о  и
Карего. Получилась четверка. Упряжь для  двухлемешного  плуга.  Ребята  тоже
выбрали себе лошадей.
     С этого и началось то, ради чего их  отозвали  из  школы  в  зиму  1943
года...
     Работы оказалось много, куда больше, чем можно  было  предположить.  На
конном дворе поспевай, да еще каждый день бегали в кузницу помогать  старому
Барпы  и  его  хромоногому  молотобойцу  ремонтировать  плуги,  с   которыми
предстояло выходить в поле. То, что прежде было  выброшено  на  лом,  теперь
приходилось раскручивать, развинчивать, очищать от ржавчины  и  грязи.  Даже
старые, затупившиеся лемеха, уже отслужившие  свое,  и  те  заново  пошли  в
дело. Кузнецы бились над ними, оттягивали жало, закаляли в огне и  воде.  Не
каждый лемех удавалось отковать, но, если удавалось, Барпы  торжествовал.  В
таких случаях он заставлял молотобойца подняться на крышу  кузницы  кликнуть
ребят с конного двора.
     - Эй вы, плугари! - звал их хромоногий молотобоец  с  крыши.  -  Бегите
сюда, устаке* вас зовет к себе!
     ______________
     * Устаке - мастер.

     Ребята прибегали. И тогда старый Барпы доставал с  полки  еще  горячий,
увесистый, воронено-сизый, наново откованный лемех.
     - На, держи, -  предлагал  он  тому,  чья  очередь  была  на  получение
запасного лемеха. - Бери, бери, подержи в руках. Полюбуйся.  Примерь  иди  к
плугу. Прикинь, как он ляжет под отвал. А! Красота!  Как  жених  с  невестой
сошлись! А на пашне сверкать  будет  почище  ташкентского  зеркала.  Рожи-то
свои будете разглядывать в таком лемехе! А может, и девчонке какой  подарить
вместо зеркала, а? Вот будет вечный подарок! А  теперь  положи  вон  там,  к
себе на полку. Увезешь потом на поле. Вот так. В другой раз  будет  другому.
Всем будет. Никого не оставлю без лемехов. Каждому по  три  пары  заготовлю.
Единственно зубы себе новые отковать не смогу,  а  все  остальное  сработаю.
Лемеха вам будут. Вы еще, ребята, много раз вспомните нас на поле. Ведь  что
главное в плуге - лемех! Ради лемеха все остальное устроено. Лемех  силен  -
борозда сильна. Лемех  затупился  -  плугарь  не  годится.  Вот  ведь  какая
сказка...
     Хорош он был, старый Барпы. Всю жизнь в  кузнице.  Прихвастнуть  любил,
но дело свое знал.
     В шорную  мастерскую  тоже  приходилось  часто  наведываться.  Бригадир
Чекиш обязал. Помогите,  говорит,  сбрую  налаживать.  Без  сбруи,  говорит,
никуда не двинетесь. Плуги будут, кони будут,  но  без  сбруи  все  впустую.
Тоже верно. Потому каждый заботился, помогал  шорникам  как  умел  подогнать
загодя сбрую для своих коней.
     Но главное, самое основное дело  заключалось  в  уходе  за  тяглом,  за
лошадьми. Целый день с утра и до вечера,  еще  и  поздний  вечер  уходил  на
работу в конюшне. Домой добирались лишь к  ночи,  задав  на  ночь  последнюю
порцию сена. Спешить, спешить надо было!
     Времени оставалось в обрез.  Шел  уже  конец  января.  Стало  быть,  на
выхаживание тягла оставалось тридцать, от силы тридцать  пять  дней.  Успеют
ли рабочие лошади восстановить и обновить силы к началу  пахоты  -  зависело
теперь только от самих плугарей. Конь  спит,  такое  уж  он  создание,  а  в
кормушке перед ним всегда должен быть корм, и днем и ночью...
