тов. - Шутка наша хороша, конечно...  Она  забавна, тонка и остроумна.
Но  как мы  из нее в конце  концов выпутаемся?! Представьте  себе, что  этот
бездарный идиот вдруг действительно каким-нибудь чудом выпустит книжку своих
стихов. Что тогда? Ведь скандал будет на весь мир?!
     Мотылек, сидевший  до этого в  глубокой  задумчивости, вдруг вскочил и,
собрав  свое  лицо в такие  складки,  что  они казались трепетавшим  клубком
судорожно  извивавшихся  змей,  вдруг  прошипел с самой настоящей  злобой  в
голосе:
     -  И  пусть!  И  пусть!  Я давно уже  жажду  такого  звонкого  мирового
скандала! Ведь подобного болвана, как эта Куколка, в сто  лет не  отыщешь! И
какой самоуверенный болван! Пусть будет скандал! Так и надо! Так и надо!
     - Чего ты,  -  даже отшатнулся  от него  Кузя.  -  Смотрите,  взбесился
человек! Лицо-то у  тебя - будто черт  лапой смял. Эй, морщины! Вольно! Марш
по местам!
     - Я давно, давно поджидал такого  случая!! Обратите внимание на меня! Я
пишу,  творю  вещи  кровью моего  мозга, изливаю лучшие свои  чувства, щедро
бросаю в тупую толпу целые пригоршни подлинных бриллиантов - и  что же?!  Я,
как слизняк, пребываю  во тьме, в  неизвестности!  Критика даже не  замечает
меня, публика глотает мои произведения, как  гиппопотам - апельсины или  как
та  гоголевская  свинья, которая съела мимоходом  цыпленка и сама  этого  не
заметила!! Так  я  ж  тоже плюю на  них  на всех! Более  того! Я хватаю  эту
Куколку и швыряю  ее им всем  в  гиппопотамью  морду!!! Нате, нате  вам! Вот
достойный вас  поэт. Смакуйте его, жуйте вашими беззубыми челюстями! Эввива,
поэт Шелковников! Кузя!! Друг ты мне  или нет? Так пиши  еще о Шелковникове,
звони, ори на весь мир -  я буду тебе помогать! Я буду читать лекции о новом
поэте Шелковникове, устрою целый  ряд докладов, лекций, рефератов -  и когда
толпа, как стадо,  ринется к его ногам, я плюну им в лицо и крикну: "Вот ваш
бард! Я, как Диоген с фонарем, отыскал самое бездарное и самоуверенное,  что
есть  в  мире,  и,  хохоча,  склонил ваши  воловьи шеи перед  этим апофеозом
пошлости! Кланяйтесь ему, кланяйтесь, скоты!"
     Он упал в кресло и, закрыв лицо руками, погрузился в молчание.
     Остальные трое, ошеломленные этой неожиданной бешеной  вспышкой, стояли
вокруг  него, не зная, что сказать. Они  хорошо знали Мотылька, но сейчас на
них глянуло совсем другое, новое лицо этого беззаботного человека.
     Когда  же  молчание  сделалось невыносимым, Кузя решил  смягчить  общее
настроение.
     - Здорово!  -  усмехнулся  он. - Мы-то в простоте душевной  думали, что
"игра  с  Куколкой"  - просто  новенькая  забава  скучающей  части  русского
мыслящего общества, а Мотылек -  вишь ты, дай Бог ему здоровья  -  взял да и
подвел  под  эту дурацкую историю прочный  идеологический фундамент... Умная
голова - наш Мотылек!
     Меценат засвистел, подошел к неоконченному  бюсту Мотылька и, оглядывая
свое произведение, сказал:
     -  Попробую  сделать  тебе такое лицо, которое я видел сейчас, и назову
это произведение: "Ярость".
     - Трудно  это,  Меценат! - подхватил  Новакович.  - Для  морщин на лице
места не хватит.
     Все шутили, но... в глубине души были очень удивлены. Чрезвычайно.
