Аркадий Аверченко.
    Шутка


      OCR: Dmitry



 * Часть I. КУКОЛКА *



Глава I. ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО СКУЧАЕТ

     - Должен вам сказать, что вы все - смертельно мне надоели.
     - Меценат! Полечите печень.
     -  Совет неглупый. Только  знаешь,  Мотылек, какое лучшее  лекарство от
печени?
     - Догадываюсь: всех нас разогнать.
     - Вот видишь, почему я так глупо  привязан к вам:  вы понимаете меня  с
полуслова. Другим бы нужно было разжевывать, а вы хватаете все на лету.
     - Ну, что ж... разгоните нас. А через два-три дня приползете к нам, как
угрюмый крокодил  с  перебитыми лапами, начнете хныкать - и снова все пойдет
по-старому.
     - Ты, Мотылек, циничен, но не глуп.
     - О, на вашем общем фоне не трудно выделиться.
     - Цинизмом?
     - Умом.
     - Меня интересует один вопрос: любите вы меня или нет?
     - Попробуйте разориться - увидите!
     - Это опасный опыт: разориться не  шутка, а потом, если увижу,  что  вы
все свиньи, любящие  только  из-за денег, - опять-то  разбогатеть  будет уже
трудно!
     - Я вас люблю, Меценат.
     - Спасибо, Кузя. Ты так ленив,  что эти четыре  слова, выдавленные безо
всякого принуждения, я ценю на вес золота.
     В  большой  беспорядочной,  странно  обставленной комнате, со  стенами,
увешанными коврами, оружием и картинами, - беседовали трое.
     Хозяин, по  прозванию Меценат,  -  огромный, грузный  человек с  копной
полуседых волос на голове, с черными, ярко блестящими  из-под  густых бровей
глазами,  с  чувственными  пухлыми  красными  губами  -  полулежал   в  позе
отдыхающего льва на широкой оттоманке, обложенной массой подушек.
     У его ног  на ковре, опершись  рукой о края  оттоманки, сидел Мотылек -
молодой человек  с лицом, покрытым  прихотливой  сетью морщин и складок, так
что лицо его во время разговора двигалось и колыхалось, как вода, подернутая
рябью.  Одет  он  был с вычурной  элегантностью,  резко  отличаясь  этим  от
неряшливого Мецената, щеголявшего ботинками с растянутыми резинками по бокам
и бархатным черным пиджаком, обильно посыпанным сигарным пеплом.
     Третий - тот, кого  называли  Кузей, - бесцветный молодец с  жиденькими
усишками  и вылинявшими голубыми глазами - сидел  боком  в кресле, перекинув
ноги  через его ручку, и  ел  апельсин, не очищая  его,  а  просто откусывая
зубами кожуру и выплевывая на ковер.
     - Хотите, сыграем в шахматы? - нерешительно предложил Кузя.
     -  С  тобой?  Да ведь ты,  Кузя, в пять  минут  меня  распластаешь, как
раздавленную лягушку. Что за интерес?!
     - Фу, какой вы сегодня тяжелый! Ну, Мотылек прочтет вам свои стихи. Он,
кажется, захватил с собой свежий номер "Вершин".
     -  Неужели Мотылек способен  читать мне свои  стихи?  Что  я ему сделал
плохого?
     - Меценат!  С вами сегодня  разговаривать - будто жевать промокательную
бумагу.
     В комнату вошла толстая  старуха  с сухо поджатыми губами, остановилась
среди  комнаты,  обвела  ироническим  взглядом компанию и,  пряча  руки  под
фартуком, усмехнулась:
     - Вместо, чтоб дело какое делать, - с утра языки чешете.  И что  это за
компания такая - не понимаю!
     -  А-а,  -  радостно закричал Мотылек,  - Кальвия Криспинилла! Magistra
libidinium Neronis!
     -  А  чтоб  у  тебя  язык  присох, бесстыдник!  Этакими словами старуху
обзываешь!  Боря! Я тебя  на  руках нянчила, а ты им позволяешь такое! Нешто
можно?
