ь, и от меня останется только мерзкая сентименталь-
ная лужица.
   - Ты... ты... - шептала она. - Тебе бы только мучить... Я так обрадо-
валась из-за апельсина,  а ты... С тобой нельзя... И очень хорошо, что у
нас ничего не будет. Иди к черту!
   Я поцеловал ее в лоб, получил еще раз по щеке и стал спускаться. Иди-
от,  вспомнил про туфельки!  Это было в тот вечер, когда к нам приезжала
эстрада.  Я  крутился тогда вокруг певицы,  а Катя пошла к Сергею танце-
вать. Кретин, как я мог подумать такое?
   Во дворе я увидел,  что Сергей уже вывел мотоцикл и стоит возле него,
огромный и молчаливый, как статуя Командора.

   Глава III
   ГЕРМАН КОВАЛЕВ

   Кают-компания была завалена мешками с картошкой. Их еще не успели пе-
ренести в трюм. Мы сидели на мешках и ели гуляш. "Дед" рассказывал о том
случае со сто седьмым, когда он в Алютерском заливе ушел от отряда, взял
больше всех сельди,  а потом сел на камни. "Деда" ловили на каждом слове
и смеялись.
   - Когда же это было? - почесал в затылке чиф.
   - В пятьдесят восьмом, по-моему, - сказал Боря. - Точнее, в пятьдесят
восьмом. Или в пятьдесят девятом.
   - Это  было  в тот год,  когда в Северо-Курильск привозили арбузы,  -
сказал боцман.
   - Значит, в пятьдесят восьмом, - сказал Иван.
   - Нет, арбузы были в пятьдесят девятом.
   - Помню, я съел сразу два, - мечтательно сказал Боря, - а парочку еще
оставил на утро, увесистых.
   - Арбузы утром - это хорошо. Прочищает, - сказал боцман.
   - А я, товарищи, не поверите, восемь штук тогда умял... - Иван бессо-
вестно вытаращил глаза.
   Чиф толкнул лампу,  и она закачалась.  У нас всегда начинают раскачи-
вать лампу, когда кто-нибудь "травит".
   Качающаяся по стенам тень Ивана с открытым ртом и всклокоченными вих-
рами была очень смешной.
   - Имел бы совесть,  Иван, - сказал стармех, - всем ведь только по че-
тыре штучки давали.
   - Не знаете,  дед, так и не смейтесь, - обиженно засопел Иван. - Если
хотите знать, мне Зина с заднего хода еще четыре штуки вынесла.
   - Да, арбузы были неплохие, - сказал Боря. - Сахаристые.
   - Разве то были арбузы!  - воскликнул чиф.  - Не знаете вы, мальчики,
настоящих арбузов! Вот у нас в Саратове арбузы - это арбузы.
   - Сто седьмой в пятьдесят девятом сел на камни, - сказал я.
   Все непонимающе посмотрели на меня, а потом вспомнили, с чего начался
спор.
   - Почему ты так решил, Гера? - спросил боцман.
   - Это было в тот год, когда я к вам попал.
   Да, это было в тот год, когда я срезался в авиационный техникум и по-
шел  по жаркому и сухому городу куда глаза глядят,  не представляя себе,
что я могу вернуться домой к тетиным утешениям,  и  на  стене  огромного
старинного  здания,  которое  у нас в Казани называют "бегемот",  увидел
объявление об оргнаборе рабочей силы.  Да,  это было в тот год,  когда я
сел  на жесткую серую траву возле кремлевской стены и понял,  что теперь
не скоро увижу Казань, что мальчики и девочки могут на меня не рассчиты-
вать,  что я, возможно, увижу моря посильнее, чем Куйбышевское. А за ре-
кой виднелся наш Кировский район,  и там вблизи  больших  корпусов,  моя
улица,  заросшая  подорожником,  турник во дворе,  тетин палисадник и ее
бормотанье:  "Наш сад уж давно увядает,  помят он, заброшен и пуст, лишь
пышно  еще доцветает настурции огненный куст".  И возле старого дощатого
облупившегося забора, который почему-то иногда вызывал целую бурю воспо-
минаний неизвестно о чем,  я, задыхаясь от волнения, читал Ляле свой пе-
ревод стихотворения из учебника немецко
   На палубе застучали сапоги,  в кают-компанию вошел вахтенный и  сооб-
щил,  что привезли муку и мясо и что капитан велел передать:  он пошел в
управление качать права насчет кинолент.