     Впервые  веселый Мотылек повернулся ко всем столь  неожиданной стороной
своей разнообразной натуры.


Глава VIII. О ЯБЛОНЬКЕ И ЕЕ ФИЗИЧЕСКИХ И ДУШЕВНЫХ СВОЙСТВАХ



     У Мецената и его  клевретов была  непонятная страсть: награждать  всех,
кто  с  ними  соприкасался,  прозвищами.  Этим как  будто вносился  какой-то
корректив  в  ту  слепую  случайность, благодаря которой человек  всю  жизнь
таскает на  своих  плечах имя, выбранное не по собственному вкусу или  вкусу
других,  а взятое  черт  знает  откуда:  почему  этот элегантный,  одетый  с
иголочки парень  именуется  Иван  Петрович  Кубарев,  а не Виктор  Аполлоныч
Гвоздецкий,  почему  та  пышная  черноволосая красавица  называется  Людмила
Акимовна, когда по всяким соображениям гораздо  более подходило бы ей пышное
черноволосое имя: Вера Владимировна?
     Бессознательно,  но, вероятно,  именно поэтому  клевреты крестили  всех
окружающих по-своему.
     Самой  удачной,  меткой кличкой  у  компании  считалась  Полторажида  -
кличка,   которую   прицепили   к   невероятно   длинному   рыжему   унылому
еврею-портному, часто освежавшему несложный гардероб клевретов.
     И  совсем  уже несправедливо  звучала  "Кальвия Криспинилла" - Magistra
libidinium Neronis, как окрестили добрую русскую няньку  Анну Матвеевну... В
ее  характере ничего не было общего с "профессоршей Неронова разврата", хотя
Мотылек и  божился, что  она не  только снисходительно  относится к объектам
Меценатовых  сердечных  увлечений, но  даже  сортирует  их  на  "стоящих"  и
"нестоящих"  и  ведет  с ними  по телефону  длинные  беседы  принципиального
свойства.
     Одной из  удачных кличек  считалась  также сокращенное  "Яблонька"  или
официальное - "Яблонька в цвету", потому что это поэтическое название вполне
соответствовало внешности Нины Иконниковой.
     Высокая гибкая блондинка с огромными синими глазами, любовно озиравшими
весь Божий мир, с  пышной  короной белокурых, нежных, как  шелковая паутина,
волос,  вся  белая,  ароматная,  будто  пахнущая яблочным цветом, с  высокой
грудью  и  круглыми  плечами,  упругая,  здоровая и свежая,  как  только что
вылупившееся яичко. Походка у нее была изумительная: идет и вся вздрагивает,
будто невидимые волны  пробегают  по телу,  будто спелый  колос волнуется от
налетевшего теплого летнего ветерка...
     Однажды некий экспансивный  прохожий не  выдержал: остановился  посреди
улицы, сложил молитвенно руки и пылко воскликнул:
     - Боже мой! И пошлет же Господь в мир такую красоту!
     Она нисколько не была шокирована этим  восклицанием; приостановилась и,
мило улыбнувшись, поблагодарила:
     -  Спасибо вам  за  ласковое  слово.  Мне приятнее всего,  что в  вашем
комплименте дважды встречается слово "Бог". Значит, что вы хороший человек.
     И пошла дальше как ни в  чем не бывало,  прямая  и гибкая, как  молодой
тополь, по-прежнему приветливо улыбаясь синему небу.
     Первым познакомился с Яблонькой Мотылек. Этот расторопный поэт  однажды
долго шел за ней по боковой аллее Летнего сада и потом, восхищенный, потеряв
над  собой  власть, как  он вообще  всегда  терял  власть  над  своим бурным
темпераментом, вдруг подошел к ней и вступил в разговор.
     - Куда вы идете? - порывисто спросил он.
     - В библиотеку. Книгу менять.
     - И я пойду с вами.
     - Вы тоже идете книгу менять? - спросила она просто, без всякой иронии.
     - Нет... я  этого...  Давно собирался  абонироваться... Да  представьте
себе, не знаю, как это сделать. Это сложно?
