она умерла?
     - Да что  ж с покойницей  делать?  Как полагается  -  похоронили  честь
честью.
     - А как?!! Как это делается? Расскажите! Я невольно отодвинулся от него
к окну. Мелькнула мысль: сумасшедший.
     - Вы  думаете, я сумасшедший? Даю вам  слово  -  нет.  Тут  не  то. Тут
другое. Не знаю, поймет ли кто-нибудь меня...
     Я решительно встал с места.
     - Вот что, дорогой маэстро! Если вам  мое общество приятно - вы  сейчас
же немедленно расскажете мне, что  с вами  такое делается! Если нет - сейчас
же  ухожу! Ну вас к  черту с  вашими истерическими вопросами  и с тоскующими
глазами птицы Гамаюн! В чем дело?
     Он  подошел  к окну и,  вперив  в него лицо, долго вглядывался в  серую
слепую слизь, которая в Петербурге пышно именуется "ночь".
     Потом отвечал. Не мне, а этой унылой ночи:
     - У меня умерла жена.
     -  Это огромное несчастье, - деликатно ответил я. -  Но нельзя же  быть
таким... странным!
     -  Я знаю. Но у  меня  нет  мужества  вернуться домой...  И потом -  не
смейтесь! - я не знаю, как это делается!!
     - Что делается?!
     -  С покойниками. Первый  раз  в жизни. Пятые сутки брожу по  трущобам.
Дома не был.
     - А жену когда похоронили?
     - Не  хоронил  еще.  Дома лежит. Слабое  сердце.  Получила телеграмму о
смерти отца - не выдержала. Упала. Разрыв сердца.
     -  Безумец  вы! Пять дней  -  и  она лежит  непогребенная?!  Почему  не
похоронили?!
     - Поймите -  мы  здесь одни жили: без друзей, без знакомых... Ну, вот -
смерть. А как с ней обращаться, со смертью-то - не знаю. Первый раз в жизни.
Ушел я  из дому и... не могу туда вернуться.  И страшно, и не  знаю: что  же
делать с ней.  Жену  я очень любил  - поймите.  А там... ведь  это  обмывать
как-то нужно,  свечи разные. Псалтырь читать  - откуда я все это знаю? Вот и
отдаляю момент возвращения. Пью.  Страшно там,  поди. На  полу так и  лежит.
Пять дней. И чем дальше, тем все страшнее пойти.
     - Знаете что? Стол этот достаточно большой. Ложитесь-ка на нем до утра.
А мне дайте ваш адрес, ключ, я все устрою - потом вернусь за вами, когда уже
будет готово...
     Он поглядел на меня, как на Бога, благоговейно сложив руки, и покорился
во всем, как дитя. Лег на стол, положив под голову пиджак, вздохнул и сказал
извиняющимся тоном:
     - Я  над ней больше суток  просидел. Пожалуй,  даже  не  плакал  -  все
смотрел  на  мертвое  лицо.  А когда обоняние  мое почувствовало  странный и
неприятный запах, совсем жене не присущий, - испугался и убежал из дому.
     Было  уже  светло.  Я заехал  к  себе  домой,  захватил  там квартирную
хозяйку, старуху, очень понимающую во всех этих погребальных штуках, потом в
участок,  взял  околоточного  и доктора, вошли  мы в  мастерскую  художника.
Действительно, на полу лежит женщина, и первый, кто  устроил ей погребальный
обед, были крысы, порядком объевшие покойницу. Да... Нелегко дышалось в этой
комнате!
     К вечеру вся процедура была закончена, мастерская проветрена, покойница
запрятана в  мокрую  зловонную  трясину, именуемую  в столице  кладбищенской
могилой, и я торжественно ввел во  владение  мастерской художника, терпеливо
дожидавшегося меня в трущобе на Обводном  канале. И что ж  вы думаете? Когда
он  вошел в  мастерскую,  первым  долгом поглядел на  то место  на полу, где
лежала жена, благодарно поцеловал меня, пробормотал: "Сейчас буду  писать ее
в раю, куда она,  я  полагаю, попала", - и, как ни в чем не бывало, принялся
загрунтовывать свежий  холст. Писал до вечера. Это он хорошо  делал. Потом я
видел картину... Прекрасная! Этакая мистическая вещь. На выставке была.
     Мотылек обвел удовлетворенным взглядом притихших слушателей и добавил:
     - А что вы думаете, Меценат! Этот непрактичный художник, это божье дитя
любил "живую жизнь" еще больше, чем мы с вами!
     - Ты  меня  обокрал, Мотылек! - печально  улыбнулся Меценат. - Я  хотел
рассказать историю в том же грустном зловещем стиле, а ты меня опередил!