     - Мотылек, не приставай к ней. И что у нее общего, скажи, пожалуйста, с
Кальвией Криспиниллой?
     -  Ну, как же.  Не краснейте, Меценат, но  я  пронюхал,  что она  ведет
регистрацию всех ваших сердечных увлечений. Magistra libidinium Neronis!
     -  Гм...  А  каким способом  ты  будешь с лестницы  спускаться, если  я
переведу ей по-русски эту латынь?..
     -  Тcсс!   Я  сам  переведу.  Досточтимая   Анна  Матвеевна!  "Magistra
libidinium  Neronis" - по-нашему "женщина,  украшенная добродетелями". А чем
сегодня покормите нас, звезда незакатная?
     - Неужто уже есть захотел?
     -  Дайте ему маринованного щенка по-китайски, - посоветовал Кузя. - Как
ваше здоровье, Анна Матвеевна?
     - А! И  ты здесь. И уж с утра апельсин жрешь. Проворный. А зачем шкурки
на пол бросаешь?
     - Что  вы, Анна  Матвеевна! Я, собственно,  бросал  их  не  на  пол,  а
наоборот,  в  потолок...  но  земное притяжение... сами  понимаете! Деваться
некуда.
     - Эко, язык у человека без костей. Боря, чего заказать на завтрак?
     -  Анна  Матвеевна!  - простонал  Меценат,  зарывая кудлатую  голову  в
подушки.  -  Неужели опять яйца всмятку,  котлеты, цыплята?  Надоело! Тоска.
Мрак. Знаете что? Дайте  нам свежей  икорки, семги, коньяку да  сварите  нам
уху,  что ли... И также -  знаете что? Тащите  все это сюда. Мы расстелим на
ковре скатерть и устроим этакий пикничок.
     - В гостиной-то? На ковре? Безобразие какое!
     - Анна  Матвеевна! -  сказал  Мотылек, поднимаясь с ковра  и приставляя
палец к носу. - Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути.
     - Ты  не  смей  старухе такие слова  говорить.  То-то ты весь в морщины
пошел. Взять бы утюг хороший да разгладить.
     - Боже вас  сохрани, - лениво сказал Кузя, вытирая  апельсиновый сок на
пальцах подкладкой пиджака, - его морщины нельзя разглаживать.
     - Почему?  - с  любопытством осведомился Меценат, предвидя  новую  игру
вялого Кузиного ума.
     -  А как  же! Знаете,  кто  такой Мотылек?  Это  "Человек-мухоловка". В
летний зной - незаменимо! Гений по ловле мух! Сидит он, расправив морщины, и
ждет.  Мухи  и рассядутся у него  на лице. Вдруг - трах! Сожмет сразу лицо -
мух  двадцать   в  складках   и  застрянут.  Сидит  потом  и  извлекает  их,
полураздавленных, из морщин, бросая в пепельницу.
     - Тьфу! - негодующе плюнула старуха, скрываясь за дверью.
     Громкий смех заглушил стук сердито захлопнутой двери.


Глава II. ПЕРВОЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ



     Не  успел смех угаснуть, как послышался  топот быстрых ног  и, крутясь,
точно степной вихрь,  влетел высокий, атлетического  вида  человек,  широкая
грудь  которого  и чудовищные  мускулы  плеч еле-еле  покрывались поношенной
узкой студенческой тужуркой.
     Он проплясал  перед компанией какой-то замысловатый танец и остановился
в картинной позе, бурно дыша.
     - Вот  и  Телохранителя черт принес, - скорбно  заметил  Кузя. - Прощай
теперь две трети завтрака.
     - Удивительно,  - промямлил  Мотылек, -  у  этого Новаковича физическая
организация  и  моральные эмоции, как  у черкасского быка, но  насчет свежей
икры и мартелевского коньяку - деликатнейшее чутье испанской ищейки.