     По расчетам  Тыналиева,  в  конце  февраля,  сразу,  как  только  земля
освободится от снега, плуги должны выйти в Аксайское  урочище.  Когда-то,  в
какие-то далекие времена, люди пахали и сеяли на Аксае. Но  потом  аксайские
поля остались почему-то заброшенными. Возможно, потому, что  Аксай  -  место
далекое, безлюдное. Да и поля там не поливные, и лежат  они  все  больше  по
пригоркам... Бригадир Чекиш рассказывал, отец еще ему говорил, что  с  Аксая
пахарь или по миру пойдет, или народ  будет  скликать,  чтобы  помогли  хлеб
вывезти. Перво-наперво - вовремя отсеять.  А  второе  -  от  дождей  зависит
урожай на Аксае. Так говорил старик Чекиш.
     "Земледелец  всегда  рискует,  но  всегда  надеется"  -   так   говорил
Тыналиев. На то и рассчитывал Тыналиев, на то и готовил силы  плугарей  -  с
надеждой, что будет дождь на счастье и будет хлеб аксайский...
     Дни шли. К концу недели  кони  заметно  повеселели,  отъелись  немного,
дело пошло на поправку. Днем уже солнце пригревало. Зима  вроде  задумалась,
засобиралась. И потому на день лошадей выводили  на  солнцепек,  к  наружным
акурам*. На солнцепеке лошади лучше едят и быстрей входят в тело.  Все  пять
четверок, двадцать голов аксайского десанта, стояли в один  ряд  у  длинного
акура  вдоль  забора.  К  утреннему  обходу  председателя  ребята  были  уже
наготове, каждый возле своей четверки.  Это  Тыналиев  назвал  их  аксайским
десантом. Отсюда и пошло - бригадиры, возчики, конюхи называли их  не  иначе
как десант, десантники, аксайские лошади, аксайское сено,  аксайские  плуги.
Проходя мимо конного двора, люди  теперь  заглядывали  узнать,  как  дела  у
десанта. Об аксайском десанте  весь  аил  уже  говорил.  И  все  знали,  что
командиром десанта Тыналиев назначил сына  Бекбая  Султанмурата.  Назначение
это не обошлось, правда, без сшибки с Анатаем. Тот сразу заспорил:
     ______________
     * Акур - глинобитная кормушка для стойловых лошадей.

     - А почему командир Султанмурат? Может быть, мы его не хотим!
     Султанмурата эти слова обожгли. Не утерпел:
     - А я вовсе не хочу быть командиром! Хочешь, так сам будь!
     Ребята, Эркинбек и Кубаткул, тоже вмешались:
     - Ты, Анатай, завидуешь!
     - Что тебе, жалко? Раз сказали - значит, командир Султанмурат!
     А Эргеш заступился за Анатая:
     - А чем  Анатай  не  годится?  Он  сильный!  Только  ростом  чуть  ниже
Султанмурата. В школе мы выбирали старосту, давайте и командира  выбирать...
А то чуть что - Султанмурат, Султанмурат!
     Тыналиев молча слушал их, а потом усмехнулся, покачал головой  и  вдруг
посерьезнел, суровым стал.
     - Ну-ка прекратите шум! - приказал он. - Идите сюда.  Встаньте  в  ряд.
Вот так, шеренгой. Раз уж вы десант, то будьте десантом. А  теперь  слушайте
меня. Запомните, командир не избирается.  Командир  назначается  вышестоящим
начальником.
     - А того начальника кто назначает? - перебил Эргеш.
     - Еще более вышестоящий начальник!
     Наступило молчание.
     - Вот что, ребята, - продолжал председатель. - Война идет,  и  придется
нам жить по-военному. Учтите,  я  отвечаю  за  вас  головой.  У  двоих  отцы
погибли, у троих отцы на фронте. Я отвечаю за вас перед живыми  и  мертвыми.