   - Иван,  Боря,  Гера,  - сказал чиф,  - кончайте вашу трапезу и идите
принимать провиант, а остальные пусть занимаются своим делом.
   - Черт, - сказал боцман, - выйдем мы завтра или нет?
   - А кто их знает,  - проворчал чиф, - ты же знаешь, чем они там дума-
ют.
   Дело в том,  что мы уже неделю назад кончили малый ремонт,  завтра мы
должны выходить в море, а из управления еще не сообщили, куда нам идти -
на сельдь ли в Алютерку,  на минтая ли к Приморью или опять на  сайру  к
острову Шикотан.
   Мы с  Иваном и Борей вышли на палубу и начали таскать с причала мешки
с мукой и бараньи туши. Я старался таскать мешки с мукой. Нет, я не чис-
топлюй какой-нибудь,  но мне всегда становится немного не по себе, когда
я вижу эти красные с белыми жилами туши,  промерзшие и твердые. Когда-то
ведь были курчавые, теплые...
   Солнце село, и круглые верхушки сопок стали отчетливо видны под розо-
вым небом. В Петрове уже зажигались огни на улицах. За волноломом быстро
сгущались  сумерки,  но все еще была видна проломанная во льду буксирами
дорога в порт,  льдины и разводы, похожие на причудливый кафельный орна-
мент.  Завтра  и мы уйдем по этой дороге,  и снова - пять месяцев качки,
ежедневных ледяных бань, тяжелых снов в кубрике, тоски о ней. Так я ее и
не  увидел за эту неделю после ремонта.  Сегодня я отправлю ей последнее
письмо, и в нем стихи, которые написал вчера:
   Ветерок листву едва колышет
   и, шурша, сбегает с крутизны.
   Солнце, где-то спрятавшись за крыши,
   загляделось в зеркальце луны.
   Вот и мне никак не оторваться
   от больших печальных глаз...
   Вчера я читал эти стихи в кубрике, и ребята ужасно растрогались. Иван
вскрыл банку компота и сказал: "Давай, поэт, рубай, таланту нужны соки".
   Интересно, что она мне ответит. На все мои письма она ответила только
один раз.  "Здравствуйте,  Гера!  Извините, что долго не отвечала, очень
была занята.  У нас в Шлакоблоках дела идут ничего,  недавно сдали целый
комплекс жилых зданий.  Живем мы ничего, много сил отдаем художественной
самодеятельности..." - и что- то еще.  И ни слова о стихах, и без ответа
на мой вопрос.  Она плясунья.  Я видел однажды, как она плясала, звенела
монистами,  слово забыв обо всем на свете.  Так она и пляшет передо мной
все ночи в море,  поворачивается, вся звеня, мелко-мелко перебирая сафь-
яновыми сапожками. А глаза у нее не печальные. Это мне бы хотелось, что-
бы они были печальными.  У нее глаза рассеянные, а иногда какието стран-
ные, сумасшедшие.
   - Эй, Герка, держи! - крикнул Иван и бросил мне с пирса баранью тушу.
   Я еле поймал ее.  Она была холодная и липкая. Где-то далеко, за краем
припая, ревело открытое море.
