а сделали две  вязанки  для  вьюка,  на  то  они  привели  с  собой
Черногривого, а одну дополнительную вязанку Султанмурат  решил  тащить  сам.
Далековато было нести, но лучше уж сразу притащить домой  побольше  топлива.
Да и оставлять такой курай жалко. Отменного хвороста  набрали  они  в  балке
Туюк-Джар.
     Черногривого навьючили так, что ни ушей, ни хвоста не видно. Его  повел
на  поводу  Аджимурат.  Султанмурат  шел  следом,  сгибаясь  под   вязанкой,
притороченной к плечам особым перекрестным способом -  веревка  пропускается
из-под левой подмышки через грудь на правое плечо, захлестывается  с  правой
стороны у затылка на скользящую петлю,  конец  которой  носильщик  держит  в
руках. При таком способе  носильщик  может  постоянно  подтягивать  на  ходу
ослабшие узлы вязанки.
     Так они шли - впереди Аджимурат, на поводу у него Черногривый,  за  ним
Султанмурат с ношей на  спине,  замыкал  это  шествие  дворняга  Актош,  уже
порядком уставший и потому плетущийся позади.
     Когда несешь курай, очень  важно  долго  не  позволять  себе  отдыхать.
После первого  привала  интервалы  переходов  сокращаются  -  второй  привал
вполовину  первого  перехода  третий  вполовину   второго   и   так   далее.
Султанмурат хорошо знал  это,  потому,  рассчитывая  силы,  шел  размеренным
шагом, широко расставляя ноги. Теперь он ничего  не  видел  вокруг,  смотрел
только вперед, под ноги. Чтобы долго не уставать и не ждать скорого  отдыха,
неся вязанку, лучше всего думать о чем-нибудь постороннем.
     Шел он и думал, как завтра с утра выйдет на работу  на  конный  двор  и
снова вступит в свои обязанности командира  десанта.  Поторапливаться  пора.
Впереди считанные дни до выхода на Аксай.  Лошади  вроде  бы  уже  справные,
залеченные, плуги  и  запасные  лемеха  готовы,  сбруя  тоже,  а  все  равно
двинешься на поле - что-нибудь да обнаружится, это ведь  всегда  так.  Слова
бригадира Чекиша. Бригадир Чекиш говорит: глаз - трус,  а  рука  -  храбрец,
надо смело выходить в поле, а там по ходу дела видно будет как и что,  всего
не предусмотришь. Может быть, он и прав.
     Думал Султанмурат, как сделать, чтобы матери  облегчить  житье.  Совсем
замоталась она. И на ферме доит, кормит коров, и дома продыху нет. Все  сама
да сама. Топи, вари, стирай. Девчушки еще малы. А с  Аджимурата  тоже  какой
особо спрос. Сам он теперь уже отрезанный ломоть, вот-вот уедет на Аксай,  и
кто его знает, когда вернется. Сколько надо  вспахать,  заборонить...  А  их
всего пять упряжек. А остальное тягло и плуги все  на  старых  землях  будут
работать. Здесь роботы еще больше, куда больше. Но тут  хотя  бы  поблизости
от аила. В случае чего женщины смогут встать за чапыги.  Совсем  не  женское
дело. Но теперь они и арыки копают по пояс глубиной, и воду ведут  на  поля,
и плотины поднимают...
     Как быть, как облегчить жизнь матери? Так ничего и не придумал...
     Но больше всего думал о том, что завтра  передаст  письмо,  вот  только
надо дописать слова из песни "Аккептер". Пытался представить себе  Мырзагуль
читающей его послание, то, что  она  подумает  при  этом.  Эх,  как  трудно,
оказывается, писать письмо о любви! Получается совсем вообще-то не  то,  что
хотел бы сказать, никакая  бумага  не  уместит  в  себе  то,  что  на  душе.