     - Совершенно несложно, -  мило  рассмеялась она. - Пойдемте,  я вам это
устрою.
     Мотылек бурно зашагал за  ней, но, когда оба предстали перед прилавком,
на котором лежали толстые каталоги, Мотылек вдруг ощутил, что он оступился и
летит  вниз головою  в  глубокую пропасть: он сейчас только  вспомнил, что у
него в кармане всего тридцать копеек, а плата за абонемент в месяц с залогом
превышала эту сумму ровно в семь раз.
     - Вот  вам бланк, -  сказала  будущая Яблонька, - обязательно  напишите
ответы на вопросы и здесь подпишитесь.
     Чтобы отсрочить окончательно  гибель и позор, Мотылек долго возился над
маленьким  листком, собирал и  распускал  свои знаменитые морщины, раза  два
даже смахнул тайком пот со лба, каллиграфически выписал свою фамилию, сделал
росчерк - роковой час расплаты придвинулся вплотную.
     - Ну, что  ж  вы?  - поощряла  его  Яблонька. - Теперь  остается только
заплатить и выбрать книгу по каталогу.
     Мотылек тоскливо поглядел на ее свежие губы, поскреб яростно  холодными
пальцами затылок и вдруг брякнул:
     - Послушайте... Можно вас отозвать в сторону на два слова?
     - Что случилось? Пожалуйста. Они отошли в сторону.
     - Милая девушка! Видели вы еще когда-нибудь такого мерзавца, как я?
     Ее губы дрогнули, и глаза немного затуманились...
     - Что вы такое говорите... Разве можно так?
     -  Мерзавец!  -  в  экстазе  воскликнул Мотылек.  -  Форменный  подлец!
Слушайте  же, как кается Мотылек! Слушай весь  православный народ! Книга мне
была нужна? По морде мне нужно было хлопнуть несколько раз этой книгой! Ведь
это  я  к вам  просто  пристал давеча  в Летнем  саду -  пристал,  как самый
последний уличный нахал!! А вы, святая душа, даже  не  догадались!  Вы,  как
Красная Шапочка, доверчиво разговорились с Серым Волком...
     -  Да  вы  не похожи на  Серого  Волка,  - рассмеялась одними лучистыми
синими глазами Яблонька. - У вас доброе лицо. А я боюсь только пьяных.  И то
я  одного пьяного однажды  вечером устыдила.  С  ними  только нужно побольше
простой примитивной логики. Подходит он ко мне вечером на Владимирской улице
и говорит:  "Пойдем  со  мной,  барышня".  Конечно,  можно бьшо  бы  позвать
городового - в двух шагах стоял, - но мне жалко сделалось этого пьяненького.
"Куда  же,  -  я  говорю,  -  мне  с  вами  идти?" -  "Пойдем  поужинать". -
"Смотрите-ка, - говорю, - какая жалость... А я уже поужинала!" - "Да что вы,
-  опечалился он. -  Экая  жалость! Ну, вина выпьем,  что ли?"  - "Вина  мне
нельзя!  Доктор  строго запретил". Призадумался: "Как же быть?" - "Уж я и не
знаю".  - "Что ж  мне  с вами делать  все-таки?  А может  быть, бокальчик бы
одолели?  Попытались бы, а?" - "Да  нет уж, и пытаться  не стоит". Совсем он
сбился с толку. "Что ж мне с вами делать?" - "Да уж придется, верно, махнуть
на меня рукой. А вы бы  спать лучше пошли... а? Вон у вас вид какой усталый.
Небось  заработались". Всхлипнул он, утер мокрые усы и  говорит:  "А  что вы
думаете  -  и пойду! Никто меня не  понимает, а вы  поняли! Главное теперь -
спать". Снял  котелок,  поклонился - и разошлись мы в наилучшем расположении
духа.
     -  Вот   вы  какая!  -  восхитился  Мотылек.  -   Вам  бы  с  Меценатом
познакомиться - он бы вас очень оценил.
     - Кто этот Меценат?