Но я беру  на  себя  эту  ответственность  потому,  что  верю  вам.  Вам  же
предстоит отправиться с плугами на далекий Аксай. Много дней и ночей  будете
одни в степи, как десант парашютистов с особым заданием. Как вы  там  будете
жить и работать, если по каждому случаю спорить да кричать начинаете?
     Вот так говорил председатель Тыналиев  перед  строем  ребят  на  конном
дворе. Бывший парашютист стоял перед ними  все  в  той  же  армейской  серой
шинели, все в той же армейской серой ушанке,  с  озабоченным,  заострившимся
лицом,  а  сам  молодой  еще,  скособоченный,  с  недостающими  ребрами,   с
неразлучной полевой сумкой на боку.
     Вот так говорил председатель Тыналиев перед строем аксайского  десанта,
командиром которого он назначил сына Бекбая Султанмурата.
     - Ты отвечаешь за все, - говорил он. - За людей, за  тягло,  за  плуги,
за сбрую. Ты  будешь  отвечать  за  пахоту  на  Аксае.  Отвечать  -  значит,
выполнять задание.  Не  справишься  -  назначу  другого  командира.  А  пока
никаких и ничьих возражений не принимаю.
     Вот так говорил председатель Тыналиев в тот день на конном дворе  перед
маленьким строем аксайского десанта.
     Плугари преданно и восхищенно смотрели ему в  лицо,  готовые  выполнить
любое приказание. Он стоял перед ними, пожалуй, как сам  Манас,  сивогривый,
грозный, в кольчуге, а они перед ним, как верные батыры  его.  Со  щитами  в
руках и мечами на поясах. Кто же были те славные витязи,  на  кого  возлагал
Манас надежды свои и дела?
     Первым был славный витязь  Султанмурат.  Пусть  не  самый  старший,  но
шестнадцатый год уже пошел. За ум и за  храбрость  командиром  назначен  был
он, сын Бекбая Султанмурат. А отец его, самый лучший из всех  отцов,  был  в
то время в походе далеком, на большой войне. Своего боевого коня Чабдара  он
оставил ему, Султанмурату. Еще братец  малый  у  Султанмурата  -  Аджимурат.
Очень любил он братца, хотя тот, случалось, и  досаждал  ему.  А  еще  тайно
любил Султанмурат  красавицу  Мырзагуль-бийкеч.  Прекрасней  всех  улыбка  у
Мырзагуль-бийкеч. А стройна была, как туркестанский тополь,  а  лицом  бела,
как снег, а глаза - как костры на горе темной ночью...
     Вторым витязем был славный Анатай-батыр. Самый старший в отряде,  почти
шестнадцати лет. Он ничем никому не уступал, разве  ростом  чуть-чуть.  Зато
силой  наделен  был  самой  большой.  Конь  у  него,  как  подобает  батыру,
прозывался Октору - гнедая стрела! Отец Анатая тоже был на большой войне,  в
далеком походе. И любил Анатай  тоже  тайно  ту  же  красавицу  луноликую  -
Мырзагуль-бийкеч. Очень жаждал он поцелуя красавицы...
     Третьим витязем был милый юноша Эркинбек-батыр. Самый старший в  семье.
Друг хороший и верный. Печально вздыхал он, бывало, и плакал украдкой.  Отец
его смертью храбрых погиб в том походе далеком, защищая Москву. Конь  боевой
Эркинбека, как подобало  батыру,  прозывался  Акбайпак-кулюк,  что  означало
скакун в белых носках!
     А четвертым батыром был Эргеш-батыр. Тоже друг  и  товарищ.  Пятнадцати
лет. Свое мнение высказать он любил, в споры вступал.  Но  в  деле  надежным
был человеком. Отец его тоже  на  большой  войне,  в  походе  далеком.  Конь
Эргеша, как подобало батыру, прозывался Алтын-туяк - золотое копыто!
     Среди  этих  батыров  был  еще  пятый  батыр  -  Кубаткул-батыр!   Тоже
пятнадцати лет, тоже самый старший в семье.  Отец  Кубаткула  в  том  походе
далеком, в той большой войне погиб смертью геройской  в  белорусских  лесах.