Интересно, а что она скажет? Она тоже должна  написать  ответное  письмо.  А
как же иначе? Как он узнает, согласна она  или  не  согласна,  чтобы  он  ее
любил? Вот ведь задача. А что, если она не захочет,  чтобы  он  ее  любил?..
Тогда как?..
     Балка Туюк-Джар давно осталась позади. Заходящее солнце светило  теперь
спереди и сбоку, в одну сторону лица.  Земля  сохраняла  все  то  же  зимнее
спокойствие и величие. Обычно так бывает  перед  бурей  -  умиротворенность,
покой, затишье, чтобы все это в  миг  столкнуть,  сбить,  смешать,  разнести
вдребезги. В таких случаях надо прошептать:  "К  добру,  к  спокойствию!"  -
чтобы упредить злые силы. Иногда помогает.  "К  добру,  к  спокойствию!",  -
сказал про себя Султанмурат, высматривая впереди удобное место  для  первого
привала.
     Место приходится выбирать с горочкой, такое, чтобы затем  легко  встать
на ноги. Сначала носильщик курая раскачивается на спине,  лежа  на  вязанке,
раскачивается вместе с вязанкой не очень сильно, если больше,  чем  следует,
вязанка перекатится через  голову,  а  носильщик  растянется,  как  лягушка.
Раскачавшись, надо упасть на колени,  потом  с  колен  встать  на  ногу,  на
вторую и затем с заклинанием "о,  пирим!"  выпрямиться,  насколько  позволит
груз. Зато проще простого отдыхать - надо смело падать навзничь.
     Султанмурат упал навзничь на вязанку и на миг зажмурил глаза.  Ах,  как
хорошо было распустить веревки на груди! Он лежал, блаженствуя,  прикидывая,
где  будет  следующий  привал.  Когда  он  сможет,  отдыхая  после   тяжкого
перехода, думать только о ней?
     - Только ты  быстрей  ответь  на  мое  письмо,  слышишь?  -  сказал  он
беззвучным шепотом, улыбаясь себе. И прислушался.
     Огромная, прекрасная тишина покоилась на  земле  в  светлом,  незаметно
смеркающемся предвечерье.


7

     И приближались те дни...
     Тревожное, томительное ожидание ответа от  Мырзагуль  не  покидало  его
весь день, пока не сваливал его к ночи мертвецкий сон... Он  думал  об  этом
все время, чем бы ни занимался, что  бы  ни  делал.  Работал,  выкладываясь,
командовал своим десантом, а в мыслях только и ждал, когда наконец  прибежит
на конюшню Аджимурат из школы, когда принесет долгожданный ответ.  У  них  с
Аджимуратом были даже свои условные сигналы. Если Мырзагуль дала  ответ,  то
Аджимурат должен бежать вприпрыжку, размахивая руками, прыг-скок, если  нет,
то не бежать, а идти и чтобы руки были в карманах.
     Султанмурат все  время  поглядывал  в  ту  сторону.  Но  что  ни  день,
братишка  приходил,   держа   руки   в   карманах.   Огорчался,   недоумевал
Султанмурат.  Терпение  иссякало.  Допытывался,  спрашивал  и  переспрашивал
Аджимурата, что она ему сказала при встрече, как он к ней  подошел  и  какой
при этом состоялся разговор. Придя домой, заставал брата уже  давно  спящим.
А хотелось выспросить еще какие-то подробности. Но выспрашивать-то  особенно
было нечего. По словам Аджимурата, эта несносная Мырзагуль-бийкеч  вовсе  ни
о чем не говорила с ним на переменах, а делала вид,  что  ничего  не  знает,
ничего не помнит. Вроде бы никакого письма она не получала.  Стоит  себе  на
переменах, разговаривает с подругами, а его, Аджимурата, не  замечает,  пока
сам не подойдет, не потянет за руку.
