н.
     - Смотри,  садятся,  садятся!  -  крикнул  Султанмурат,  и  все   трое,
спрыгнув с седел, оставив плуги  и  упряжи,  кинулись  в  ту  сторону,  куда
опускалась журавлиная стая.
     Быстро бежали. Вовсю! Хотелось увидеть журавлей вблизи:  какие  они  из
себя? Вот будет здорово!
     Ах, как хорошо бежалось Султанмурату! Земля  ложилась  под  ноги,  сама
шла  навстречу.  И  вместе  с  землей  снежные  горы  бежали  навстречу,   и
журавлиная стая, кружащаяся в воздухе, с которой он не спускал  глаз,  плыла
навстречу. Дух захватывало от бега и радости,  и  на  бегу,  ликуя,  догоняя
журавлей, подумал он, что, если  журавли  обронят  перо,  он  найдет  его  и
сохранит, подарит ей, Мырзагуль, журавлиное перо  и  расскажет  ей  все  как
было. Только бы догнать, только бы увидеть журавлей. Он бежал, неся  в  душе
нахлынувшую нежность к Мырзагуль. Если  бы  мог,  побежал  бы  он  сейчас  с
журавлиным пером прямо к ней... Прямо к ней с журавлиным пером...
     Они бежали, а немигающий жестокий  зрачок  следил  за  ними  в  прорезь
прицела, плавно переводя мушку с одного на второго, на третьего.  Ненавистно
смотрел этот зрачок, как бежали мальчишки  в  прорези  прицела  к  журавлям.
Земля за пределами прицела была такая большая, а они на срезе  зыбкой  мушки
такие крохотные... Небо в прицеле над ними было такое большое, а  они  такие
маленькие. Щелчком сшибить - и не будет их... Все это в одну  секунду  могло
исчезнуть, перестать мельтешить в прицеле, стоило лишь нажать  на  спусковой
крючок.
     - Эх,  здорово  я  их  усек,  сейчас  бы  сшиб  подряд,  не  успели  бы
пикнуть, - сдерживая дыхание, проговорил тот, что целился.
     - Брось, дурило! С пулей  не  шутят,  не  целься  зря,  -  ответил  ему
другой, что придерживал лошадей под уздцы среди зарослей курая, в  глубокой,
как волчье логово, вымоине под бугром.
     Целившийся промолчал, играя желваками, но мушки не снял.
     - Не  высовывайся,  тебе  говорят,  -  приказал  ему  тот,  что  держал
коней. - Набегаются - уйдут. Тебе-то что?
     Не  подчинился.  Лежал,  привалившись  щетинистой  щекой  к   прикладу,
сладостно было  ему  следить  в  прорезь  прицела  за  бегущими  недоумками,
ошалевшими от криков журавлей. Зло брало. Бегут и смеются! Бегут и  смеются!
Вот радость-то! Перещелкал бы тремя выстрелами,  даже  не  трепыхнулись  бы.
Бегут и смеются! И чего, спрашивается? Бегут и смеются...