     -  Так-то  вы  меня  принимаете,  лизоблюды?!   -  загремел  Новакович,
схватывая своими страшными руками тщедушного Кузю и усаживая  его на высокий
книжный шкаф. - А я все стараюсь, ночей для вас не сплю!..
     -  Телохранитель, - жалобно попросил  Кузя. -  Сними меня,  я больше не
буду.
     - Сиди!
     - Телохранитель!  Я  знаю, твоя доброта превосходит твою  замечательную
силу. Сними меня. У тебя тело греческого бога...
     Новакович самодовольно усмехнулся и, как перышко, снял Кузю со шкафа.
     - Тело  греческого бога, - добавил  Кузя, прячась за кресло, - а мозги,
как греческая губка.
     Раздался писк мыши  в могучих кошачьих лапах - снова  Кузя, как птичка,
вспорхнул на шкаф.
     - Меценат! - прогремел Новакович. - Вы скучаете?
     - Очень. Ты ж видишь. У этих двух слизняков нет никакой фантазии.
     - Меценат! Можете заплатить за хорошее развлечение 25 рублей?
     - Потом.
     -  Нет, эти  денежки - мои кровные. Предварительные расходы.  Надо  вам
сказать, ребята, что нынче утром выхожу я из дома, сажусь в экипаж...
     - В трамвай!.. - как эхо отозвался с высоты Кузя.
     - Ну, в трамвай, это не важно. Подкатываю к ресторану...
     - ...называемому харчевней, - поправил Кузя.
     - Что?  Ну, такое, знаете... Кафе одно  тут.  Вроде ресторана.  Сажусь,
заказываю бутылочку шипучего...
     - ...кваса, - безжалостно закончил Кузя.
     - Что-о? - грозно заревел Новакович.
     - Сними меня - тогда ври, сколько хочешь. Слова не скажу.
     - Сиди, бледнолицая собака. Ну, ребята, долго ли, коротко ли - неважно,
но познакомился  я в  этом кафе с одним  молодым  человеком...  Ароматнейший
фрукт! Бриллиантовая  капля росы на  весеннем  листочке! Девственная  почва.
Представьте  - стихи  пишет!!  А?  Каков  подлец?!  Будто миру  мало  одного
Мотылька, пятнающего своими стихирами наш и без того грязный земной шарик!
     - Телохранитель! - прошипел, как  разъяренный индюк, Мотылек. - Не смей
ругать мою землю.  В  Писании о  тебе сказано: из земли ты взят,  в  землю и
вернешься. И чем скорее, тем лучше.
     -  Ага!  Не любишь беспристрастной критики?! Кстати,  вы знаете,  какие
стихи мастачит мой новый знакомый? Я запомнил только четыре строчки:
     В степи - избушка.
     Кругом - трава.
     В избе - старушка
     Скрипит едва...
     - Каково? Запомните, чтоб цитировать. Я его с собой привел.
     - Кого?!
     -   Этого  самого.   Внизу   ждет.  Я   ему  сказал,   что   это  очень
аристократический дом, где нужно долго докладывать.
     В  скучающих  глазах Мецената  загорелось, как спичка на ветру, ленивое
любопытство.
     -  Веди его  сюда,  Новакович. Если он действительно забавный, -  пусть
кормится. Нет - сплавим.
     - Двадцать пять рублей, - хищно сказал Новакович, - я на него потратил.
Ей-Богу, имея вас в виду! Верните, Меценат.
     -  Возьми там.  В  ящике  стола.  Вы,  дьяволы,  для меня  хоть  бы раз
что-нибудь бесплатно сделали.
     - Ах,  милый  Меценат. Жить-то ведь  надо. Хорошо вам,  когда  сделал в
чековой книжке  закорючку, -  и сто обедов с  шампанским в брюхе. А мы народ
трудящийся.