     Не понимал Султанмурат, что бы это значило. Если  Мырзагуль  не  желает
иметь с ним ничего общего, почему не  ответит,  почему  не  скажет  об  этом
прямо? Почему молчит, неужели  не  догадывается  она,  как  мучительно,  как
тяжело ждать ответа?
     С этими мыслями он засыпал, а  утром,  начиная  день,  снова  думал  об
этом. И уже времени не оставалось ждать. Снега вокруг быстро шли  на  убыль.
Вот-вот отойдет мерзлота и задышит земля, вот-вот  проляжет  первая  борозда
на поле, а там поспевай только...
     Однажды Султанмурат сказал брату:
     - Скажи ей, что скоро я уеду в Аксай, надолго уеду...
     Ответ вернулся односложный...
     - "Знаю", - передала она, и больше ничего.
     Терялся он в догадках. Иной раз хотелось побежать  в  школу,  дождаться
перемены, увидеть ее и узнать самому, что все это  значит.  Но  не  решался.
Все, что прежде казалось проще простого, теперь стало  почти  непреодолимым.
Страх, робость, стыдливость и сомнение, как  переменчивая  погода  в  горах,
сотрясали его душу...
     Да и работу не бросишь. Работы  невпроворот.  Быть  командиром  десанта
оказалось не очень-то легко. Все так же с утра и до вечера  работа,  работа,
и чем  ближе  подходил  срок  выхода  на  Аксай,  тем  больше  всяких  забот
наваливалось.
     Наступающая весна, однако, не только умножила заботы,  но  и  украшала,
обновляла, будоражила их жизнь.  По-весеннему  стало  на  водопое,  веселей,
просторней. Лед исчез как дым. Речка открылась и весело бежала,  кувыркалась
по каменистому перекату. Каждая галька на дне переливалась светом и тенью  в
быстро текущем зеленоватом потоке. Лошади шумно вбегали  теперь  табуном  на
середину речки, поднимая тучи брызг из-под копыт. И ребята верхами туда  же,
в ту кучу. Смех, вскрики от холодных брызг, наскоки...
     Именно  в  такой  момент,  на  водопое,  увидел  ее   Султанмурат.   На
переступках  через  речку  увидел  и  обмер.  Отчего  бы,  казалось,  обмер?
Мырзагуль была не одна.  Четверо  было  их,  девушек.  Они  возвращались  из
школы. Он мог бы их и не  увидеть.  Мало  ли  людей  ходит  по  той  дороге,
перепрыгивая по переступкам через речку. Но вот же  посчастливилось!  Глянул
случайно и обмер, придерживая Чабдара на месте, сразу узнал ее. Она  шла  по
переступкам и тоже узнала его, покачнулась на переходе,  балансируя  руками,
и, выйдя на берег, приостановилась, еще раз бросила взгляд  в  его  сторону.
И, уходя с подругами, несколько раз  оглядывалась.  Каждый  раз,  когда  она
оборачивалась в его сторону, он готов был поскакать, полететь за ней,  чтобы
сразу, не таясь, не робея, сказать ей, как он любит ее. И что без нее  жизнь
не может быть жизнью. И каждый раз не хватало духу, каждый  раз,  когда  она
оборачивалась в его сторону, он умирал  и  воскресал.  Она  уже  скрылась  с
подругами в начале Аральской улицы,  а  он  все  удерживал  Чабдара  посреди
речки, и уже кони напились и вышли на  берег.  Ребята  их  сгоняли  в  кучу,
чтобы двинуться на конный двор, а он оставался на месте, делая вид, что  все
еще поит Чабдара...
     А после думал об этом и  удивлялся,  ругал  себя,  что  не  догадывался
раньше повидать ее, встретить на этом пути, когда она  идет  из  школы.  Да,
там, на переступках через речку, всегда можно столкнуться как бы  невзначай.
Как  же  раньше  не  приходило  это  в  голову?  Конечно  же,  надо   самому
действовать, встретить ее и узнать от  нее  самой,  что  она  думает  о  его
письме.