   Из-за угла склада прямо на причал выехал зеленый "газик".  Кто же это
к нам пожаловал,  регистр,  что ли? Мы продолжали свою работу, как бы не
обращая внимания на машину,  а она остановилась возле нашего судна, и из
нее  вышли  и  спрыгнули  к нам на палубу паренек с кожаной сумкой через
плечо и женщина в шубе и брюках.
   - Привет! - сказал паренек.
   - Здравствуйте, - ответили мы, присели на планшир и закурили.
   - Вот это, значит, знаменитый "Зюйд"? - спросила женщина.
   А, это корреспонденты,  понятно,  они нас не забывают.  Мы привыкли к
этой публике.  Забавное дело,  когда поднимаешь ловушку для сайры и тебя
обливает с ног до головы,  а в лицо сечет снежная гадость, в этот момент
ты ни о чем не думаешь или думаешь о том,  что скоро сменишься,  выпьешь
кофе и - на бок, а оказывается, что в это время ты в "обстановке единого
трудового подъема" и так далее...  И в любом порту обязательно встретишь
корреспондента.  Зачем они ездят,  не понимаю. Как будто надо специально
приезжать,  чтобы написать про обстановку единого трудового подъема. Пи-
сатели - другое дело.  Писателю нужны разные шуточки. Одно время повади-
лись к нам в сейнерный флот писатели. Ребята смеялись, что скоро придет-
ся на каждом судне оборудовать специальную писательскую каюту.  Чего  их
потянуло  на  рыбу,  не знаю.  С нами тоже плавал месяц один писатель из
Москвы.  Неделю блевал в своей каютке,  потом отошел, перебрался к нам в
кубрик,  помогал на палубе и в камбузе. Он был неплохой парень, и мы все
к нему быстро привыкли, толь
   Потом мы даже забыли, что он писатель, потому что он вставал на вахту
вместе  с нами и вместе ложился.  Когда он появился на нашем сейнере,  я
перестал читать ребятам свои стихи, немного стеснялся - все же писатель,
- а потом снова начал, потому что забыл, что он писатель, да, честно го-
воря,  и не верилось, что он настоящий писатель. И он, как все, говорил:
"Здоров, Гера", "Талант", "Рубай компот" и так далее. Но однажды я заме-
тил, что он быстро наклонил голову, и улыбнулся, и взялся двумя пальцами
за переносицу.
   Вечером, когда он в силу своей привычки сидел на корме,  съежившись и
уставившись стеклянными глазами в какую-то точку за горизонтом,  я подо-
шел к нему и сказал:
   - Послушай, то, что я сочиняю, - это дрянь, да?
   Он вздохнул и посмотрел на меня.
   - Садись,  - сказал он, - хочешь, я тебе почитаю стихи настоящих поэ-
тов?
   Он стал читать,  и читал долго. Он как-то строго, как будто со сцены,
объявлял фамилию поэта, а потом читал стихи. Кажется, он забыл про меня.
Мне было холодно от стихов. Все путалось от них у меня в голове.
   Жилось мне весело и шибко.
   Ты шел в заснеженном плаще,
   и вдруг зеленый ветер шипра
   вздымал косынку на плече...
   Нет, я никогда не смогу так писать.  И не понимаю, что такое "зеленый
ветер  шипра".  Ветер  не может быть зеленым,  у шипра нет ветра.  Может
быть,  стихи можно писать только тогда,  когда поверишь во все невозмож-
ное,  когда  все  тебе будет просто и в то же время каждый предмет будет
казаться загадкой,  даже спичечный коробок?  Или во сне? Иногда я во сне
сочиняю какие-то странные стихи.
   - А вообще ты молодец,  - сказал мне тогда писатель,  - молодец,  что
пишешь и что читаешь ребятам, не стесняешься. Им это нужно.
   На прощанье он записал мне свой адрес и сказал,  что,  когда я буду в
Москве, я смогу прийти к нему в любое время с водкой или без водки, смо-
гу у него жить столько, сколько захочу, и он познакомит меня с настоящи-
ми поэтами.  Он сказал нам всем, что пришлет свою книжку, но пока еще не
прислал...
