е молча и твердо. Мы знали, куда идем. Ведь это, навер-
ное,  каждому известно - что надо делать,  когда любимая девушка тебе не
пишет.
   Мы перешли улицу и увидели нашего капитана и  женщину-корреспондента.
Володя, наш Сакуненко, будто и не остывал, шел красный как рак и смотрел
перед собой прямо по курсу.
   - Скажите, а что такое бичи? - спрашивала женщина.
   - Бичи - это как бы... как бы... - бубнил капитан, - вроде бы морские
тунеядцы, вот как.
   Женщина воскликнула:
   - Ох, как интересно!..
   Изучает жизнь, понимаете ли, а Володя, наш Сакуненко, страдает.
   Мы заняли столик в "Утесе" и заказали "Чеченоингушского" и закуски.
   - Не переживай, Гера, - сказал Иван. - Не надо.
   Я махнул  руками  и поймал на себе сочувствующий взгляд Бори.  Ребята
сочувствовали мне изо всех сил,  и мне это было приятно.  Смешно,  но  я
иногда  ловлю  себя на том,  что мне бывает приятно от того,  что все на
сейнере знают о моей сердечной ране. Наверное, я немного пошляк.
   Оркестр заиграл "Карамба синьоре".
   - Вот,  может быть, пойдем в Приморье, тогда зайдем во Владик, а там,
знаешь, Иван, какие девочки!.. - сказал Боря, глядя на меня.
   В зал вошел парень-корреспондент. Он огляделся и, засунув руки в кар-
маны,  медленно направился к нам.  В правом кармане у него лежало что-то
большое и круглое, похожее на бомбу.
   - Не переживай,  Гера,  - умоляюще сказал Иван,  - прямо сил моих нет
смотреть на тебя.
   - Можно к вам присесть, ребятишки? - спросил корреспондент.
   Иван подвинул ему стул.
   - Слушай,  корреспондент,  скажи ты этому дураку, какие на свете есть
девчонки. Расскажи ему про Москву.
   - А, - сказал корреспондент, - "Чечено-ингушский"?
   - Прямо сил моих нет смотреть, как он мается, - стонущим голосом про-
должал Иван. - Дурак ты, Герка, ведь их же больше, чем нас. Нам надо вы-
бирать, а не им. Правильно я говорю?
   - Точно, - сказал корреспондент. - Перепись доказала.
   - А я ему что говорю? С цифрами на руках тебе доказывают, дурень...
   - Для поэта любая цифра - это ноль,  - улыбнулся мне корреспондент. -
Друзья, передайте-ка мне нож.
   Боря передал ему нож, и он вдруг вынул из кармана свою бомбу. Это был
апельсин.
   - Батюшки мои! - ахнул Боря.
   Парень крутанул апельсин,  и он покатился по столу,  по скатерти,  по
пятнам от винегрета,  сбил рюмку и, стукнувшись о тарелку с бараньей от-
бивной, остановился, сияя словно солнышко.
   - Это что, с материка, что ли, подарочек? - осторожно спросил Иван.
   - Да  нет,  - ответил парень,  - ведь мы на "Кильдине" сюда приплыли,
верней, не сюда, а в Талый.
   - А "Кильдин", простите, что же, пришел в Талый с острова Фиджи?
   - Прямым курсом из Марокко,  - захохотал корреспондент.  - Да вы что,
ребята,  с  неба  свалились?  "Кильдин" пришел из Владика битком набитый
этим добром. Знаете, как я наелся.
   - Эй, девушка, получите! - заорал Иван.
   От "Утеса" до причала мы бежали,  как спринтеры.  Подняли на  сейнере
аврал. Мальчики в панике стаскивали с себя робы и натягивали чистое. Че-
рез несколько минут вся команда выскочила на палубу.  Вахтенный Динмуха-
мед проклинал свое невезение.  Боря сказал ему, чтоб он зорче нес вахту,
тогда мы его не забудем.  Ребята с "Норда",  узнав,  куда мы собираемся,
завыли,  как безумные.  Им надо было принимать соль и продукты и чистить
посудину к инспекторскому смотру. Мы обещали занять на них очередь.
   На окраине города возле шлагбаума мы провели голосование.  Дело  было
трудное:  машины шли переполненные людьми.  Слух об апельсинах уже дока-
тился до Петрова.
   Наконец подошел "МАЗ" с прицепом,  на котором были укреплены огромные
панели,  доставленные с материка.  "Маз" шел в Фосфатогорск. Мы облепили
прицеп, словно десантники.
   Я держался за какую-то железяку.  Рядом со мной висели Боря  и  Иван.