     -  О,  милый  Меценат, -  поощрительно  возразила Яблонька.  - Вовсе не
обязательно, чтобы история была веселая. Мотылек, например, очень угодил мне
своим рассказом во вкусе Гойи. Начинайте и вы!
     - Яблонька может вертеть мной, как ребенок погремушкой.  Тряхнула - и я
начинаю греметь. Позвольте мне назвать свою историю -

     О сумасшедшем, которого обманули
     Два года  тому назад  проживал я летом в одном из своих имений... Река,
сенокос, парк,  огромный плодовый  сад -  хорошо!  Приехал  ко мне  в  гости
приятель, кандидат  прав - Зубчинский.  Уселись мы с  ним на веранде, увитой
диким  виноградом, играть в шахматы  - оба  были страстные шахматисты. Сбоку
столик,  на  столике   белое  вино  со  льдом,  ягоды,  бисквиты  -  хорошо!
Передвигаем  фигуры, болтаем  о том о сем, вдруг  он, сделав удачный ход, на
минутку призадумался, посмотрел на меня странными глазами и говорит:
     -  Что,  если  шахматного  коня  сеном  накормить?  Можно тогда  партию
выиграть?
     Шутка была глупая. Я пожал плечами, снисходительно усмехнулся и говорю:
     - Что за дикая мысль пришла тебе в голову?
     - Нет не дикая! (И  смотрит на  меня  нехорошими  глазами.)  Нет-с! Не!
Дикая!  Сено  - великая вещь.  Если теноров кормить  сеном, они  как соловьи
будут петь! А вам все жалко?! Лошади у вас живут без сена - безобразие!
     -  Николай  Платоныч, - испуганно говорю я. - Что это ты,  от жары, что
ли? Опомнись! Завизжал он дико, пронзительно:
     - Не  потерплю! У  самого сенокосы по пятьсот  десятин,  а он лошадей с
голоду морит!! Во мне, может быть, душа лошади - и я страдаю! Подлецы!!
     Волосы у него сделались влажными, встали дыбом.
     Я его взял за руку, а он как обожженный отскочил, закричал, перекинулся
через перила веранды и давай по клумбам сигать, точно жеребенок...
     - Ход коня! - кричит снизу. - Видишь? Парируй, подлец!
     Прыгал  он,   прыгал,  наконец,   очевидно,  острый  пароксизм  прошел,
утомился,  притих, улегся на  ступеньках  веранды  и  принялся тихо, жалобно
плакать.
     Я долго стоял над ним в раздумье. Положение было жестокое и глупое. Что
Зубчинский мой сошел с ума, - я, конечно, не сомневался. Но что с ним делать
дальше?  Помешательство, очевидно, буйное.  Связать его и запереть в сарай -
жаль.  Все-таки  приятель.  До  ближайшего  доктора   двадцать   верст,   до
губернского  города,  в  котором была и лечебница для  умалишенных,  - около
тридцати. Но как довезти его туда, этакое  сокровище? Сумасшедшие необычайно
подозрительны,  хитры, и,  конечно, мой Николай  Платоныч сразу  догадается,
куда я его везу... А  догадается - страшных  вещей может наделать.  Силища у
них в этом состоянии непомерная - и Телохранителю, пожалуй, не справиться.
     Пока я стоял так над  ним  в  раздумье,  приблизился мой  управляющий -
человек  со светлой головой, бывший  провинциальный актер,  потянувшийся  за
мной  на  лоно природы.  Он  из  окна  своего  флигеля  видел, какие курбеты
выделывал на клумбах мой кандидат прав, и поспешил на помощь.
     Я  отвел  его  в сторонку, посвятил в  двух  словах  во всю  эту глупую
историю, спрашиваю:
     - Что делать?
     - Не иначе как в город везти нужно, в сумасшедший дом.
     -  Да ведь  как  его  отвезешь-то? Ведь  он тут все  переломает  и  нас
перекалечит.
     - Хитростью надо взять.
     Призадумался я - и вдруг, как птица крылом по воде, зацепилась у меня в
мозгу мимолетная, но очень светлая мысль.
     -  Вот что...  - сказал я.  -  Вы  можете часа  на  четыре притвориться
сумасшедшим?
     Смотрит на меня управляющий умными глазами, ухмыляется:
     - Конечно, могу. Актером я был неплохим.
     -  Ну  и ладно. Попробую  подловить на  это  беднягу.  Сядьте-ка там за
столом и  скроите физиономию по возможности  наиболее идиотскую.  А я  с ним
поговорю.