   Мы спустились с корреспондентами в кубрик.  Парень положил свою сумку
на стол и открыл ее. Внутри был портативный магнитофон "Репортер".
   - Мы из радио, - объяснил он. - Центральное радио.
   - Издалека, значит, - посочувствовал Иван.
   - Неужели в этом крошечном помещении живет шесть человек? - изумилась
женщина. - Как же вы здесь помещаетесь?
   - Ничего, - сказал Боря, - мы такие, портативные, так сказать.
   Женщина засмеялась и навострила карандаш, как будто Боря преподнес уж
такую прекрасную шутку. Наш писатель не записал бы такую шутку. Она, эта
женщина, очень суетилась и как будто заискивала перед нами. А мы стесня-
лись,  нам было как-то странно,  как бывает всегда,  когда в кубрик, где
все мы притерлись друг к другу,  проникают какие-то другие люди,  удиви-
тельно незнакомые. Поэтому Иван насмешливо улыбался, а Боря все шутил, а
я сидел на рундуке со стиснутыми зубами.
   - Ну, хорошо, к делу, - сказал парень- корреспондент, пустил магнито-
фон и поднял маленький микрофончик.  - Расскажите нам, товарищи, о вашей
последней экспедиции на сайру,  в которой вам удалось добиться таких вы-
соких показателей. Расскажите вы, - сказал он Ивану.
   Иван откашлялся.
   - Трудности,  конечно, были, - неестественно высоким голосом произнес
он.
   - Но трудности нас не страшат, - бодро добавил Боря.
   Женщина с удивлением посмотрела на него, и мы все с удивлением перег-
лянулись.
   - Можно немного поподробнее?  - веселеньким радиоголосом сказала жен-
щина.
   Иван и Боря стали толкать меня в бока: давай, мол, рассказывай.
   - Ревела буря, дождь шумел, - сказал я, - в общем, действительно была
предштормовая обстановка,  ну а мы...  а мы, значит... ловили сайру... и
это...
   - Ладно,  - мрачно сказал корреспондент,  - хватит пленку переводить.
Не хотите, значит, рассказывать?
   Нам было очень неудобно перед корреспондентами. Действительно, мы ве-
ли себя по-свински.  Люди ехали к нам издалека на своем  "газике",  про-
мерзли,  наверное,  до костей, а мы не можем рассказать. Но что, в самом
деле,  можно рассказать? То, как опускают в воду ловушки для сайры и за-
жигают красный свет,  а потом выбирают трос, и тут лебедку пустить нель-
зя,  приходится все вручную,  и трос сквозь рукавицы жжет тебе ладони, а
потом дают синий свет,  и сайра начинает биться, как бешеная, вспучивает
воду,  а на горизонте темное небо прорезано холодной желтой  полосой,  и
там,  за ней, бескрайняя поверхность океана, а в середине океана Гавайс-
кие острова,  а дальше,  на юг,  встают грибы водородных взрывов,  и эту
желтую  полосу  медленно  пересекают странные тени японских шхун,  - про
это, что ли, рассказывать? Но ведь про это очень трудно рассказать, да и
нужно ли это для радио?
   - Вам надо капитана дождаться,  - сказал Иван, - он все знает, у него
цифры на руках...
   - Ладно, дождемся, - сказал парень-корреспондент.
   - Но вы,  товарищи, - воскликнула женщина, - неужели вы ничего не мо-
жете рассказать о своей жизни?!  Просто так,  не для радио.  Ведь это же
так интересно! Вы на полгода уходите в море...
   - Наше дело маленькое,  хе-хе,  - сказал Боря,  - рыбу стране, деньги
жене, нос по волне.
   - Прекрасно! - воскликнула женщина. - Можно записать?
   - Вы что, писатель? - спросил Иван подозрительно.
   Женщина покраснела.