Прицеп трясло, а иногда заносило вбок, и мы гроздьями повисали над кюве-
том.  Пальцы у меня одеревенели от холода,  и иногда мне казалось, что я
вот-вот сорвусь.
   В Фосфатогорске пересели в бортовую машину. Мимо неслись сопки, осве-
щенные луной,  покрытые редким лесом.  Сопки были диковинные,  и деревья
покрывали  их так разнообразно,  что мне в голову все время лезли разные
поэтические образы.  Вот сопка, похожая на короля в горностаевой мантии,
а  вот кругленькая сопочка,  словно постриженная "под бокс"...  Иногда в
падях в густой синей тени мелькали одинокие огоньки.  Кто же это живет в
таких заброшенных падях?  Я смотрел на эти одинокие огоньки, и мне вдруг
захотелось избавиться от своего любимого ремесла,  перестать плавать,  и
стать  каким- нибудь бурильщиком,  и жить в такой вот халупе на дне рас-
падка вдвоем с Люсей Кравченко.  Она перестанет относиться ко мне как  к
маленькому.  Она поймет,  что я ее постарше,  там она поймет меня.  Люся
поймет мои стихи и то,  что я не могу в них сказать.  И вообще она будет
понимать меня с полуслова, а то и совсем без слов, потому что слова бед-
ны и мало что выражают.  Может быть,  и есть такие слова,  которых я  не
знаю, которые все выражают безоши
   Машина довезла  нас до развилки на зверосовхоз.  Здесь мы снова стали
"голосовать", но грузовики проходили мимо, и с них кричали:
   - Извините, ребята, у нас битком!
   Красные стоп-сигналы удалялись, но сверху, с сопок, к нам неслись но-
вые фары,  и мы ждали. Крутящийся на скатерти апельсин вселил в меня на-
дежду.  Путь на Талый лежит через Шлакоблоки. Может быть, мы там остано-
вимся, и, может быть, я зайду к ней в общежитие, если, конечно, мне поз-
волит мужская гордость. Все может быть.

   Глава IV
   ЛЮДМИЛА КРАВЧЕНКО

   Какой-то выдался  пустой  вечер.  Заседание культурнобытовой комиссии
отложили, репетиция только завтра. Скучно.
   - Девки,  кипяточек-то вас дожидается, - сказала И. Р., - скажите мне
спасибо, все вам приготовила для постирушек.
   Ох уж эта И. Р. - вечно она напоминает о разных неприятностях и скуч-
ных обязанностях.
   - Я не буду стирать - сказала Маруся,  - все равно не успею.  У Степы
сегодня увольнительная.
   - Может,  пятая комната завтрашний день нам уступит? - предложила Ни-
на.
   - Как же, уступит, дожидайтесь, - сказала И. Р.
   Стирать никому не хотелось,  и все замолчали. Нинка вытащила свое па-
радное  -  шерстяную  кофточку и вельветовую юбку с огромными карманами,
капроны и туфельки - и разложила все это на кровати. Конечно, собираться
на вечер гораздо приятнее, чем стирать.
   - Нет уж,  девушки,  - сказала я, - давайте постираем хотя бы носиль-
ное.
   Мне, может быть,  больше всех не хотелось стирать,  но я сказала  это
потому,  что  была убеждена:  человек должен научиться разумно управлять
своими желаниями.
   - Да ну тебя, Люська, - надула губы Нинка, но все же встала.
   Мы переоделись в халатики и пошли в кубовую.  И. Р. действительно все
приготовила:  титан был горячий, корыта и тазы стояли на столах. Мы зак-
рыли дверь на крючок,  чтобы ребята не лезли в кубовую со своими грубыми
шутками и принялись за работу.
   Клубы пара  сразу  заполнили комнату.  Лампочка под потолком казалась
расплывшимся желтым пятном.  Девочки смеялись,  и мне казалось, что смех
их  доносился  откуда- то издалека,  потому что сквозь густой желтый пар
они были почти не видны. Отчетливо я видела только голые худенькие плечи
Нины.  Она посматривала на меня. Она всегда посматривает на меня в кубо-
вой или в бане,  словно сравнивает. У меня красивые плечи, и меня смешат
Нинкины взгляды,  но я никогда не подам виду,  потому что знаю: человека
характеризует не столько внешняя, сколько внутренняя красота.