11

     Долго бежали плугари, но, когда прибежали  на  пригорок,  увидели,  что
журавли снова набирали высоту... Значит, раздумали.  А  может  быть,  только
показалось, что журавли садятся?
     Ребята  остановились,  переводя  дыхание.  Запалились.  А   Султанмурат
пробежал еще дальше и остановился, провожая журавлиную стаю  со  слезами  на
глазах...
     Потом они вернулись и снова распахивали аксайскую  землю.  Хороший  был
день, замечательный. Пополудни приехала можара колхозная с сеном для  коней.
Картошки, мяса, муки, дров привез им возчик и  сказал,  что  бригадир  Чекиш
велел передать - завтра прибудет  сам  и  вместе  с  ним  упряжки  Эргеша  и
Кубаткула. Скажи, говорит, Султанмурату и ребятам: пусть не  расстраиваются,
все решено уже,  завтра  десант  будет  в  полном  составе.  В  обязательном
порядке. И еще  через  два  дня  приедет  к  ним  на  Аксай  и  председатель
Тыналиев. Вот такие вести привез возчик можары.  Все  вместе  пообедали,  и,
когда собирались отправиться снова на пашню, стряпуха сказала  Султанмурату,
что хочет съездить в аил, завтра вернется с бригадиром Чекишем, что у нее  в
аиле какие-то срочные дела и что она должна  привезти  мыла  для  стирки.  А
чтобы они не остались без нее голодными, она напекла  им  лепешек  на  целый
день и  оставляет  готовый  суп,  который  они  смогут  подогреть  себе.  Не
хотелось Султанмурату,  чтобы  она  уезжала,  но  пришлось  согласиться.  Не
будешь же спорить, задерживать взрослого человека.
     С тем пахари отправились к своим плугам. Весь  остаток  дня  допахивали
загон. К вечеру завершили. Теперь можно  было  окинуть  взглядом  -  большое
поле подняли. Первое поле. А сколько еще пахать впереди. Но зачин есть.  Без
зачина же нет продолжения.
     Уже  в  сумерках  закруглили  последнюю  борозду,  запахали  огрехи  на
поворотах и, недолго мешкая,  перетащили  плуги  на  соседний  загон,  чтобы
завтра с утра начать с нового места новую полосу.
     Пока выпрягли лошадей и пока приехали на полевой стан, стемнело.  Пусто
на стане. Стряпуха давно уехала. Ну пусть, вернется ведь завтра.
     Устали за день порядком. Не спеша рассупонили хомуты,  поскидали  их  с
конских шей, убрали сбрую в юрту, каждый  на  свое  место.  А  лошадей,  все
двенадцать голов, тоже поставили на свои места у старой  можары  без  колес,
привезенной на полевой стан вместо кормушки. Да, каждого коня  поставили  на
свое место к сену в  можаре.  Решили,  что  утром  пораньше  встанут,  чтобы
почистить  коней  от  засохшего  пота.  Умылись  впотьмах,  потом  разложили
костерок в юрте и при свете костра поужинали всухомятку, разогревать сил  не
хватило.
     Легли спать. Султанмурат уснул позже всех. Перед сном он еще раз  вышел
из юрты глянуть на лошадей.  Кони  спокойно  стояли,  уткнувшись  мордами  в
сено, деловито хрумкали сухим клевером, пофыркивали с устатку. Да,  спокойно
стояли, голова к голове, по шесть коней с каждой стороны можары.
     Погода обещала быть спокойной. Луна на ущербе, совсем узкий серп.
     Султанмурат походил немного,  почему-го  ему  страшно  было.  Безлюдье,
мертвая тишина, непроглядная бескрайняя ночь. Занятый делом и  заботами,  не
замечал он,  оказывается,  как  страшно  здесь  ночью  в  глухой  степи.  Он
поспешил вернуться в юрту. Умостился на своем месте и долго не мог  заснуть.
Лежал с открытыми глазами во тьме. Думал  о  разном,  вспоминал.  Загрустил,
затосковал вдруг по дому. Как там мать без него? От отца,  стало  быть,  все
нет и нет никаких вестей. Было  бы  какое  письмо,  возчик  бы  ему  сегодня
привез, да еще суюнчу* потребовал бы. Отдал бы все, что захотел  бы  он.  Да
только что отдавать. У него тут ничего нет. Пообещал  бы  полмешка  пшеницы,
осенью в колхозе выдадут хлеба, вот и отдал бы. Думая об  этом,  он  вздыхал
горестно, припоминая, как  Аджимураг  взял  с  него  слово,  что  если  отец
вернется с войны, то встречать его на станцию поскачут они вместе верхом  на
Чабдаре, он как старший впереди, а  младший  позади.  И  то,  как,  встретив
отца, они отдадут ему Чабдара, а сами побегут  рядом,  а  навстречу  мать  и
много близких людей...  Да,  случись  такое  счастье,  из  плуга  выпряг  бы
Чабдара и поскакал бы... Потом он во сто раз больше отработал бы...
     ______________
     * Суюнчу - подарок за радостную весть.