   - Да, она писатель, - мрачно сказал паренькорреспондент.
   - Перестаньте, - сердито сказала она ему.
   - Вот что,  товарищи,  - сказала женщина сурово,  - нам говорили, что
среди вас есть поэт. Иван и Боря просияли.
   - Точно, - сказали они. - Есть такой.
   Вскоре выяснилось, что поэт - это я. Парень снова включил магнитофон.
   - Прочтите что-нибудь свое.
   Он сунул мне в нос микрофон, и я прочел с выражением:
   Люблю я в жизни штормы, шквалы,
   Когда она бурлит, течет,
   Она не тихие причалы,
   Она сплошной водоворот.
   Это стихотворение,  подумал я, больше всего подойдет для радио. Штор-
мы, шквалы - романтика рыбацких будней.
   Я читал,  и Иван и Боря смотрели на меня, раскрыв рты, и женщина тоже
открыла рот,  а парень- корреспондент вдруг наклонил голову и  улыбнулся
так же, как тот мой друг писатель, и потрогал пальцами переносицу.
   - А вам нравятся стихи вашего товарища? - спросила женщина у ребят.
   - Очень даже нравятся, - сказал Боря.
   - Гера у нас способный паренек, - улыбнулся мне Иван, - так быстрень-
ко все схватывает, на работе - да? - раз-два, смотришь - стих сложил...
   - Прекрасный текст, - сказал парень женщине. - Я записал. Шикарно!
   - Вы думаете, он пойдет? - спросила она.
   - Я вам говорю. То, что надо.
   В это время сверху, с палубы, донесся шум.
   - Вот капитан вернулся, - сказал Боря.
   Корреспонденты собрали свое добро и полезли наверх, а мы за ними.
   Капитан наш,  Володя Сакуненко, стоял с судовыми документами под мыш-
кой  и разговаривал с чифом.  Одновременно с нами к нему подошел боцман.
Боцман очень устал за эти дни подготовки к выходу и даже на вид  потерял
энное количество веса. Корреспонденты поздоровались с капитаном, и в это
время боцман сказал:
   - Хочешь не хочешь, Васильич, а я свое дело сделал и сейчас пойду газ
полить.
   Володя, наш Сакуненко, покраснел и тайком показал боцману кулак.
   - Что такое "газ полить"? - спросила любознательная женщина.
   Мы все закашлялись, но расторопный чиф пояснил:
   - Такой  термин,  мадам.  Проверка двигателя,  отгазовочка,  так ска-
зать...
   Женщина понятливо закивала,  а парень-корреспондент  подмигнул  чифу:
знаем, мол, мы эти отгазовочки, - и выразительно пощелкал себя по горлу.
А Володя,  наш Сакуненко,  все больше краснел,  снял для чего-то  шапку,
развесил свои кудри, потом спохватился, шапку надел.
   - Скажите, капитан, - спросила женщина, - вы завтра уходите в море?
   - Да, - сказал Володя, только еще не знаем куда.
   - Почему же?
   - Да понимаете,  - залепетал Володя,  - начальство у нас какое-то не-
пунктуальное,  или как это...  не принципиальное, что ли... короче... не
актуальное.
   И совсем ему жарко стало.
   - Ну мы пойдем, Васильич, - сказали мы ему, - пойдем погуляем.
   Мы спустились в кубрик,  переоделись в чистое и отправились на берег,
в город Петрово, в наш очередной Марсель.
   Не сговариваясь,  мы проследовали к почте.  Ребята знали,  что я  жду
письма  от  Люси.  Ребята знают обо мне все,  как я знаю все о каждом из
них. Такая уж у нас служба.
   В Петрове на главной улице было людно.  Свет из магазинов ложился  на
скользкие  обледенелые доски тротуара.  В длинном зале "Утеса" уже сидел
наш боцман,  а вокруг него какие-то бичи. Корня среди них не было. Возле
клуба  мы  встретили ребят с "Норда",  который стоял с нами борт в борт.