     Когда  он прятал  вынутые из  ящика деньги, Мотылек  сказал, поглаживая
жилетный карман:
     - Телохранитель! Ты теперь  обязан из этих денег внести четыре рубля за
мои часы в ломбарде. Иначе я  испорчу твоего протеже. Все ему выболтаю - как
ты его Меценату продаешь.
     Меценат удивился:
     - Опять деньги на часы? Да ведь ты у меня вчера взял на выкуп часов?!
     - Не донес! Одной бедной старушке дал.
     - Не той ли, что скрипит в избушке, а кругом трава?
     - Нет, моя старушка городская.
     - Как теперь быстро стареют женщины, - печально сказал Кузя сверху. - В
двадцать два года - уже старушка.
     Мотылек покраснел:
     - Молчи там, сорока на крыше!
     Вышедший во время этого разговора Новакович вернулся, таща  за руку так
разрекламированную им "бриллиантовую каплю росы".


Глава III. КУКОЛКА



     Это  был  застенчивый юноша,  белокурый,  голубоглазый, как  херувим, с
пухлыми   розовыми   губами  и  нежными   шелковистыми   усиками,  чуть-чуть
видневшимися над верхней губой. Одет он  был скромно,  но прилично, в синий,
строгого  покроя  костюм,  в  лаковые  ботинки  с серыми  гетрами и  с серой
перчаткой на левой руке.
     - Вот он - тот,  о котором я говорил. Замечательный  поэт! Наша будущая
гордость! Байрон в юности. А это  вот тот аристократический дом, о котором я
вам рассказывал.  Немного чопорно, но ребята все аховые. Тот, что на диване,
- хозяин дома -  Меценат, а  этот низший организм  у его ног - Мотылек. Он -
секретарь журнала "Вершины" и может быть полезен вам своими связями.
     - Очень приятно, - робко пролепетал юноша, тряся пухлую Меценатову руку
с длинными  холеными ногтями. - Я очень,  очень  рад. Новакович много о  вас
говорил хорошего. Моя фамилия -  Шелковников. Имя мое - Валентин. Отчество -
Николаевич...
     - Бабушку  мою звали Аглая, - в тон ему сказал Кузя, свешивая  голову с
вершины  шкафа. - Мопсика ее звали Филька. Меня зовут Кузя.  Познакомьтесь и
со мной тоже и, если можете, - снимите меня со шкафа.
     Шелковников  с изумлением поглядел наверх и только теперь заметил Кузю,
беспомощно болтавшего ногами.
     -  Простите,  -  смущенно  воскликнул он.  - Я  вас и не заметил. Очень
приятно. Моя фамилия Шелковников... Мое имя...
     - И так далее, - сказал Кузя. - Снимете меня или нет?
     -  Не трогайте его,  - схватил Шелковникова за руку Новакович. -  Это я
наказал его за грубость нрава. Пусть сидит.
     Вошла Анна Матвеевна с приборами на  подносе, с двумя бутылками коньяка
и скатертью под мышкой.
     -  Этого  еще  откуда  достали,  -  ворчливо  сказала   она,  оглядывая
новоприбывшего. - Ишь ты, какой  чистенький да  ладный. И как это вас мамаша
сюда отпустила?
     Заметив, что  гость окончательно  смутился, Меценат попытался  ободрить
его.
     - Не обращайте на  нее внимания  -  это моя старая Анна Матвеевна.  Она
вечно ворчит, но предобрая.
     Юноша вежливо поклонился, чуть-чуть прищелкнув каблуком, и почел нужным
представиться старухе:
     - Очень рад. Моя фамилия Шелковников, мое имя...
     -  Уху сварили, Кальвия Криспинилловна? - осведомился Мотылек,  оттирая
плечом нового гостя. - Знаешь,  Телохранитель,  у нас сегодня пикник  в этой
комнате. На ковре будем уху есть. Ловко?
     - Взять бы хорошую палку...  - добродушно проворчала старуха, - да и...
А вы  чего же, сударь, стоите? Присели бы. А лучше  всего, скажу  я  вам, не
путайтесь вы с ними. Они  - враги человеческие!  А  на  вас посмотреть - так
одно удовольствие. Словно куколка какая.