     А  Николай Платоныч  плакал, плакал и затих.  Задремал, что ли... Сел я
около него на ступеньки веранды, потряс его за плечо и говорю:
     -   Николай  Платоныч,  а,  Николай  Платоныч!  Поднял  он  измученное,
осунувшееся лицо и спрашивает:
     - Что тебе?
     - Послушай... У меня, брат, большое несчастие!
     - А что такое?
     - Мой управляющий с ума сошел. В его тусклых глазах блеснул интерес.
     - Да что ты? Гаврилов? С ума сошел? С чего же это он?
     - А  черт его  знает. Понимаешь, стал уверять, что он нынче утром крысу
проглотил.
     - Вот дурак-то! Как же это человек может проглотить крысу?
     -  То же  самое и  я  ему говорю! Никаких  резонов не принимает - сидит
внутри крыса, да и только!
     - А знаешь что? Дай я с ним поговорю. Может, урезоню.
     Подошел к управляющему. Стал  разглядывать  его  с огромным интересом и
сочувствием.
     - Послушайте, что с вами случилось?
     - Крыса внутри сидит. Нынче нечаянно проглотил.
     - Ну, Гаврилов,  голубчик!  Подумайте  сами: ведь  это вздор.  Как  это
человек  может  проглотить  крысу?  Ведь вы  человек  интеллигентный, знаете
строение гортани, пищевода...
     У моего Гаврилова лицо до того тупо-идиотское, что смотреть противно.
     -  Раз я  вам  говорю,  что  у меня  внутри крыса, значит, она там. Вот
приложите руку к животу - слышите, как скребет когтями внутри?
     -   Поймите,  что  никакое  живое  существо   не  выдержит  температуры
желудка...
     -  Не  морочьте  голову...  Вы  подкуплены  хозяином.   Плюнул  Николай
Платоныч, отошел ко мне.
     - Форменный  сумасшедший! Я ему  логически доказываю, что не может быть
живая  крыса  в  человеческом  животе,  а  он  черт  его  знает  что  несет.
Послушай... Давай его полечим, а?
     - Чем же его лечить?!
     - Покормим сеном. Живые  соки, которые  находятся в стебельках  свежего
сена, могут  оказать очень благодетельное действие на серое  вещество мозга.
Понимаешь - сочное сено! Накормим его, а? Я сделал вид, что размышляю.
     - Сено,  конечно, очень  полезная  вещь. Но  как его дозировать?  Очень
сильная доза может оказаться убийственной. Здесь без доктора не обойдешься.
     - Так отвези его в сумасшедший дом, там его поставят на ноги.
     - Я бы и отвез, но одному трудно. Друг Николай  Платоныч, выручи! Давай
его вместе отвезем.
     - Послушай... А вдруг он догадается, куда мы его препровождаем?
     - А ты с ним поговори. Соври что-нибудь.
     Николай Платоныч сомнительно покачал головой, приблизился к Гаврилову и
сказал, хитро на меня поглядывая:
     - Вот что, друг Гаврилов! Мы тут обсудили этот вопрос с крысой и решили
вас  везти в  город на операцию.  Раз крыса в  желудке, нужно его  вскрыть и
извлечь  оттуда  инородное тело.  А потом  уж я буду долечивать вас сеном  -
согласны?
     - Я боюсь докторов! Вообще же есть у меня один приятель - доктор, да он
в доме умалишенных служит. Глаза сумасшедшего радостно блеснули.
     - Ну, вот мы вас к нему и отвезем. Конечно, знакомый доктор лучше!
     Он подошел  ко  мне на цыпочках и подмигнул  на Гаврилова  с дьявольски
лукавым видом:
     - Все устраивается как нельзя лучше. Этот болван со своей глупой крысой
внутри сам лезет  в лапы  психиатров. Вели закладывать лошадей - мы его живо
домчим.
     И  вот,  когда  мы  уселись  в  экипаж,  нужно  было  видеть,  с  какой
трогательной заботливостью относился настоящий сумасшедший к поддельному. Он
закрывал   ему  ноги  пледом,  хлопотливо  засовывал   за  жилет  клок  сена
("Жизненная  эссенция сена  очень  хорошо размягчает  инородные тела  внутри
организма..."),  изредка во время пути обращался  к Гаврилову,  сочувственно
кивая головой:
     - Ну, что, Гаврилов?.. Успокоилась крыса?
     - Нет, ворочается, проклятая.
     -  Ах ты ж,  история какая. Ну, потерпи, голубчик... вот привезем тебя,
сделаем операцию - и все как рукой снимет.