   Мимо меня проплыла розовая полуголая и огромная Сима.  Она  поставила
таз под кран и стала полоскать что- то полосатое,  я не сразу догадалась
- это были матросские тельняшки.  Значит, Сима завела себе кавалера, по-
няла я.  Странная девушка эта Сима:  о ее,  мягко говоря,  увлечениях мы
сразу узнаем в кубовой во время стирки.  В ней,  в Симе, гнездятся пере-
житки  домостроя.  Она  унижается перед мужчинами и считает своим долгом
стирать их белье.  Она находит в этом даже какое-то удовольствие, а я...
Недавно  я читала,  что в скором времени будет изобретено и внедрено все
необходимое для раскрепощения женщины от бытовых забот и женщина  сможет
играть большую роль в общественной жизни.  Скорее бы пришли эти времена!
Если я когда-нибудь выйду замуж..
   Сима растянула тельняшку.
   - Ну и ручки у твоего дружка! - воскликнула Маруся.
   - Такой обнимет - закачаешься! - засмеялся кто-то, и все засмеялись.
   Началось. Сейчас девушки будут болтать такое...  Прямо не знаю, что с
ними делать.
   На этот раз я решила смолчать, и пока девушки болтали такое-растакое,
я молчала,  и под моими руками,  как живое,  шевелилось, чавкало, пищало
бело-розово- голубое белье, клокотала вода и радужными пузырями вставала
мыльная пена, а голова моя кружилась и в глазах было темно. Мне было не-
хорошо.
   Я вспомнила  тот случай в Краснодаре,  когда Владимир снял свой синий
торгашеский халат и стал приставать ко мне. Чего он только не выделывал,
как  не ломал мне руки и не сгибал меня!  Можно было закричать,  но я не
закричала. Это было унизительно - кричать из-за такого скота.
   Я боролась с ним,  и меня душило такое возмущение и такая злоба, что,
попадись  мне  в руку кинжал,  я могла бы убить его,  словно испанка.  И
только в один момент мне стало нехорошо,  как вот сейчас,  и потемнело в
глазах,  подогнулись ноги, но через секунду я снова взяла себя в руки. Я
выбежала из конторки.  Света и Валентина Ивановна ничего не поняли, сто-
лики все уже были накрыты. Как раз за окнами шел поезд, и фужеры дребез-
жали, и солнечные пятнышки прыгали на потолке, а приборы блестели в иде-
альном  порядке,  но  стоит  только открыть вон ту дверь - и сюда хлынет
толпа из зала ожидания, и солнечные пятнышки запрыгают на потолке словно
в  панике,  а  по скатертям поползут темные пятна пива,  а к концу дня -
господи!  - мерзкие кучки винегрета с натыканными в него  окурками...  Я
вздрогнула,  мне показалось, что я с ног до головы облеплена этим гадким
ночным винегретом,  а сзади скрипнула дверь, - это, видимо, вышел Влади-
мир,  еще не успевший отдышаться, и я сорвала наколку и фартук и, ничего
не говоря Свете и Валентине Иван
   - Ну-ну, зачем же реветь? - сказал кто-то прямо над ухом.
   Я увидела мужчину и шарахнулась от него, побежала как сумасшедшая. На
углу я оглянулась.  Он был молод и высок, он удивленно смотрел на меня и
крутил пальцем у виска. Может быть, с ним мне и стоит связать свою судь-
бу,  подумала я,  но, может быть, он такой же, как Владимир? Я завернула
за угол,  и этот высокий светлоглазый парень навсегда исчез из моей жиз-
ни.
   По радио шла передача для молодежи. Пели мою любимую песню:
   Если хочешь найти друзей,
   Собирайся с нами в путь скорей,
   Собирайся с нами в дальний путь,
   Только песню не забудь...
   В дорогу! В дорогу! Есть целина, и Братск, и стройка Абакан-Тайшет, а
можно уехать и дальше, на Дальний Восток, вот объявление - требуются се-
зонницы  для работы на рыбокомбинате.  Я вспомнила множество фильмов,  и
песен,  и радиопередач о том, как уезжает молодежь и как там на Востоке,
вдалеке от насиженных мест, делает большие дела, и окончательное решение
созрело во мне.
   Да, там, на Востоке, жизнь моя пойдет иначе, и я найду там применение
своим силам и энергии.  И там, возможно, я вдруг увижу высокого светлог-
лазого моряка,  и он долго не будет решаться подойти ко мне, а потом по-
дойдет, познакомится, будет робеть и краснеть и по ночам сидеть под мои-
ми окнами,  а я буду совмещать работу с учебой и комсомольской работой и
как-нибудь сама задам ему один важный вопрос и сама поцелую его...
   - Ничего! - закричала Сима. - Я на своего Мишеньку не обижаюсь!
   И я увидела в тумане, как потянулось ее большое розовое тело.