     Султанмурат тихо  заплакал,  потому  что  смутно  понимал,  что  такого
счастья, возможно, никогда не будет...
     Потом он улыбнулся себе во тьме, вспоминая, как встретил  у  переступок
на речке Мырзагуль. Даже сейчас он помнил прикосновение ее руки  и  то,  как
рука ее сказала: "Я рада! Я очень  рада!  Ты  разве  не  чувствуешь,  как  я
рада!" И то, как в ней он узнал тогда себя, и как был потрясен этим,  и  как
был рад тому, что она - это он. Спит, наверно, уже Мырзагуль. А может  быть,
в эту минуту думает о нем.  Ведь  она  -  это  он.  Султанмурат  нащупал  ее
платочек, спрятанный в кармашке гимнастерки, погладил его...
     И так он забылся, заснул.  Крепко  уснул.  Потом  какой-то  дурной  сон
навалился. Кто-то душил его, руки крутил. Тогда  он  проснулся  и  не  успел
закричать от испуга, как чья-то увесистая жесткая  ладонь,  разящая  крепкой
махоркой, зажала ему рот.
     - Молчи,  если  хочешь  жить!  -  сказал  ему  на  ухо  хрипло  дышащий
махоркой, сопящий человек. Он разжал ему челюсти, растискивая их  до  ломоты
железной пятерней, затолкал в рот тряпку, и пока Султанмурат сообразил,  что
происходит, руки его были крепко стянуты веревкой за  спину.  Холодющий  пот
прошиб, и тело стало дрожать само по себе. Что за  люди  эти  двое  в  юрте,
зачем они его связали?
     - Ну, этот готов, - прошептал один другому. - Давай тех.
     Они копошились в  темноте  там,  где  спал  Анатай.  Анатай  вскрикнул,
забарахтался, но и его скрутили.
     А Эркинбека ударили, кажется, по голове, он застонал и сразу утих.
     Султанмурат все еще не мог понять, что происходит.  Кляп  распирал  ему
рот, он задыхался, руки сводило от веревок. В юрте стояла  полная  тьма.  Но
кто они, зачем эти люди здесь, зачем они так  поступили  с  ними,  чего  они
хотят, может быть, они хотят убить их? За что?
     Султанмурат стал рваться, метаться, и тогда один из  тех  придавил  его
коленом и, стуча по голове твердым, железным пальцем,  сказал  негромко,  но
внятно:
     - Брось брыкаться. Слышишь? Ты тут, кажется, главный. Мы  вас  связали,
вы не будете отвечать, вы ни при чем. Запомнил? - говорил  он,  стуча  то  и
дело железным ногтем по голове. - Будете умными - все обойдется.  Когда  вас
найдут здесь, расскажете все как было. Какой с вас спрос! Но если что,  если
кто трепыхнется сейчас, прежде времени, прибью, как щенят.  Душу  вон!  Тихо
лежите. Не подохнете.
     И они вышли из юрты, шумно дыша, ругаясь  и  отхаркиваясь.  Султанмурат
слышал,  как  они  возились  у  коновязи,  что-то  делали,  кони   испуганно
перетаптывались, храпели, шарахались. А  через  некоторое  время  послышался
топот многих копыт, щелканье кнута, опять какая-то  ругань,  и  топот  коней
стал удаляться и вскоре совсем затих.
     Только тогда дошел до Султанмурата весь  ужас  случившегося.  Конокрады
увели их плуговых коней! Обида, ярость разрывали душу. Он  метался,  пытаясь
освободить руки, но из этого ничего не получалось.  И,  задыхаясь,  он  стал
крутить  головой,  выталкивая  языком  кляп.  Во  рту  горело,  кровоточило,
распирало. И все-таки удалось наконец выплюнуть проклятый кляп изо рта.  Как
на свободу вырвался. Голова закружилась от притока воздуха в легкие.
     - Ребята, это я! - подал он голос, приподнимая голову. - Это я!  Это  я
говорю!
     Но никто  ему  не  ответил.  Он  услышал,  как  зашевелились  Анатай  и
Эркинбек на своих местах.
     - Ребята, -  сказал  он  тогда,  -  не  бойтесь.  Я  сейчас.  Я  сейчас
что-нибудь придумаю. Вы только слушайте меня. Анатай, пошевелись, где ты?
     Анатай замычал, заерзал, приподнимаясь с места.
     - Анатай, подожди! Будь на месте! - Султанмурат покатился к нему  через
ворох одежды, сбруи. - А теперь ложись спиной ко мне, подставляй свои  руки.
Слышишь, спиной ко мне, подставляй руки...
     Теперь они лежали спиной друг к другу, и  Султанмурат  нащупал  веревки
на руках друга. Командуя Анатаю, как лечь и как повернуться,  нащупал  узлы.
Уговаривая  Анатая  потерпеть,  перенести  боль  в  руках,  все-таки  нашел,
зацепил какую-то петлю, веревка ослабла. А там Анатай сам выдрал  свои  руки
на свободу...