Они торопились на свою посудину.
   На почте я смотрел,  как Лидия Николаевна перебирает письма в  ящичке
"До востребования",  и страшно волновался,  а Иван и Боря поглядывали на
меня исподлобья, тоже переживали.
   - Вам пишут, - сказала Лидия Николаевна.
   И мы пошли к выходу.
   - Не переживай, Гера, - сказал Иван. - Плюнь!
   Конечно, можно было бы сейчас успеть к автобусу  на  Фосфатогорск,  а
оттуда попутными добраться до Шлакоблоков и там все выяснить,  поставить
точки над "и", но я не буду этого делать. Мне мешает мужская гордость, и
потом,  я не хочу ставить точки над "и",  потому что завтра мы снова на-
долго уходим в море. Пусть уж она останется для меня такой - в перезвоне
монист,  плясуньей.  Может, ей действительно художественная самодеятель-
ность мешает написать письмо.
   Я шел по мосткам,  подняв воротник своей кожаной куртки и надвинув на
глаза  шапку,  шел со стиснутыми зубами,  и в ногу со мной вышагивали по
бокам Иван и Боря,  тоже с поднятыми воротниками и  в  нахлобученных  на
глаза шапках. Мы шли независимые и молчаливые.
   На углу  я  увидел Корня.  Долговязая его фигура отбрасывала в разные
стороны несколько качающихся теней. Меньше всего мне хотелось сейчас ви-
деть его.  Я знал, что он остановит меня и спросит, скрипя зубами: "Гер-
ка,  ты на меня зуб имеешь?" Так он спросил меня,  когда мы  встретились
осенью на вечере в Доме моряка в Талом, на том вечере, где я познакомил-
ся с Люсей. Тогда мы впервые встретились после того, как Володя Сакунен-
ко списал его с "Зюйда" на берег.  Я думал,  что он будет задираться, но
он был в тот вечер удивительно трезвый и чистый, в галстуке и полуботин-
ках,  и,  отведя меня в сторону,  он спросил: "Гера, ты на меня зуб име-
ешь?" Плохой у меня характер:  стоит только ко мне по- человечески обра-
титься,  и  я все зло забываю.  Так и в тот раз с Корнем.  Мне почему-то
жалко его стало,  и весь вечер мы с ним были взаимно вежливы,  как будто
он  никогда не засовывал мне за шиворот селедку,  а я никогда не бил его
"под дых".  Мы не поссорились даже из-за Люси, хотя приглашали ее напро-
палую. Кажется, мы даже почувствовали
   - В  другое время я бы этому Витеньке устроил темную,  - сказал тогда
Корень, - но сегодня не буду: настроение не позволяет. Пойдем, Гера, то-
варищ по несчастью, есть у меня тут две знакомые шалашовочки.
   И я,  толком даже не разобрав,  что он сказал,  пошел с ним,  а утром
вернулся на сейнер с таким чувством, словно вывалялся в грязи.
   С тех пор с Корнем мы встречаемся мирно,  но я стараюсь держаться  от
него подальше: эта ночь не выходит у меня из головы. А он снова оборвал-
ся,  и вечно пьян,  и каждый раз, скрипя зубами, спрашивает: "Ты на меня
зуб имеешь?" Видно, все перепуталось в его бедной башке.
   Увидев нас, Корень покачнулся и сделал неверный шаг.
   - Здорово, матросы, - проскрипел он. - Гера, ты на меня зуб имеешь?
   - Иди-иди, Корень, - сказал Иван.
   Корень потер  себе варежкой физиономию и глянул на нас неожиданно яс-
ными глазами.
   - С Люськой встречаешься? - спросил он.
   - Ступай, Корень, - сказал Боря. - Иди своей дорогой.
   - Иду, матросы, иду. На камни тянусь. Прямым курсом на камни.
   Мы пошли дальш