   - Тьфу ты, - не выдержала я. - И как только тебе не совестно, Серафи-
ма? Сегодня Миша, вчера Толя, и всем ты белье стираешь.
   - А ты бы помолчала,  Люська!  - Сима, обвязанная по пояс тельняшкой,
подошла ко мне и уперла руки в бока.  - Ты бы уж лучше не чирикала, а то
вот расскажу твоему Эдику про твоего Витеньку,  а  твоему  Витеньке  про
твоего Герочку, а про длинного из Петровского порта забыла?
   - Да уж,  Люся,  ты лучше не притворяйся, - продолжала Нинка, - ты со
всеми кокетничаешь, ты даже с Колей Калчановым на собрании кокетничала.
   - Я не кокетничала,  а критиковала его за внешний вид.  И если  тебе,
Нина,  нравится этот стиляга Калчанов, то это не дает тебе права выдумы-
вать.  К тому же одно дело кокетничать,  а другое дело...  белье для них
стирать. У меня с мальчиками только товарищеские отношения. Я не винова-
та, что я им нравлюсь.
   - А тебе разве никто не нравится, Людмила? - спросила Маруся.
   - Я не для этого сюда приехала!  - крикнула я. - Мальчиков и на мате-
рике полно!
   Правда, я не для этого сюда приехала.
   Еще с парохода я увидела на берегу много ребят,  но, честное слово, я
меньше всего о них думала.  Я думала тогда,  что поработаю здесь, осмот-
рюсь и, может быть, останусь не на сезон, а подольше и, может быть, при-
обрету здесь хорошую специальность, ну, и немного, очень отвлеченно, ду-
мала о том высоком светлоглазом парне,  который,  наверное, решил, что я
сумасшедшая,  который исчез для меня навсегда.  В тот же день вечером со
мной  познакомился бурильщик Виктор Колтыга.  Оказалось,  что он тоже из
Краснодара.  Это было очень странно,  и я провела с ним целый вечер.  Он
очень веселый и эрудированный, только немного несобранный.
   - Чего вы на меня набросились? - крикнула я. - У вас только мальчишки
на уме! Никакого самолюбия!
   - Дура ты, Люська, - засмеялась Сима, - эдак ты даже при твоей красо-
те в девках останешься.  Этот несобранный, другой несобранный. Чем, ска-
жи, японец плох? И чемпион, и одевается стильно, и специальность хорошая
- радиотехник.
   - Ой, да ну вас! - чуть не плача, сказала я и ушла из кубовой.
   Довели меня проклятые девчонки. Я вошла в комнату и стала развешивать
белье.  Кажется,  я плакала.  Может быть.  Ну что делать, если парни все
действительно какие- то несобранные. Вместо того чтобы поговорить о чем-
нибудь интересном, им бы только хватать руками.
   Я зацепляла прищепками лифчики и трико и чувствовала,  что по щекам у
меня текут слезы.  Отчего я плакала? От того, что Сима сказала? Нет, для
меня это не проблема, вернее, для меня это второстепенная проблема.
   Я вытерла лицо,  потом подошла к тумбочке и  намазала  ладони  кремом
"Янтарь" (мажь не мажь,  все равно ладошками орехи можно колоть), приче-
салась,  губы я не мажу принципиально,  вынула томик Горького и  села  к
столу.
   Я не знаю, что это за странный был вечер. Началось с того, что я чуть
не заплакала,  увидев Калчанова одного за углом дома.  Это было странно,
мне  хотелось  оказать  ему помощь,  я была готова сделать для него все,
несмотря на его подмигивания;  а потом - разговоры в кубовой, я не знаю,
может быть,  пар, жара и желтый свет действуют так, но мне все время хо-
чется совершить что-то необычное,  может быть, дикое, я еле держу себя в
руках;  а  сейчас  я посмотрела на свое висящее белье - небольшая кучка,
всего ничего - и снова заплакала:  мне стало страшно оттого, что я такая
маленькая, вот я, вот белье, а вот тумбочка и койка, и одна-одинешенька,
Бог ты мой как далеко,  и что это за странный вечер, и тень от Калчанова
на белой стене.  Он бы понял меня, этот бородатый Коля, но сопки, сопки,
сопки, что в них таится и на что они толкают? Скоро придет Эдик, и опять
разговоры о любви и хватание руками,  мученье да и только,  и все ребята
какието несобранные.  Я не пишу ни Вите, ни Гере, ни Вале, я дрянь поря-
дочная, и никого у ме
   Уже слышались шаги по коридору и смех девчат,  и я усилием воли взяла
себя в руки.  Я вытерла глаза и открыла Горького.  Девочки вошли  с  шу-
мом-гамом,  но, увидев, что я читаю художественную литературу, стали го-
ворить потише.