12

     Конокрады уходили  не  спеша.  Уходили  то  рысью,  то  полугалопом,  в
темноте не очень-то поскачешь, да и  не  было  необходимости  скакать  сломя
голову. Сработано чисто. И от кого бежать - от мальцов? За сто верст  вокруг
ни души. А мальцы лежат связанные, сопят в  две  дырочки.  Пусть  благодарят
судьбу, что еще так обошлось...
     Они уводили с собой четырех  коней.  Рассчитали  по  паре  на  каждого.
Больше не  возьмешь.  Дай  бог,  чтобы  эти  в  горле  не  застряли...  Путь
предстоял далекий,  по  безлюдным  местам.  Дня  три  только  до  пригородов
Ташкента. Да там еще. Только бы добраться. А там дело  плевое.  На  Алайском
базаре в Ташкенте мясо пойдет нарасхват по  килограммам,  по  граммам,  люди
там торговые, умелые. Сплавят. То их забота. А за  четырех  отменных  коней,
мясо которых сейчас на вес золота, деньги  как  увезти?  Вот  задача,  кроме
смеха! Куда столько денег! Вот это хапанули! Быстрей бы уж. Все! Теперь  ищи
ветра в поле. Деньги будут - сгинуть нетрудно. Да и  пора,  давно  пора  уже
ноги уносить отсюда, пока не накрыли. А накроют - крышка!  Трибунал.  Только
хрен им ишачий! Деньги  будут  -  жизнь  будет!  За  Ташкентом  сколько  еще
городов и земель...
     Не зря говорят - судьба. Совсем доходили уже. Ну-ка побегай по горам  в
мороз и стужу, пока добудешь его, архара, а  добудешь  -  мясо  паршивое  по
этой поре: дикое, одни жилы. Не угрызешь. Да и патроны были уже  на  исходе.
Долго не протянули бы. А тут кто бы мог подумать - как с неба  свалились  на
Аксай эти мальцы с плугами. Сам бог послал! Есть он, есть наверху -  каждому
свое определил.
     Брали с краю, не выбирали, лошадки все как на  подбор,  по  два  пальца
жира на ребрах, таких  сейчас  во  всем  свете  не  сыщешь.  Уваристое  мясо
будет - оближешься. Есть он, есть бог наверху, есть! Послал  добычу,  послал
удачу!..
     Они уходили не спеша. Незачем было вес лошадей  терять.  Такие  лошадки
мясникам на Алайском базаре не снятся. Выкладывай деньги, жмоты, получай!..
     Вот они, красавцы, все четыре, на длинных  поводьях  ременных,  заранее
заготовленных, рысят, пофыркивают, знали бы,  куда  их  угоняют.  Угон  тоже
продуман. Табуном не угонишь, разбегутся. Один держит поводья в  руках,  сам
посередке в седле, а кони по бокам на  длинных  поводьях,  два  справа,  два
слева.  А  напарник  сзади  на  рыжем  коне,  погоняет  хлыстом,   не   дает
задерживаться. Только так. Не спеша, но и не тихо. С умом, с умом  требуется
дело делать...