Кубаткул неутомимый трудяга был. И очень любил,  как  всякий  батыр,  своего
боевого коня Жибекжала - шелкогривого скакуна!
     Вот такие батыры стояли перед Тыналиевым. А  за  ними,  за  их  щуплыми
плечами, за их головами на тонких шеях  стояли  у  коновязи  вдоль  длинного
акура их плуговые четверки - пять четверок, двадцать кляч извозных,  которых
предстояло впрячь в двухлемешные плуги и двинуться в далекий Аксай...
     На Аксай, на Аксай пашню орать, как только снег сойдет!  На  Аксай,  на
Аксай, плугом ходить, как только земля задышит!
     Но еще снег лежал кругом, лежал еще плотно. Однако дни приближались.  И
все шло к тому...


5

     И приближались те дни...
     Плуговых лошадей для Аксая называли по-разному  -  кто  десантные,  кто
аксайские, - но факт тот,  что  недели  через  две  они  уже  выделялись  на
конюшне среди других лошадей. Сытые, напоенные, вычищенные аксайцы стояли  в
ряд вдоль десантного акура, радуя глаз прибывающей силой  мускулов,  веселым
взглядом и чутко прядущими ушами. Проснулся в них конский  норов,  и  каждый
конь стал самим собой. Характер,  привычки  появились  забытые.  Лошади  уже
привязались к своим новым хозяевам. Тихо, точно бы шепотом,  ласково  ржали,
оборачиваясь на знакомые голоса и шаги,  тянулись  шелковистыми  доверчивыми
губами. И ребята свыкались, уже по-хозяйски покрикивая,  лезли  чуть  ли  не
под брюхо коням: "А ну-ка, прими ногу, отступи!  Стой,  стой,  дурья  башка,
успеешь! Ишь тянется, ласкается, хитрюга! Только дулю тебе,  ты  у  меня  не
один!"
     В первые дни плелись, бывало, лошади  на  водопой,  как  полуслепые,  а
потом играть стали, особенно возвращаясь с реки. Гоняли их туда все  вместе,
каждый верхом на своем  боевом  коне.  Султанмурат  на  Чабдаре,  Анатай  на
Окторе,  Эркинбек  на  Акбайпаке,  Эргеш  на  Алтын-туяке  и   Кубаткул   на
Жибекжале. Окружат табунок со всех сторон и гонят к реке.
     Зимой важно, чтобы водопой был удобен,  чтобы  к  воде  доступ  был  не
скользкий. Тем более  когда  много  лошадей  сразу  хотят  напиться.  Потому
необходимо заранее обрубать припай у берегов, соломки подстилать на  опасных
местах. А в сильные морозы  бить  проруби.  Султанмурат  и  здесь  установил
строгое дежурство: кому в какой день заниматься подготовкой водопоя.
     Не спеша, не  толкаясь  пили  лошади  под  присмотром  плугарей  чистую
студеную проточную воду. Вода  выбегала  сюда  из-подо  льда  по  каменистой
отмели  и  снова  убегала  по  камням  под  лед.  И  подо  льдом   булькала,
позванивала, билась о наст...
     Лошади как бы прислушивались,  переставали  пить,  греясь  в  солнечных
лучах. Напившись, они не спеша выходили на дорогу,  возвращаясь  в  конюшню,
начинали играть, храпя, раздувая  ноздри,  распустив  хвосты,  носились  они
взад и вперед, взбрыкивая и вскидываясь  на  дыбы.  Ребята  скакали  вокруг,
гарцевали, шумели.
     Прошло еще немного времени, и  люди  к  ним  стали  заглядывать,  чтобы
полюбоваться на десантных лошадей. Как будто заново рожденные лошади  стояли
в конюшне. Старики не упускали случая порассуждать на этот счет,  что,  мол,
нет на  свете  более  отзывчивого  существа,  нежели  лошадь,  когда  она  в
работящих, добрых руках. Ты ей сделал вот столько добра, с  кончик  мизинца,
а она тебе сторицей отплатит. И  разные  истории  рассказывали:  какие  были
кони в старину!