   На счастье,  мне сразу попалась хорошая цитата. Я подошла к тумбочке,
вынула свой дневник и записала туда эту цитату: "Если я только для себя,
то зачем я?" Неплохая, по-моему, цитата, помогающая понять смысл жизни.
   Тут я заметила,  что Нинка на меня смотрит.  Стоит,  дурочка, в своей
вельветовой юбке, а кофточка на одном плече. Смотрит на мой дневник. Не-
давно она сожгла свой дневник.  Перед этим приключилась история. Она ос-
тавила дневник на тумбочке,  и девчата стали его читать. Дневник Нины, в
общем, был интересным, но у него был крупный недостаток: там были только
мелкие личные переживания.  Девчата все растрогались и поражались, какая
наша Нинка умница и какой у нее красивый слог.  Особенно им  понравились
Нинины стихи:
   Восемнадцать! Чего не бывает
   В эти годы с девичьей душой,
   Все нутро по любви изнывает,
   Да и взгляд мой играет мечтой.
   Я сказала, что хотя стихи хороши по рифме, все же они узколичные и не
отражают настроений нашего поколения.  Девочки стали  спорить  со  мной.
Спорили мы очень шумно и вдруг заметили, что в дверях стоит Нина.
   Нина, как  только мы к ней повернулись,  сразу разревелась и побежала
через всю комнату к столу,  выхватила дневник из рук И.  Р.  и побежала,
прижав его к груди, назад к двери. Она бежала и громко ревела.
   Она сожгла  свой  дневник  в топке "титана".  Я заглянула в кубовую и
увидела,  что она сидит прямо на полу перед топкой и смотрит,  как коро-
бятся в огне картонные корки дневника,  а промокашка на голубой шелковой
ленточке свисала из топки.
   Сима сварила для Нины варенье из брусники,  поила ее чаем, а мы все в
ту  ночь не спали и потихоньку смотрели с кроватей,  как Нина и Сима при
свете ночника пьют чай и шепчутся, прижавшись друг к другу.
   Скоро все это забылось и все стало как и раньше: над Ниной подшучива-
ли,  над ее юбкой тоже,  - а вот сейчас,  поймав ее взгляд, я вспомнила,
как она бежала и какая она была прекрасная. Я пригласила ее сесть рядом,
и прочла ей эту прекрасную цитату Алексея Максимовича Горького,  и пока-
зала ей другие цитаты,  и дала ей немного почитать свой дневник. Я бы не
стала  реветь,  если бы мой дневник прочли все,  потому что я не стыжусь
своего дневника;  это типичный дневник молодой девушки наших дней,  а не
какой-нибудь узколичный дневник.
   - Хороший  у  тебя дневник,  - вздохнула Нина и обняла меня за плечи.
Она положила свою руку мне на плечи неуверенно,  наверное, думала, что я
отодвинусь, но я знала, как хочется ей со мной подружиться, и почему- то
сегодня мне захотелось ей сделать что-нибудь приятное,  и я тоже  обняла
ее за ее худенькие плечи.
   Мы сидели, обнявшись, на моей койке, и Нина тихонько рассказывала мне
про Ленинград,  откуда она приехала и где прожила все свои  восемнадцать
лет,  про Васильевский остров, про Мраморный зал, куда она ходила танце-
вать, и как после танцев зазевавшиеся мальчики густой толпой стоят возле
дворца и разглядывают выходящих девочек и в темноте белеют их нейлоновые
рубашки,  и,  как ни странно,  вот таким образом к ней подошел он, и они
пять  раз  встречались,  ели мороженое в "Лягушатнике" на Невском и даже
один раз пили коктейль "Привет", после чего два часа целовались в парад-
ном,  а потом он куда-то исчез;  его товарищи сказали, что его за что-то
выгнали из университета и он уехал на Дальний Восток, работает коллекто-
ром в геологическай партии,  и она уехала сюда,  а почему именно сюда? -
может быть, он бродит по Сахалину или в Приморье?
   - Гора с горой не сходится, - сказала я ей, - а человек с чело...
   - Можно к вам,  девчата? - послышался резкий голос, и в камнату к нам
вошел Марусин Степа, старший сержант.
   Мы засмотрелись на него.  Он шел по проходу между койками, подтянутый
как всегда, туго перетянутый ремнем, и, как всегда, шутил:
   - Встать! Поверка личного состава!
   - Как успехи на фронте боевой и политической подготовки?
   - Претензии? Личные просьбы?
   Как всегд