     Приехали. У ворот дома умалишенных Зубчинский заботливо помог Гаврилову
выйти из экипажа и, деликатно поддерживая под локоть, стал всходить с ним по
ступенькам лестницы.
     Я шел сзади, а сердце отчего-то тоскливо ныло.
     На наше счастье в приемной находился в тот момент  доктор с ассистентом
и два здоровенных служителя в белых халатах.
     - Чем могу служить? - деловито  спросил доктор. Оставаясь  благоразумно
около входных дверей, я сделал незаметный знак доктору и сказал:
     -   Да  вот   приятель  у   меня  захворал.  Не   можете  ли   вы   его
освидетельствовать?
     -  Понимаете,  доктор,  -  развязно  вступил в  разговор Зубчинский.  -
Вообразил он, что в его животе сидит крыса, и...
     -  Дело,  собственно,  не во мне, -  вежливо  шагнул вперед, кланяясь и
делая знак доктору, Гаврилов. - А мы привезли к вам господина Зубчинского...
     Доктор опытным взглядом окинул лица обоих и сразу понял, в чем дело.
     -  То  есть он шутит,  - насильственно улыбаясь и странно дрожа, сказал
заискивающе Зубчинский. - Если крыса действительно сидит внутри, то препарат
свежего сена...
     - Хорошо, хорошо. Но вы, господин Зубчинский, пока отдохните, вы устали
с дороги. Уведите этого господина в восьмой номер!
     Глаза Зубчинского  странно  округлились, он дернулся вперед,  но четыре
могучие руки уже клещами держали его сзади. Он увидел ясно сразу, все в один
момент: Гаврилова,  деловито  что-то  шепчущего  на  ухо  доктору,  и  меня,
отворачивающего от него смущенное лицо,  меня, который  уговорил его помочь,
меня, который уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, покинуть его.
     И  страшный, как  лязг  железа,  стон прорезал  застоявшийся больничный
воздух:
     - Обманули!!! Доктор, они меня обманули!! Погиб!!
     Не помня  себя я выскочил  из  приемной, кубарем  скатился с лестницы и
опомнился только тогда, когда Гаврилов догнал меня на улице, усадил в экипаж
и мы  выехали  снова на  степной  простор  среди желтеющих  полей.  Гаврилов
молчал,  но,  если бы даже  он  заговорил, я бы не  слышал  его голоса.  Все
заглушалось этим до сих пор звенящим в ушах пронзительным криком, в  котором
слилось все человеческое отчаяние, ужас, страшный упрек и огромное страдание
при столкновении с подлостью людской:
     - Обманули!!!
     Рассказ  произвел большое  впечатление.  После общего молчания  лежащий
около  Яблоньки  Новакович  вздохнул  своей  могучей  грудью так,  что  даже
приподнялся корпусом, и сказал задумчиво:
     - Эти две истории -  ваша, Меценат, и Мотылька- навалились на меня, как
две надгробные  плиты.  Я  возлагаю  большие  надежды на Яблоньку  в  смысле
освежения этой склепообразной, скелетоподобнои атмосферы. Рассказывайте, что
хотите,  Яблонька,  и  если   даже  вы   заткнете  какой-нибудь  иллюминатор
дельфином, все равно окружающие будут в восторге.
     Яблонька погладила  нежной, как лепестки  розы,  рукой  огромную голову
белого медведя  и,  сжав значительно губки,  погрузилась  в  задумчивость...
Потом решительно тряхнула жидким золотом своих растрепавшихся волос.
     - История моя так же коротка, - улыбаясь, сказала она, - как и случай с
двуногой собакой, хотя я и не так ленива и  односложна,  как ее  автор Кузя.
Так как у нас уже установилось правило, чтобы давать рассказываемым историям
заглавия, то моя история должна называться несколько легкомысленно -

     Связался черт с младенцем
     Два года тому назад жила  я с родными на даче. При  даче был  небольшой
парк, который непосредственно переходил в  лес, отделяясь от него деревянным
высоким забором.  По сю  сторону  забора стояла скамья,  на которой я любила
сиживать с томиком Тургенева или  Гончарова, пригретая  солнышком,  овеянная
смолистым ароматом деревьев...
     Сижу  однажды,  читаю,  вдруг  -  слышу  за  забором  шорох.  Сначала я
подумала,  что  это пробирается  кто-нибудь из гуляющих дачников,  переждала
немного, опять углубилась в  чтение, вдруг  ухо мое  ясно уловило за забором
чье-то дыхание. Человек всегда инстинктивно чувствует, что за ним наблюдают,
и я это сразу почувствовала: за забором в щель меня кто-то разглядывал...