     Он понял потом, что встречи такие могли быть каждый  божий  день,  если
бы их десант пригонял  лошадей  на  водопой  чуть  попозже  обычного.  Очень
досадно было Султанмурату сознавать, что всякий  раз  после  того,  как  они
угоняли лошадей с водопоя, появлялась на том же месте  Мырзагуль,  а  он  не
мог сообразить такого пустякового дела. Страдает, мучается,  когда  все  так
просто...
     Теперь он решил дождаться ее. На другой день Султанмурат задержался  на
речке,  сказал  ребятам,  что  скоро  вернется,  сделает  хорошую   пробежку
Чабдару, а ребят попросил приглядеть пока за  его  лошадьми  после  водопоя:
привязать их на место, задать им корм.
     И опять Анатай!
     Он не торопился возвращаться с водопоя и других задерживал.
     - А я знаю, кого ты ждешь, - сказал он вызывающе.
     Ох и противный тип!
     Но и Султанмурат тоже хорош. Нет чтобы спокойно урезонить: "Знаешь,  ну
и хорошо. Ты не ошибаешься", так он вместо этого обозвал Анатая:
     - А ты шпион фашистский!
     - Это кто шпион? Я шпион?
     - Ты шпион!
     - А ну докажи! Если я шпион, пусть меня расстреляет трибунал! А нет,  я
тебе морду набью!
     И они сшиблись, понукая коней навстречу друг другу и тесня друг  друга,
закружились  посреди  речки.  Угрожающе  орали,  метали  свирепые   взгляды,
стягивали друг  друга  с  коней.  Ребята  на  берегу  смеялись,  потешались,
подзадоривали, а они,  как  петухи,  не  на  шутку  разошлись.  Вода  кипела
вокруг, разлеталась брызгами, спотыкались кони в  воде,  скрежеща  подковами
по камням, и тогда Эркинбек крикнул:
     - Эй вы, опять лошадей покалечить хотите!
     Сразу одумались, обрадовались  даже,  что  нашлась  веская  причина,  и
разошлись без лишних слов.
     Но все равно настроение было испорчено. Когда ребята угнали лошадей  на
конюшню, Султанмурат все еще  тяжело  дышал  и,  чтобы  как-то  унять  себя,
поехал рысцой вдоль речки,  все  время  посматривая  на  дорогу.  Далеко  не
уехал, повернул назад и тут увидел ее. Как и вчера,  Мырзагуль  возвращалась
с подружками. Шли они, занятые своими разговорами, и дела им  не  было,  что
кто-то тут чуть  было  не  подрался  сейчас  за  одну  из  них,  что  кто-то
страдает, изводится в кручине по одной из них. Мать перепугалась недавно  за
сына: "Что с тобой? Уж не болен ли ты? С лица сошел как!" Успокоил  маму,  а
сам  взял  зеркало,  давно  не  смотрелся,  все  некогда,  и   увидел,   что
действительно здорово изменился,  оказывается,  за  последнее  время.  Глаза
блестят, как у больного, лицо вытянулось, шея сделалась  длинной,  вроде  бы
даже две морщинки, две складочки залегли между бровями, а  на  верхней  губе
темный пушок появился. Если на свет рассматривать, а так не видно.  Вот  это
да! Совсем другой стал, не узнать... Отец, пожалуй,  и  не  сразу  признает,
когда вернется...
     Он подъезжал на коне  сбоку  и,  приближаясь,  заметил,  как  Мырзагуль
глянула раза два в сторону водопоя, точно бы высматривала кого-то.  А  когда
увидела его, вздрогнула от неожиданности, приостановилась, но  потом  быстро
пошла вместе с  подругами.  Они  как  ни  в  чем  не  бывало  перескочили  с
переступки на переступку через речку и пошли  по  домам.  А  он  обогнал  их
стороной, точно бы спешил куда-то по делу, выехал огородами на улицу,  чтобы
попасть ей навстречу. Он увидел ее в другом конце  улицы.  Здесь  он  поехал
медленно.  И  чем  ближе  сходились  они,  тем  страшней  становилось.   Ему
казалось, что вся улица смотрит в окна, в  двери,  следит  за  ними,  и  все
ждут, как они встретятся и что он скажет ей.