13

     Чабдар оказался на месте. На Чабдара вскочил  Султанмурат,  выбежав  из
юрты, и, кружась на нем, успел прокричать:
     - Анатай, скачи  в  аил!  Не  задерживайся!  Скачи!  Зови  наших!  А  я
придержу их! Я догоню их. Только ты быстрей! А ты, Эркинбек,  будь  здесь  и
ни на шаг никуда. Ясно? Скачи, Анатай, скачи!..
     А сам унесся на Чабдаре в ту сторону,  куда  ушли  конокрады,  судя  по
топоту угона.
     Вперед, Чабдар, брат мой  Чабдар,  вперед,  догони  их,  догони!  Я  не
упаду, я не расшибусь. Не бойся за меня. Вперед, Чабдар! Если  погибнем,  то
вместе, только скачи быстрей, быстрей, я понимаю - темно.  Страшно,  и  тебе
страшно. И все равно вперед. Быстрей, быстрей! Где они?  Что  там  мелькнуло
впереди? Что-то  там  движется.  Только  бы  не  упустить.  Вперед.  Чабдар,
вперед... Не упади, Чабдар, не упади...


14

     - Погоня!   -   испуганно   крикнул   один   из   конокрадов,    уловив
приближающийся топот скачущего коня.
     И они припустили, пошли галопом,  потом  вскачь.  Теперь  прохлаждаться
было некогда. Теперь или пан, или пропал! Теперь бежать. Теперь уходить  без
оглядки.
     Ведущий стянул поближе в  кулаке  поводья  угоняемых  коней,  прилег  к
седлу.  А  напарник,  нахлестывая  сзади  кнутом,  погоняя  что  есть  мочи,
торопил. От топота множества бегущих копыт земля загудела.  Ветер  засвистел
в ушах. Ночь стремительно  летела  навстречу  черной,  бескрайней,  гремящей
рекой.
     - Стой! Не уйдете, сто-ой! - кричал им Султанмурат, все ближе  и  ближе
настигая их кучу. Но его  голос  доносился  лишь  урывками  в  бешеном  гуле
скачки.
     Чабдар! Великий конь Чабдар! Отцовский конь Чабдар! Как он  шел!  Точно
бы понимал, что не может не догнать и не может,  не  имеет  права  упасть  в
этой страшной скачке по Аксаю среди ночи.
     Султанмурат быстро поравнялся  с  конокрадами,  пошел  краем,  им-то  с
лошадьми на поводу не так легко было уходить.
     - Отдайте  наших  лошадей!  Отдайте!  Мы  на  них   пашем!   -   кричал
Султанмурат.
     Напарник повернул на скаку, кинулся к  нему  зверем,  хотел  сшибить  с
коня. Но тот увильнул. Молодец, Чабдар, молодец!
     Уходя от преследующего конокрада, Султанмурат  выскочил  вперед,  зашел
сбоку и стал теснить, заворачивать ведущего с конями.
     - Назад! Назад! - кричал он.
     - Уйди, убью! - орал тот,  разворачивая  коней,  но  Султанмурат  снова
выходил вперед, снова теснил, мешал прямому ходу.
     И так они шли. Напарник всякий раз отгонял  его,  а  он  выходил  то  с
одной, то с другой стороны, встревал на пути, мешал угону.
     А потом прогремел выстрел. Султанмурат  не  услышал  его,  увидел  лишь
яркую вспышку и успел поразиться освещенному на миг  огромному  пространству
Аксая и черной куче лошадей и людей, дико скачущих мимо него...
     А сам, падая с лошади, отлетел в сторону, покатился кубарем,  обжигаясь
о каменистую твердь, и, вскочив на ноги, сразу понял, что конь  под  ним  не
просто споткнулся. Лошадь билась на боку, колотясь головой о землю,  хрипела
и отчаянно сучила ногами, точно бы все еще порывалась бежать...
     Истошно крича от  боли  и  ярости,  сам  не  ведая  того,  что  делает,
Султанмурат кинулся вслед за конокрадами:
     - Стой-ой!  Не  уйдете!  Догоню!  Вы  убили  Чабдара!  Отцовского  коня
Чабдара!
     Он бежал не помня себя он бежал в ярости  и  негодовании,  он  бежал  и
бежал за ними, словно бы мог догнать их, остановить и  вернуть  назад.  Угон
уходил, стучали копыта во тьме, угон уходил, отрываясь все дальше, а  он  не
мог и не желал примиряться  -  пытался  догнать.  Он  бежал,  казалось  ему,
охваченный пламенем, все тело его саднило, особенно лицо и руки,  ободранные
в кровь. Чем быстрей и дольше  бежал  он,  тем  нестерпимей  горели  лицо  и
руки...
     Потом он упал, покатился по земле,  захлебываясь,  превозмогая  удушье.
Он не знал, куда деть  лицо  и  куда  деть  руки  от  невыносимой  боли.  Он
корежился,  вопил,  стонал,  ненавидя  эту  ночь,   ненавидя   этот   яркий,
возникающий всплесками огненный свет в глазах...
     Он слышал, как постепенно удалялся, угасал топот угона.  Все  слабей  и
глуше вздрагивала земля, поглощая далекий бег копыт,  и  вскоре  все  стихло
вокруг, замерло...
     И тогда он встал, побрел назад, рыдая громко и горько.  Никак  и  ничем
не мог он утешить себя, и некому было утешить его в безлюдном ночном  Аксае.
Плача, вспомнил он, как обещал Аджимурату взять  его  с  собой,  когда  отец
вернется с войны. Нет, теперь уж им с Аджимуратом  не  придется  скакать  на
станцию встречать отца с фронта на  отцовском  коне  Чабдаре.  И  теперь  не
посеять им на Аксае столько хлеба, сколько требовалось. И  не  будет  теперь
того дня, торжественного  и  радостного,  когда  они  вернутся  с  аксайских
полей, волоча за собой в упряжках плуги,  сияющие  зеркальными,  напаханными
лемехами. И не выйдет она на улицу порадоваться, не увидит его въезд  в  аил
и не восхитится им, не подивится ему... Сокрушались мечты. Оттого  и  плакал
он...