     - Кто?! А вот кто: у вас два рубля есть?
     - Есть.
     - Дайте мне на несколько минут. Вот спасибо. Теперь я беру вашу книгу -
что там у вас? Новая книга Локка. Меценат, наверное, не читал. А вы возьмите
свеженькую - и пойдем.
     - Куда? - засмеялась Яблонька.
     - Я вам долг отдам. Я, миленькая моя, человек честный. Ну, живо, живо!
     - Да куда вы меня тащите, сумасшедший человек!
     Но  Мотылек уже запылал,  задергался, как он пылал и дергался всегда...
Взял Яблоньку под руку, озабоченно собрал в дорогу все свои морщины и повлек
сбитую с толку Яблоньку на улицу.
     - Вы очень странный человек, - робко успела пролепетать Яблонька.
     -  Да уж  и не говорите. Кончу я  жизнь  или  знаменитым  поэтом, или в
сумасшедшем доме... Девушка!  Любите ли  вы  красоту  мира? Она  во всем:  в
плакучей  иве,  склонившейся над тихо  плывущей  рекой,  в  угрюмой прямизне
петербургской  улицы,  в  новом  интересном  человеке,  а  человек   этот...
Девушка!!  Что может  быть  интереснее Мецената?  Нашего  доброго,  мудрого,
благородного Мецената -  этого ленивого льва  с  львиной гривой  на  львиной
шкуре, льва, наполовину  бросившего свою  прекрасную львицу - ради  красоты,
свободы и созерцательности!
     -  Я  вас не  совсем  понимаю,  -  мягко  возражала  Яблонька,  пытаясь
освободить свою руку.
     - И не  надо! Сейчас не понимаете - потом поймете! Скоро поймете.  Даже
сейчас! Вот  мы  уже  у  Меценатова  подъезда. Эй,  швейцар!  Немедленно  же
вызовите  из второго номера хозяина  -  скажите, по очень  важному, спешному
делу. Живо!
     - Вы очень странный, - покачала  головой Яблонька. - Очень;  но  вы  не
страшный. Только зачем Меценат? Может быть, он занят сейчас чем-нибудь, а вы
его отрываете. Не лучше ли в другой раз?
     - Ни-ни! Да  вот  уже его шаги. Видите, как  он мягко спускается -  как
старый  добрый  лев.  А  за  ним слышен тяжкий  бег  буйвола - это, конечно,
Телохранитель.
     Меценат, а за  ним  Новакович, оба  без  шапок,  выскочили на улицу  и,
увидев около Мотылька белокурую красавицу, замерли, молчаливые, удивленные.
     -  Меценат!  Я  вас  сейчас  же,  сейчас,   прямо-таки  вот  немедленно
познакомлю, но...  дайте мне  сначала  два  рубля. Вот вам за это  книга. Вы
абонированы! Локка книга. Читайте ее, она интересная. Ведь книга интересная?
- стремительно обратился он к Яблоньке.
     - Интересная, - спокойно улыбнулась она,  разглядывая  странную группу:
Мецената  в засыпанном пеплом бархатном  пиджаке  и выглядывающего из-за его
плеча мощного студента Новаковича.
     - Скорей два рубля, Меценат! Спасибо!  Вот вам, благодетельная фея, мой
долг,  а теперь можно и познакомить  вас. Это Меценат. Правда, чудный? А тот
пещерный  медведь сзади - Телохранитель. Новакович! Дай тете ручку и  шаркни
ножкой. Господа! Эта девушка - лучшая в столице. Я с ней заговорил на улице,
как мерзавец,  а она ответила  мне, как святая.  А красота какая! Хотите, мы
будем  на  вас  молиться?  Лампадку  зажжем!  Песнопение  для  вас  сочиним.
Телохранитель! Подбери глаза - а то на мостовую рассыплешь. Меценат! Видите,
как  я вас  люблю!  Увидел воплощение  красоты,  и  первая  моя  мысль  -  о
Меценате!.. "Меценат! -  подумал  я. - Ты будешь бедный, если  не увидишь ее
хоть издали!"  А  Новакович, светлая  девушка, тоже хороший  - двумя  руками
девять пудов выжимает.