     И только председатель Тыналиев  был  скуп  на  похвалу.  Взыскательным,
колючим взором осматривал он  лошадей  и  прежде  всего  самих  десантников.
Проверял, как и что, как плуги, как сбруи готовы, почему не залатана  чья-то
штанина на колене - если матери некогда, трудно самому взять иголку в  руки?
А попоны, когда наконец попоны будут готовы? На Аксай  с  собой  конюшню  не
повезешь, по ночам будут холода в степи.  Торопил,  напоминал,  что  времени
остается все меньше, что на Аксае будет поздно делать то,  что  сейчас  надо
делать. Случалось, до криков,  до  ругани  доходило,  выговаривал  бригадиру
Чекишу, когда ездовые на можарах  не  успевали  вовремя  подвезти  клеверное
сено, особо сберегаемое  для  плуговых  лошадей,  и  в  первую  очередь  для
аксайских.
     И кто еще не высказывал особых восторгов, так это матери. Приходили  то
одна, то  другая,  выговаривали,  что  это  за  наказание  такое,  придумали
какой-то десант, сроду такого не слыхали, мало того что мужья на войне,  так
теперь и сыновья, как солдаты, ни тебе помощи по  хозяйству,  ни  поговорить
по душам, только и пропадают на конюшне с утра и до ночи... И многое  другое
справедливое, если разобраться.
     Султанмурату  больше  всего  перепадало,  на  то  командир.   За   всех
приходилось держать ответ. А держать ответ  перед  матерями  труднее  всего.
Его мать и вовсе махнула рукой, устала: "Только бы  отец  живой  вернулся  с
войны, пусть сам рассудит. А с меня  довольно.  Спохватишься,  сынок,  когда
ноги вытяну, да поздно будет..." Жалко было мать, очень жалко,  но  что  мог
поделать Султанмурат, да и любой на его месте. У каждого из  десантников  по
четыре коня и много другой работы. Корми, пои, чисти, корма готовь, и  снова
корми, пои, чисти, навоз выноси, и снова  сначала...  А  какой  это  труд  -
промывать и лечить лишаи, старые, намятые раны на плечах и  холках  лошадей.
Участковый ветфельдшер оставил всякие растворы да  мази,  лечить  приходится
самим. Каждый день. Иначе не залечишь. Откормить  откормишь,  но  хомута  не
наденешь на рану. Вот ведь как.  Ни  одного  коня  не  было  целого,  все  с
болячками на плечах, с разбитыми ногами. Конь не понимает,  что  его  лечат,
попробуй удержать.
     Когда лошади набрали тело, настоялись, потребовалась проминка,  каждого
коня каждый день часа полтора рысью гонять, а не то,  как  говорил  бригадир
Чекиш, "в плугу вода  пойдет  с  него  и  пустое  место  останется".  И  тут
случилась крупная неприятность...
     Выехали как-то проминать лошадей все впятером на своих лучших  "боевых"
конях. Султанмурат на Чабдаре, Анатай  на  Окторе,  Эркинбек  на  Акбайпаке,
Эргеш  на  Алтын-туяке,  Кубаткул  на  Жибекжале.  Вначале  рысью,   как   и
полагалось, шли. Вокруг конного двора, потом по улице двинулись, выехали  на
окраину, здесь по снежному полю порысили. День стоял  солнечный,  искристый,
весенним светом уже присвечивало в воздухе.  Горы  в  вышине  белые-белые  и
такие спокойные и ясные, что, появись муха на том белом склоне,  и  та  была
бы услышана и увидена. Приутихла зима, пригревать стало на солнце.
     Кони бежали в охотку. Им тоже не  терпелось  поразмяться,  порезвиться.
Припустили поводья, быстрей и быстрей. Так и  подмывало  понестись  галопом.
