нашему дому. Борис должен взять у меня кое-какие книжки.
     -- Слушай, -- говорю я ему после долгого молчания, -- хочешь узнать,  о
чем думает мой Димка? -- Говорю это так, как будто сам прекрасно знаю, о чем
он  думает.--  Посидим  у  нас в садике минут пятнадцать. Он там в это время
всегда бывает. Поговорим с ним.
     -- Тебя задели мои слова? -- спрашивает Борис.
     -- Чепуха! Все же давай посидим в садике. Мы входим в  наш  "патцио"  и
садимся на скамейку в глубине садика, под цветущим кустом сирени.

     "БАРСЕЛОНА" ЖИВЕТ ВЕЧЕРНЕЙ ЖИЗНЬЮ, как и все дома в Москве. Всеми тремя
этажами,  сотней  окон  она смотрит себе внутрь. За шторками двигаются люди,
наяривают телевизоры. В противоположном углу двора два приятеля Гера и  Гора
налаживают  на  подоконнике  магнитофон.  Сейчас  будут  оглушать  весь двор
музыкой. Пока не придет дворник.
     Под аркой зажигаются фары. Во двор въезжает  новенькое  такси.  Сгусток
энергии и комфорта XX века на фоне наших облупленных стен.
     Из  дверей  выскакивает  мастер художественного слова Филипп Громкий со
своими элегантными чемоданами.
     -- Далеко, Филипп Григорьевич? -- спрашивает дядя Илья.
     -- В турне, друзья. Рига, Таллин... На Балтику, друзья.
     --  Филипп!  --  кричит  из  окна  наш  папа.  --  Ионами  на   взморье
попользуйся. Подыши как следует. Лучшее лекарство для нас с тобой.
     --  Что  же вы раньше не сказали, Филипп Григорьевич, что в Ригу едете?
-- обиженно говорит спекулянт Тима.
     -- Программа у вас та же? Новенькое что-нибудь выучили? -- интересуется
шофер Петя Кравченко.
     -- Товарищ Громкий, а за электричество вы заплатили? -- светским  тоном
осведомляется тетя Эльва.
     "Барселона" провожает своего любимца, свою звезду. Громкий машет шляпой
вокруг.  Самый  громадный  город -- это просто тысяча деревень. Ну, чем наша
"Барселона" не деревня?
     Шофер включает счетчик, нажимает стартер. Фыркнув,  голубой  автомобиль
исчезает  под  аркой.  Так каждую весну артист на виду всего дома отбывает в
странствия по приморским районам. Он будет пересаживаться с самолета в поезд
и с поезда в такси, жить в гостиницах,  обедать  в  ресторанах,  купаться  в
соленых  морских  волнах и дышать ионизированным воздухом взморья. Осенью он
вернется, и жители "Барселоны" будут его приветствовать.
     В садике появляется вся Димкина компания и он сам. Я ни разу  не  видел
Галю  с  подругами.  Она  ходит только с Димкой, Аликом и Юркой. И ребята не
отстают от нее.  Трудно  понять:  ухаживание  это  или  продолжение  детской
дружбы.  Они  занимают скамейку недалеко от нас. Нас они не видят или просто
не хотят замечать.
     Вот уже десять минут Гера и Гора крутят магнитофон, а дворника все нет.
Видимо, "Барселону" охватило в этот вечер лирическое настроение.
     Джазовые синкопы бьют в землю, точно  град,  словно  отбойный  молоток,
вгрызаются в стены и взмы