     - Мотылек  с ума сошел, - усмехнулся первый пришедший в себя Меценат. -
Позвольте узнать ваше имя?
     - Нина Иконникова.
     - А вы  знаете, как  я вас  назвал, когда  вы  так  вот  стояли, белая,
ласковая, около этого корявого пня? Подумал я: яблонька в цвету!
     - Гип, гип, ура, Яблонька! - заорал Мотылек на всю улицу.
     - Вы не обидитесь,  - улыбаясь, спросил  Меценат, - если я предложу вам
зайти  к нам отдохнуть от трескотни Мотылька. Они оба люди,  которые могут с
непривычки ошеломить, но публика, в общем, не страшная.
     - Я  должна спешить домой,  - ответила, подумав, Яблонька, - но если вы
не будете меня задерживать, я минут десять посижу.
     - Яблонька, - сказал Новакович, выдвигаясь вперед. - За то, что вы  нас
сразу  поняли, и доверились, и идете  к нам, я отныне даю присягу быть вашим
рыцарем,  защищать  вас  от  всяких  невзгод,  а   если  кто-нибудь  посмеет
что-нибудь лишнее - оторву  голову  и  суну ему  под  мышку. Господа! Дорогу
Яблоньке!
     И,  когда Яблонька шагнула на  площадку Меценатовой квартиры, Новакович
одним  движением  снял с себя тужурку и почтительно  подбросил  ее под ножки
Яблоньки.
     "И жители восторженно встречали  ее,  -  неизвестно откуда процитировал
Новакович, -  и  расстилали  плащи  перед  ней,  чтобы  ее нежной  стопы  не
коснулась грубая земля".
     - У вас сзади  рукав рубашки разорвался, - заботливо заметила Яблонька,
осматривая рукав Новаковича. - Если у вас найдется нитка и иголка - я зашью.
     - Вот девушка!.. Если бы я был достоин - я поцеловал бы край ее платья,
- вздохнул Новакович, толкнув Мотылька плечом.
     Яблонька  вступила  в  знаменитую гостиную  Мецената и  с  любопытством
огляделась.
     - Уютно у  вас,  а  только  странно.  И  солнца  мало.  Отчего портьеры
задернуты?  А  для  пепла  полагается  пепельница,  а не  ковер  и  не плечи
бархарного пиджака. Где у вас щетка? Я вас почищу немного...
     Яблонька посидела самую чуточку, скушала одну грушу, поправила  висящую
криво  картину и  уже  надевала перед зеркалом воздушную  шляпку,  собираясь
уходить, как в дверях показалась Анна Матвеевна.
     -  Экое  чудо у  нас,  -  охнула  она, разглядывая  Яблоньку.  - Вы бы,
барышня, подальше от них были! Это ведь сущие разбойники - обидят они вас.
     - Меня, бабушка, невозможно обидеть, - рассмеялась Яблонька. - Я в Бога
верю  и всех  людей люблю. Какие  же  они разбойники?  Странные  немного, но
милые.
     - Этакими милыми в пекле все дорожки вымощены. Как звать-то вас?
     - Яблонька, - выскочил сбоку Мотылек.
     - Яблонька и есть.  До чего ж ладная девушка. Хоть бы вы  их, сударыня,
усовестили, чтоб коньячища этого не лакали спозаранку...
     - Анна Матвеевна! Да ведь мы по рюмочке!
     - Знаю, что по рюмочке. В этакую рюмочку тебя и поп при святом крещении
окунал. Скушать чего не хотите ли, сударыня?
     - Нет,  спасибо,  мне идти  надо...  Буду  в этих местах  -  зайду  еще
посмотреть, как вы тут живете. А коньяк лучше не пейте. Хорошо?
     -  Сократимся,  - усмехнулся Меценат.  - А  если вам нужны какие-нибудь
книги - так моя библиотека к  вашим услугам. Ройтесь, разбрасывайте - у  нас
это принято.