15

     Принюхиваясь на бегу и все явственней ухватывая по ветру  запах  свежей
крови, волк бежал куцым скоком,  все  ближе  выходя  к  тому  месту,  откуда
доносился этот сильный,  возбуждающий  его  дух.  То  был  крупный,  хотя  и
отощавший за зиму старый зверь  с  жесткой  кабаньей  холкой.  Он  перебился
зиму - пока бродили на Аксае сайгаки, теперь они  ушли  с  Аксая  в  Большие
пески на расплод.  Молодые  волчьи  стаи  держались  в  горах,  перехватывая
ослабевших архаров на  тропах,  а  он  переживал  самую  тяжкую  пору.  Ждал
появления сурков после зимней спячки. Со дня на день ждал, с  часу  на  час.
Вот-вот должны были сурки потянуться на солнце. То было  бы  спасением.  Как
долго лежали сурки  в  земле,  в  своих  глубоких,  недоступных  норах!  Как
голодно и тоскливо было жить волку в эти дни на Аксае!
     Волк бежал на манящий запах крови, испытывая закипающую  глухую  злобу,
в опасении, как бы кто другой не завладел добычей... То  была  большая  еда,
то была конина. Запах пота и мяса  дурманил,  кружил  голову!  За  всю  свою
жизнь раза три или четыре удавалось ему вместе со стаей загонять лошадей.
     Волк бежал, роняя слюну из полураскрытой пасти, волк  бежал,  испытывая
острые схватки в  пустом  желудке.  Волк  бежал  белесой  скачущей  тенью  в
сереющей мгле предрассветной ночи.
     Как ни хотелось волку с налета кинуться на добычу, инстинкт сработал  -
переборол себя, сделал кру