     -  Ур-ра! - заревел Новакович.  -  Устами этой пышной  матроны глаголет
сама истина. Гениально  сказано:  "Куколка"!  Мы  сейчас окрестим  вас  этим
именем. Да здравствует  Куколка!  Меня зовите Телохранителем, ибо я в  наших
похождениях охраняю патриция Мецената  от физической  опасности, а то птичье
чучело на шкафу называется Кузя.
     - Снимите меня, - попросил Кузя, обрадованный, что вспомнили и о нем.
     - Сиди! Там наверху воздух чище. Дыши горным воздухом!
     Новокрещеный Куколка, оглушенный всеми  этими  спорами  и  криками,  не
знал, в какую сторону поворачиваться, кого слушать...
     Меценат ему показался самым уравновешенным, самым спокойным. Поэтому он
деликатно  протискался  бочком сквозь заполнивших  всю  комнату  Мотылька  и
Телохранителя,  придвинул  к Меценату  стул и  сел, осведомившись с  наружно
независимым видом:
     - Как поживаете?
     - Благодарю вас, - вежливо отвечал Меценат, пряча в седеющие усы улыбку
полных и красных губ. - Скучаю немножко.
     - А вы бы искусством занялись. Поэзией, что ли?
     - Хорошо, займусь, - согласился покладистый Меценат. - Завтра же.
     - Я еще молодой, но очень люблю поэзию. Это как музыка... Правда?
     - Совершеннейшая правда.
     - Скажите, это ваша фамилия такая - Меценат?
     -  Фамилия,   фамилия,  -   подскочил   Мотылек,  протискиваясь   между
разговаривающими и  фамильярно присаживаясь на  оттоманку. - Наш хозяин  сам
родом из римлян. Происходит из знаменитого угасшего  рода. В нем умер Нерон,
и слава Богу, что умер. А то бы, согласитесь  сами, неприятно было попасть в
его сад в виде смоляного факела.  А теперь это -  какое прекрасное угасание!
А? И от  всей былой  роскоши осталась только  Кальвия Криспинилла - Magistra
libidinium Neronis.
     - Это... латынь? - простодушно спросил Куколка.
     -  Испанский,  но не  важно. Скажите,  вы  не  родственник одного очень
талантливого поэта - Шелковникова?
     - Нет... Не знаю... А что он писал?
     -  Ну, как же! У него чудные стихи. Одни  мы даже заучили наизусть. Как
это?..
     В степи - избушка.
     Кругом - трава.
     В избе - старушка
     Скрипит едва!..
     Чудесно! Кованый стих.
     - Позвольте, - расцвел как маковый  цвет Куколка. - Да  ведь это же мои
стихи!.. Откуда вы их знаете? Ведь я их даже не печатал!
     - Помилуйте! По всему  Петербургу  в  рукописных списках ходят. Неужели
это  ваши?! Да что вы говорите? Позвольте мне пожать вашу руку!.. Это чудно!
Какая простота и какая чисто пушкинская сжатость!.. Кузя, тебе нравится?
     - Я  в  форменном  восторге,  - сказал сверху Кузя,  позевывая. - Кисть
большого  мастера.  Ни одного лишнего слова: "В степи  - избушка!" Всего три
слова, а  передо мной рисуется степь, поросшая ковылем и ароматными травами,
далекая,  бескрайняя...  И  маленькой точкой на  этой  беспредельной равнине
маячит покосившаяся серая избушка с нахлобученной на самые двери крышей...
     И Кузя замолчал, погрузившись в задумчивость. На самом деле  он был так
ленив, что ему  не хотелось лишний  раз  повернуть языком. Впрочем,  немного
потрудился: поднял голову и подмигнул,  предоставляя  дальнейшее  подвижному
Мотыльку.