     Яблонька ушла, звонко поцеловав Анну Матвеевну на прощание.
     После ее ухода нянька  подошла к  креслу,  грузно  уселась  в  него  и,
посмотрев на победоносно переглядывавшихся клевретов, строго сказала:
     - Ну, ребята... Не пара она вам. Не по плечу себе дерево рубите.
     - Кальвия, -  возразил Мотылек, обнимая  ее седую  голову. - Где же это
видано,  чтобы Мотыльки да  рубили Яблоньки? Наоборот,  я буду порхать около
нее, вдыхая аромат, буду порхать - вот так!
     Он  вспрыгнул на оттоманку, перемахнул  на  стол,  оттуда обрушился  на
плечи Новаковича и наконец, тяжело дыша, сполз с Новаковича на пол.
     - Мотылек,  -  сказал  размягченный Меценат.  -  За  то, что ты сегодня
вспомнил, подумал обо мне - я дарю тебе изумрудную булавку для галстука. Она
тебе нравилась.
     - А  я, - торжественно подхватил Новакович, - никогда больше по позволю
Кузе говорить, что все твои  произведения читал у  чужих  авторов в немецких
журналах!! Ты совершенно оригинальный писатель, Мотылек!
     - А я, - проворчала нянька,  - оборву тебе уши,  если ты будешь бросать
мне на ковер апельсиновую шелуху.
     - Кальвия! Я  вас так  люблю,  что отныне буду есть  апельсины вместе с
кожурой.
     И все впоследствии не исполнили своих обещаний, кроме Мецената, булавка
которого  навсегда  украсила  тощую  грудь Мотылька, как память о  Яблоньке,
изредка,  как скупой  петербургский  луч, заглядывавшей  в темную Меценатову
гостиную.


 * Часть II. ЧЕРТОВА КУКЛА *


Глава IX. В КАВКАЗСКОМ КАБАЧКЕ



     В уютном, увешанном восточными коврами  и уставленном по стенам тахтами
отдельном  кабинете  кавказского  погребка   на  Караванной  улице  заседала
небольшая,  но  очень  дружная  компания  под  главным  председательством  и
руководством Мецената.
     Кроме  него  были:  Кузя,  Новакович  и  великолепная  Вера  Антоновна,
которая, как это ни странно, но выехала в свет из-за своей лени.
     Сегодня как раз был день ее  рождения,  и Меценат, созвав с утра  своих
клевретов, предложил отпраздновать  этот замечательный, с  его точки зрения,
день в квартире Веры Антоновны.  Но, когда  ей сообщили об этом по телефону,
она вдруг высказала чрезвычайную, столь не свойственную ей энергию,  заявив,
что лично прибудет к Меценату для обсуждения этого сложного вопроса.
     Приехала и, устало щуря звездоподобные глаза, заявила:
     - Послушайте, в уме ли вы?! Ведь это сколько хлопот, возни?.. Да ведь я
после  праздника буду  три  дня  лежать совершенно разбитая! Неужели  вы  не
знаете, что быть гостеприимной хозяйкой - это нечеловеческий труд! Пожалейте
же  меня - не приезжайте.  Ну,  не стыдно ли вам так  мучить  меня;  я  ведь
красивая и добрая...
     Мотылек застонал:
     - Кто же,  кто  вас мучит,  Принцесса?! Кто это осмелится, Великолепная
(две  клички Веры  Антоновны,  которыми наделили ее неугомонные клевреты при
молчаливом одобрении  Мецената)?!  Укажите мне такого мучителя  -  и я объем
мясо с его костей! Разве мы вас не понимаем?! Действительно - адская работа:
встреть каждого гостя  отдельно,  да скажи ему, подлецу, несколько  ласковых
слов,  да еще,  пожалуй, придется  ему  подкладывать кушанья на  тарелку?! А
предлагать  вино?  А приказать  переменить  приборы?!  Да ведь  еще же  меню
сочинять придется! Нам ли с ва