     - Кто там? - строго спросила я.
     И вслед за этим услышала шорох чьих-то быстро удаляющихся шагов.
     Тут  же этот пустяк сразу и вылетел из моей головы, но вечером, когда я
вернулась с прогулки по озеру в свою комнату, мне в глаза бросилась странная
вещь: на  туалетном столике, прислоненный  к  зеркалу, стоял образ святителя
Николая Чудотворца  в  золоченой  ризе.  Вне себя  от  удивления, я  позвала
прислугу, опросила всех домашних - все выразили  полное  недоумение:  такого
образа ни у кого в доме не было  и в мою комнату никто не заходил, тем более
что дверь была мною заперта.
     Мы все в душе немного Шерлоки Холмсы, поэтому я, оставшись  одна, стала
на колени  и внимательно  освидетельствовала ковер. Следов, конечно, никаких
не было, но по  линии от раскрытого окна до  туалетного столика я обнаружила
несколько песчинок, лежавших небольшими островками  на определенном  друг от
друга расстоянии. Конечно, это мне ничего не объяснило, так как и сама могла
занести  на подошвах эти песчинки,  - пришлось предать  чудотворный случай с
Николаем Чудотворцем забвению.
     Но  дня через  два  повторилось  то же  самое: утром чье-то  дыхание за
забором  и  шорохи,  вечером   на  туалетном  столике  я  обнаружила  флакон
французских духов, уже откупоренный и начатый.
     Я опять взяла всех на допрос, и снова все отозвались  полным незнанием,
а горничная посоветовала запирать мое окно, выходящее в сад.
     Я так и  сделала, но на четвертый  день окно оказалось открытым,  а  на
столике лежало несколько книг в великолепных переплетах, но по содержанию их
подбор  был самый странный: два тома Энциклопедического словаря, том  стихов
Бодлера,  роскошное  издание  "Бабочки  Европы" Мензбира  и  "Семь  смертных
грехов" Эжена Сю в русском переводе...
     Мне  сделалось  не  по себе. Очевидно, кто-то через окно являлся в  мою
комнату, как  к себе домой,  и хотя ничего не уносил, а, наоборот,  одаривал
меня  же,  но, согласитесь,  неприятно  чувствовать,  что  "мой  дом  -  моя
крепость", это  фундаментальное  правило  англичан, уже  кем-то неоднократно
нарушено.
     На  другое утро я, не переставая размышлять об  этой  дурацкой истории,
захватила томик  Бодлера  и "Бабочки Европы" с целью рассмотреть  все  это и
направилась  к  своей любимой  скамейке. Снова  за  забором  шорох и  чье-то
дыхание...  Я  подождала  немного,  сделала  вид,  что  всецело погружена  в
разглядывание раскрашенных  политипажей -  и  вдруг,  как  молния,  внезапно
обернулась назад. Взгляд мой успел схватить чью-то  рыжую голову в жокейской
фуражке, при моем движении вдруг провалившуюся вниз с легким восклицанием.
     -  Послушайте,  молодой  человек,  -  строго сказала  я. - Подглядывать
неблагородно. Лучше уж покажитесь, чем прятаться за забором, как заяц.
     -  Я  не прячусь,  - сконфуженно  пробормотал рыжий  "молодой человек",
снова выглянув из-за забора. - Я тут... вообще на сад любуюсь.
     Вдруг  взгляд моего нового знакомца упал  на книгу  Мензбира, которую я
держала в руках, и лицо его засияло от удовольствия:
     - Понравилось  вам, барышня? - спросил  он,  указывая грязной  рукой на
книгу. - Книжонка, кажется, стоящая. А? Чудеса, можно сказать, природы!
     И тут я сразу догадалась, кто был автором всех этих нелепых подношений.
     - Значит, это вы лазите через окно в мою комнату?  - сурово спросила я,
еле удерживая улыбку при виде его смущенного лица.
     - Простите, барышня.  Я ж ничего и не взял у вас. Наоборот, презентовал
кой-чего на память.
     - Зачем же вы это делаете?
     - Очень вы мне приятны, лопни мои  глаза! На вас и  поглядеть-то - одно
удовольствие. Сломайте мне два ребра, ежели вру!!
     Объяснение  в  любви  от такой нелепой рожи  не  могло польстить  моему
женскому тщеславию, и я сказала еще суровее:
     - Чтоб этого больше  никогда не было, слышите? И потом, я не хочу, чтоб
вы тратили деньги на подобные глупости!
     -  Тю!  Кто  это?  Я  трачу?  Об  этом  не извольте  беспокоиться -  ни
копеечки-с! Все задаром. А об