посвятило
событию треп двух политических комиков, злорадно утверждавших, что раз уж до
этого добрались, то вскорости и...
     Чадила  керосиновая  лампа,  телефонист  зажег  карбидную, она ослепила
Скаруту, он попятился, ощупью добрался до другого подвала, освоился и увидел
старшего лейтенанта, склонившегося над картой города. Офицер этот недоуменно
поднял  голову,  когда  Скарута потянул  к  себе его походную сумку-планшет,
затем встал и  представился: командир  роты.  Категорически воспротивился  и
карту не  отдавал, какими  карами  ни  угрожали  ему.  Тогда Скарута,  вдруг
сорвавшись на русский язык, заорал:
     - Сволочь! Гнида!  Большевик! - и всадил  в него пулю -  одну,  другую,
третью.  Забрал сумку, взял и автомат,  длинной  очередью уложил  в соседнем
подвале всех  телефонистов, и  радость была  -  точно такая,  какую испытал,
когда   увидел  многотысячную  толпу   изгоняемых   славян,  когда  узнал  о
нежелательности их возвращения.
     Выбрался  из  подвала  наверх - и в испуге  метнулся обратно. По  улице
стремительно пронеслась - без лая и мяуканья - стая собак и кошек, рвавшаяся
к реке, через которую можно перебраться в город,  и  Скарута  рывком пересек
улицу. На голове его  была фуражка застреленного старшего  лейтенанта. Карта
показывала путь  на  Кобринскую,  куда,  конечно, пробирался  и Клемм,  тоже
мучимый жаждой и голодом, и где-то у водопоя большевика можно настигнуть.
     Но силы оставили  Скаруту, он рухнул у полевой кухни, лежал среди таких
же обожженных, как и он, солдат и  офицеров, санитар приподнял  его,  смазал
лоб  и щеки мазью,  потом  поднес к губам котелок с супом. Он  выпил, голова
прояснилась,  он  увидел Клемма,  стоя вливавшего  в себя  тот  же суп; рука
потянулась  к  автомату,  Скарута хотел  окликнуть его, но  вместо голоса  -
немота, сквозь которую прорывалось сипение обожженной глотки, да и Клемм уже
нырнул в дым. Скарута, шатаясь,  побрел за  ним, но  дорогу преградила стена
огня, ее пришлось обойти.
     До дома  сообщницы Клемма  оставалось три квартала,  надо было спешить,
поскольку  спешил, конечно, и  Клемм, но от жары и  усталости  забылся номер
дома - то  ли 16, то ли 18, и показалось, что  впереди черной тенью мелькнул
сам Клемм. Улица пустынна,  люди уже выгнаны из  домов, все  уже на пути без
возврата.  Огонь  еще не добрался до двухэтажных  кирпичных  домиков, и хотя
было  почти светло, Скарута шел словно крадучись. Замер  от злобной радости,
от  мысли: а он-то, майор Скарута,  -  немец  или русский,  враг или не враг
Клемма? Расхохотался, прильнул к стене дома,  прокрался в  подъезд. Начал со
второго этажа - никого! Спустился вниз,  потянул на себя дверь и понял,  что
через  этот дом Клемм  пробивал себе дорогу: несколько солдат лежало в  позе
внезапно застигнутых. У русского, значит, тоже с памятью плохо.
     Следующий дом - и он у цели. Но, как  и Клемм, опоздал. Мертвая женщина
лежала  посреди комнаты. Скарута  наклонился. Всмотрелся: да,  та самая, что
крутилась  у Фурчан.  Она  была  изнасилована и убита, Клемм  здесь побывал,
потому  что натянул юбку  на ноги  сообщницы, но  следы  насилия  остались -
блузка  разорвана,  груди  исцарапаны.  Славянка могла  уйти, но  святой дух
племенной общности заставил ее ждать Клемма. И дождалась.
     Скарута (в левой руке пистолет, в правой - автомат) подошел к окну и во
дворе увидел  Клемма. Славянин сидел на земле, уткнув голову в колени, рядом
лежала лопата, найденная им где-то. Наверное, страдал, потому что  обрек  на
смерть товарища, приказав не уходить  без него из города. И решил отдать ему
последние почести, похоронить.
     Виктор Скарута вонзил в  него несколько  пуль и с отвращением  отбросил
автомат с  уже  пустым  рожком.  Стал  медленно  спускаться  вниз,  чтоб  уж
наверняка добить Клемма, и на лестнице к нему метнулась собака, вцепилась  в
кисть - и выстрел оборвал его жизнь.
     Выстрелил Петр Иванович Мормосов, вторые сутки шедший по пятам Скаруты.
Затем обыскал  оба  трупа, и охранная  грамота Клемма, подписанная  Герфом и
Готтбергом, так его обрадовала, что он выстрелил еще раз.
     Из дома он вышел без собаки. Черный дождь сыпался из невидимых туч.