     А она шла навстречу не очень быстро.  Не  понимал  он,  что  произошло,
почему он так волнуется. Ведь учились вместе,  в  одном  классе,  ничего  не
стоило отобрать у  нее  что-то  и  даже  обидеть,  а  теперь  приближался  с
трепетом и робостью в душе. Ему даже захотелось избежать  этой  встречи,  но
было уже  поздно.  И,  наверное,  она  каким-то  образом  почувствовала  его
состояние. Когда оставалось совсем немного, она вдруг заспешила и, не  дойдя
до своего дома, свернула во  двор  к  соседям.  Он  обрадовался,  облегченно
вздохнул. И был очень благодарен ей. Как страшно,  оказывается,  встречаться
один на один...
     А  потом  корил  себя  и  ругал  за  малодушие.  Плохо  спал  ночью  и,
проснувшись на рассвете, думал о ней, дал себе слово, что сегодня во что  бы
то ни стало подойдет к ней,  и  запросто  заговорит,  и  спросит  совершенно
серьезно, намерена ли она отвечать на его  письмо  и  когда.  Если  нет,  то
никакой обиды, днями ему уезжать на Аксай, и пусть все это  останется  между
ними. Так и скажет.
     С этим  твердым  решением  начинал  он  тот  день,  с  этим  намерением
работал, с этим намерением еще раз отправился на речку после  водопоя.  Ехал
на Чабдаре. Проехался берегом в ту  и  другую  сторону.  При  этом  невольно
обратил внимание, что в самом аиле на  крышах  и  с  теневой  стороны  снега
совсем не осталось, а на буграх, там, где изрядно намело за зиму,  снег  еще
держался сжимающимися темно-серыми пятнами. Как амебы,  каких  рисовали  они
когда-то в тетрадях на уроках зоологии.
     Вчера же  на  конном  дворе  председатель  Тыналиев  и  бригадир  Чекиш
устроили  смотр  аксайскому  десанту.  Все  плуги   были   пронумерованы   и
закреплены за  плугарями.  Султанмурату  достался  плуг  номер  один.  Затем
каждый обрядил своих лошадей в сбруи, показал, как он с этим справляется,  а
потом показал, как он запрягает свою четверку  в  плуг.  И  тогда  все  пять
упряжек выстроились  в  ряд.  В  общем-то,  со  стороны  смотреть,  здорово,
внушительно получалось! Как тачанки, только  вместо  тачанок  плуги.  Лошади
сильные, сбруи подогнанные, плуги блестят  от  смазки.  Плугари  подтянутые,
каждый возле  своей  упряжи.  Председатель  Тыналиев  ходил  перед  десантом
суровый, как командующий армией. К каждому подходил:
     - Доложи свою готовность!
     - Докладываю. Имею в наличии четыре подкованных коня, четыре  исправных
хомута,  четыре  шлеи,  восемь  постромок,  одно  седло,  один  кнут,   один
двухлемешный плуг с тремя парами запасных лемехов.
     Прямо как в армии! Только  бригадир  Чекиш  хмурился.  Ну  конечно,  он
старик, где ему понять!
     Смотр прошел хорошо. Но по двум пунктам все же  завалились  десантники.
Председатель Тыналиев подозвал всех к упряжи Эргеша.
     - Ну-ка обнаружьте неполадку в сбруе, - предложил он.
     Все пересмотрели, все перещупали, но ничего  такого  найти  не  сумели.