     Мотылек сложил свое гуттаперчевое лицо в гармонику и пылко продолжал:
     - А это:  "Кругом - трава!" Трава, и  больше ничего.  Стоп. Точка. Но я
чувствую аромат этой травы, жужжание  тысячи насекомых.  Посмотрим дальше...
"В избе - старушка". И верно! А где же ей быть?  Не скакать же по траве, как
козленку.  Не такие ее годы. И действительно, поэт тут же веско  подкрепляет
это соображение: "Скрипит едва". Кругом пустыня, одинокая  старость  - какой
это, в сущности, ужас! Что ей остается? Скрипеть!
     Меценат опустил голову и закрыл рукой лицо с целью скрыть предательский
смех,  а  Куколка  ясным  взором  восторженно  оглядывал   всю  компанию   и
поддакивал:
     - Да, да!.. Я вижу, вы поняли мой замысел.
     - Мотылек! - сказал расставшийся  окончательно со своей тоской Меценат.
- Ты должен устроить эти стихи в какой-нибудь журнал.
     - Обязательно устрою. За такие стихи всякая редакция зубами схватится.
     Новакович отвел Куколку в сторону и спросил шепотом:
     - Ну, как вам нравится общество, в которое я вас ввел?
     - Чудесное общество. Они все такие тонкие, понимающие...
     - Еще не то будет. Вы коньяк пьете?
     - Да... собственно, не пью...
     - Ага! Ну, значит,  выпьете. Анна Матвеевна! Надеюсь, икорка  у  вас на
льду стояла?
     - Для тебя еще буду на лед ставить!..
     - Анна Матвеевна! Не забывайте, что я знал вашего папу.
     - Врешь ты  все, - проворчала скептически старуха. - Он уж лет тридцать
будет, как помер.
     -  Ну,  что  ж.  А мне  уже под пятьдесят. Вы  не смотрите, что я такой
моложавый. Это  я в спирту  сохранялся. Боже,  как быстро жизнь мчится!  Как
сейчас помню вашего отца... Веселый был старик! Мы с ним часто рыбу удили...
     - Да, неужто ж, верно,  знал отца?! - зацепилась на  удочку старуха.  -
Нешто ты тоже зарайский?
     - Я-то? Всю жизнь. Еще, помню, у вашего папы коровка была...  серенькая
такая...
     - Бурая.
     -  Во-во.  Серовато-бурая. Хорошее  молоко  давала.  Старик часто  меня
угощал. "Сережа, -  говорит,  - ты мне первый друг.  Жалко, - говорит, - что
моя дочка Анюта уже замуж вышла. А то был бы ты мне зятем".
     -  Скажете  тоже! - застыдилась  Анна  Матвеевна,  расстилая  на  ковре
скатерть.
     У Новаковича была странная натура: он  мог так  нахально рассказывать о
самых невероятных вещах,  способен  был так просто и самоуверенно лгать, что
одним своим тоном мог поколебать недоверие самого скептического слушателя.
     Почему-то из всей компании нянька Мецената отдавала предпочтение именно
Новаковичу  и  даже изредка  высыпала ему в карман целую сахарницу  колотого
сахара, который он ел, уверяя всех, что сахар придает крепость костям.
     Приятелям он рассказывал:
     - Отчего я такой сильный? Исключительно от сахара. Да еще сырую морковь
ем, как заяц. Поэтому медный пятак мне согнуть в трубку ничего не стоит.
     - Ну, вот тебе пятак - согни его.
     - Зачем же его портить, - хладнокровно говорил Новакович, опуская пятак
в карман, - он мне на трамвай пригодится.
     - Экий ты, братец. Ну, вот тебе еще пятак - согни.
     - Вот спасибо. На первый пятак  я проеду только туда, а на второй смогу
вернуться обратно.
     И второй  пятак  находил упокоение  вместе с первым  в  широком кармане
студенческих брюк Новаковича.
     Куколка   сидел   притихший,   широко   раскрытыми  глазами  глядя   на
приготовления  к   завтраку,   которые   никак   не  вязались   с  "чопорным
аристок