Султанмурат впереди. А Анатай подначивал сзади:
     - Давай быстрей, что так тихо!
     Но Султанмурат, как командир, не очень-то разрешал развивать  скорость.
Проминка - это тебе не скачки. Это работа, тренировка лошадей, чтобы  потом,
в упряжи, им было легче тянуть. Вот так они шли всем десантом.  Развернулись
на поле и собрались было назад, как  услышали  с  бугра  голоса.  То  ребята
возвращались  из  школы.  Увидели  десантников  и  кричат,   руками   машут.
Десантники в ответ тоже кричат, машут. Свой класс, седьмой, шел с уроков,  и
еще другие классы. Гурьбой шли шумной. И в той гурьбе  различил  Султанмурат
ее, Мырзагуль, узнал сразу. Как он ее отличил, сам  не  знает,  но  то  была
она. По лицу, мелькнувшему в полушалке, по фигуре,  по  походке,  по  голосу
узнал. И она, кажется, узнала его. Она тоже бежала вместе со всеми с  бугра,
что-то   крича   и   размахивая   сумкой.   Вроде    бы    даже    крикнула:
"Султанмура-а-ат!" И го, как бежала она, раскинув руки, как устремлена  была
к нему, врезалось в память как вспышка,  и  понял  он  разом,  что  думал  и
тосковал о ней  все  эти  дни...  И  от  радости  точно  бы  волна  какая-то
подхватила его, и понесла, и понесла, закружила...
     Как-то так получилось, все они поскакали галопом, направляясь  туда,  к
бугру, с которого спускались  их  одноклассники.  Быстро  помчались,  минули
поле и пошли на  косогор.  Они  могли  проскочить  вдоль  бугра  по  откосу,
прогарцевать кавалькадой перед восхищенными взорами, а  дальше  на  конюшню.
Султанмурат так и рассчитывал. И вот тут Анатай вырвался вперед.  Его  Октор
был резвый конь.
     - Стой, куда ты, не скачи! - предупредил  его  Султанмурат,  но  Анатай
даже не оглянулся.
     Странная мысль ожгла Султанмурата: "Это он  хочет,  чтобы  она  увидела
его!"  И  разозлился,  не  стерпел,  загорелся  азартом  и  припустил  вслед
Чабдара, закричал, загигикал, прилег  к  гриве,  настигать  стал  Анатая.  А
Анатай еще больше нахлестывает. И  пошли  они  наперегонки,  кто  кого,  кто
первым к ней, кто покажет свое удальство и  превосходство.  Ох  как  здорово
они неслись! И все равно Чабдар был сильнее, недаром  отец  говорил,  что  в
нем скрывается большой скакун. Возликовал Султанмурат, настигая  Анатая  как
вихрь!  А  краем  глаза  видел,  как  приостановилась   с   разбегу   гурьба
одноклассников, следя за вспыхнувшим состязанием, и видел, видел  среди  них
ее, на нее-то  главным  образом  и  смотрел.  Ради  нее  вступил  он  в  это
единоборство. И одерживал верх! Обгоняя Анатая, взял чуть  выше  по  склону,
чтобы ближе быть к ней, и хорошо, то была великая удача, что пустил  Чабдара
чуть выше по склону, иначе кто же знает, чем бы все  это  кончилось.  Потому
что в следующее мгновение, когда он,  поравнявшись  бок  о  бок  с  Анатаем,
обходил его, выигрывая полкорпуса, что-то стряслось в тот момент с  Анатаем.
Все вскрикнули разом. Натягивая  поводья,  Султанмурат  оглянулся  -  Анатая
позади не было. С трудом умерив разбежавшегося  коня,  развернулся  и  тогда
увидел, что анатаевский Октор упал, скатился со  склона,  пропахав  в  снегу
широкий и рваный след, а сам Анатай  отлетел  в  сторону.  Ребята  бежали  к
Анатаю, медленно, с трудом встающему со снега.
     Перепугался Султа