Тогда председатель Тыналиев сам показал:
     - А это что? Вы разве не видите, что  ремень  у  гнедого  коренника  на
боку перекручен. Вот,  смотрите!  А  в  работе  перекрученный  ремень  будет
натирать бок коню. Лошадь сказать об этом  не  может.  Будет  тянуть,  а  на
другой день бок  вспухнет,  коня  уже  не  запряжешь.  А  где  я  вам  найду
запасного коня?  Их  у  меня  нет!  Значит,  плуг  будет  простаивать  из-за
халатного отношения к сбруе!  Ну-ка  подумайте,  имеем  мы  право  допустить
такое? Ради чего мы готовились всю зиму?..
     Стыдно было всем. Такой пустяк, казалось бы, и надо же!
     - Султанмурат, - наставлял председатель Тыналиев,  -  ты  как  командир
десанта обязан каждый раз перед началом работы  проверять,  кто  как  запряг
лошадей. Ясно?
     - Ясно, товарищ председатель!
     Второй пункт, по которому погорел  десант,  оказался  более  серьезным.
Причем погорел сам командир. Председатель Тыналиев спросил их:
     - Ответьте мне, где будете оставлять сбрую на ночь после работы?
     Думали, гадали, отвечали по-разному. Решили, что в поле, возле плугов.
     - А ты как думаешь, командир?
     - Я тоже так думаю. На полосе, где  распряжем,  там  и  оставим  сбрую,
возле плугов. Не носить же ее с собой!
     - Нет, неверно. Сбрую нельзя оставлять на ночь в поле. Не  потому,  что
ее кто-то возьмет. На Аксае некому ее  взять.  А  потому,  что  ночью  может
пойти дождь или снег. Сбруя намокнет. Это сыромятная кожа. И могут лиса  или
сурок погрызть сбрую в поле. Ясно, о чем идет речь?  Значит,  что  из  этого
следует? Плуг остается на поле. Выпряженных лошадей со сбруей  приводите  на
стан. У вас юрта, в которой вы будете жить. Юрта только одна. Другой юрты  у
меня нет. Сбрую каждый вносит в юрту и складывает  аккуратно  на  то  место,
где он будет спать. Ясно? Спать со сбруей  в  изголовье!  Таков  закон!  Это
ваше оружие! А каждый солдат прежде всего бережет оружие!
     Вот так говорил  председатель  Тыналиев  в  тот  день  перед  аксайским
отрядом, выстроенным для смотра в полной боевой готовности.
     Вот так  говорил  председатель  Тыналиев  накануне  выхода  десанта  на
Аксай. Те дни приближались. И все шло к тому...
     Вот так говорил председатель Тыналиев, наставлял их уму-разуму...
     Вот так...
     Да, вполне могло случиться, что дня через три-четыре,  если  погода  не
испортится, двинутся  они  на  Аксай,  и  тогда,  конечно,  не  увидеться  с
Мырзагуль до самого лета. Подумав об этом,  Султанмурат  испугался.  Трудно,
невозможно было представить себе такое - не видеть ее,  пусть  хоть  издали,
столько времени! А еще собрался заявить ей сегодня, что, мол,  да  или  нет,
если нет, так что ж,  не  такая  уж  беда,  ждать  некогда,  на  Аксае  дела
поважнее...
     Султанмурат все поглядывал на дорогу, проезжая  берегом.  И  уже  начал
беспокоиться. Время уже выходило. Но  вот  они,  девушки!  Однако  Мырзагуль
среди них не оказалось. Подружки ее  шли,  а  ее  нет.  Вначале  Султанмурат
огорчился. Что ж оставалось, раз такое дело. Расстроенный поехал  на  конный
двор. Но дорогой  его  охватила  тревога:  а  вдруг  она  заболела  или  еще
что-нибудь случилось. Эта тревога возрастала,  он  почувствовал,  что  ни  в
коем случае не может унять ее, пока не  узнает  причины.  Решил  спросить  у
девушек. Повернул  Чабдара  вслед