я здесь позади Чернышевского, который  еще  в  1855  году
писал о том, что практика - это "непреложный пробный камень всякой  теории".
{Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. II, М. 1949,  стр.  102.}
Нетрудно заметить, что такое решение вопроса о  критерии  истины  связано  у
Писарева  с  характерной  для  него  в  это  время   несколько   отвлеченной
постановкой  вопроса  о  формировании  личности,   развившейся   "совершенно
безыскусственно и самостоятельно".
     Выступая против "вечных истин",  как  их  понимают  идеалисты,  Писарев
вместе с тем бросает ошибочное утверждение, что "воззрения не могут быть  ни
истинны, ни ложны: есть мое, ваше воззрение, третье,  четвертое  и  т.  д.".
Конечно, на практике Писарев постоянно рассматривает те или  иные  воззрения
именно с точки  зрения  их  соответствия  объективной  действительности,  их
истинности или  ложности.  Но  приведенное  выше  утверждение,  односторонне
подчеркивающее субъективный момент в восприятии действительности,  оставляет
в тени вопрос об объективности познания.
     Особенности философских воззрений Писарева  этого  времени  нашли  свое
отражение  и  в   его   первых   научно-популярных   статьях   по   вопросам
естествознания, появившихся в 1861-1862 годах. Это  статьи  "Физиологические
эскизы Молешотта", "Процесс жизни" и "Физиологические картины".
     Одной  из  важнейших  заслуг   русской   материалистической   философии
1840-1860  годов  было  то,  что  она  уделяла  большое  внимание   развитию
естественнонаучных   знаний,   подчеркнула    важное    значение    единства
материалистических идей и естествознания. В этой области  велики  заслуги  и
Писарева.  Развитие  его  интереса  к  вопросам  естествознания  и  особенно
физиологии, которым посвящены и упомянутые  статьи,  было  тесно  связано  с
укреплением материалистических взглядов на природу и человека, а также  и  с
особенностями его общественно-политической программы.
     Писарев  придавал   большое   значение   распространению   в   обществе
материалистических  взглядов  на  деятельность  человеческого  организма.  В
научно проверенных  данных  естествознания,  в  их  популяризации  он  видел
серьезное  противоядие  против  религии  и  предрассудков,   против   ложных
идеалистических  доктрин.  Он  верил  при  этом,  что  правильное  понимание
потребностей живого организма  предостережет  мыслящих  людей  от  уродливых
отношений в общественной жизни и будет способствовать  переустройству  жизни
на  новых   началах.   В   этих   надеждах   Писарева   проявились   типично
просветительские иллюзии. Но важнее всего то, что в этой  пропаганде  данных
физиологии о нормальных условиях жизнедеятельности человеческого  организма,
о естественных потребностях его, ярко сказался демократизм Писарева.  Каждый
человек имеет право на удовлетворение всех законных потребностей  организма.
Поэтому недопустимо, чтобы народ жил в нужде, недоедая и не имея возможности
рационально  питаться,  дышать  свежим  воздухом,  разумно  наслаждаться   и
свободно  любить,  растить  здоровых  детей,  всесторонне   развивать   свои
физические и  умственные  силы.  Господствующие  отношения,  построенные  на
неравенстве  и  эксплуатации  человека  человеком,   нарушают   естественные
потребности живого организма, находятся в коренном  противоречии  с  данными
науки - вот каков один из основных тезисов  этих  естественнонаучных  статей
Писарева.  Глубокое  сочувствие  Писарева   вызывают   страдания   трудового
большинства.
     В этих статьях  немало  и  метких  выпадов  по  адресу  идеалистической
"натурфилософии", а также представителей "чистого искусства", предпочитающих
действительности бледные и беспочвенные порождения своей фантазии, фактам  -
разного рода иллюзии. Именно в статье "Процесс жизни"  брошено  им  крылатое
изречение: "Слова и иллюзии гибнут - факты остаются".
     Однако и в этих статьях проявилась недостаточная  зрелость  философских
воззрений молодого  Писарева,  в  частности  -  известное  влияние  взглядов
немецких вульгарных материалистов - Фохта, Бюхнера и  Молешотта,  на  работы
которых он опирается  в  своем  изложении.  Правда,  Писарев  во  многом  не
разделяет взглядов этих,  по  определению  Энгельса,  "разносчиков  дешевого
материализма", {К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 649.} далеких
от  демократического  движения.  Но  отношение  Писарева  к   ним   все   же
недостаточно критическое. Некоторый налет грубо-механистических истолкований
явлений  природы  и  общества,  непонимание  их  качественного  своеобразия,
приводит Писарева иногда к явно  упрощенным  формулировкам.  Так,  в  статье
"Физиологические эскизы Молешотта" Писарев утверждает: "Газы, соли, кислоты,
щелочи соединяются и видоизменяются,  дробятся  и  разлагаются,  кружатся  и
движутся без цели и без остановки, проходят через наше тело, порождают новые
тела - и вот вся жизнь, - и вот история". {Д. И. Писарев, Сочинения, изд. 5,
т. I, СПб. 1909, стр. 384.}
     Однако не подобного рода ошибочные заключения характеризуют философские
взгляды Писарева. Главное состоит в том, что уже с первых статей в  "Русском
слове" он  твердо  стал  на  позиции  материализма  и  вступил  в  борьбу  с
философской и политической реакцией.
     В "Схоластике XIX века" и в других статьях 1861-1862 годов  нашла  свое
выражение и общественно-политическая программа Писарева. Общим у Писарева  с
другими революционными демократами 1860-х годов является его  борьба  против
крепостнического гнета и произвола. Ярко выступает  в  этих  статьях  вражда
Писарева к крепостническому строю и его пережиткам, к  реакции  и  застою  в
общественной жизни, к различным формам произвола и  насилия  над  личностью.
Две цели выдвигаются при этом Писаревым  в  статье  "Схоластика  XIX  века":
освобождение личности и уничтожение изолированности сословий,  типичной  для
феодально-крепостнического  общества,  то  есть  прежде  всего   уничтожение
сословных привилегий. Писарев заявляет себя горячим  сторонником  свободного
самоопределения молодого  поколения,  раскрепощения  и  полного  равноправия
женщины, нестесненного развития всех живых сил общества, развития  народного
благосостояния и просвещения.
     Характерно, что важнейшее дело литературы он видит  в  сближении  ее  с
народом. Литература должна полно и глубоко понять коренные интересы и  нужды
народа и всемерно способствовать его освобождению от подневольного  труда  и
царящего произвола, его подлинному просвещению. "Упрочьте экономической быт,
обеспечьте материальную сторону, - пишет он в "Схоластике  XIX  века",  -  и
народ... примется читать и даже писать книги", "не мешайте  народу,  удалите
препятствия, он сам разовьется". В статье "Народные книжки"  (1861)  Писарев
высмеял убогие попытки  реакционных  и  либеральных  педагогов  "просветить"
парод с помощью книжек, подделывающихся под народную  речь  и  преподносящих
народу жалкие крохи знаний без  системы  и  выбора.  Отвергая  эти  неловкие
попытки  "опуститься"  до  уровня   невежественного   крестьянина,   Писарев
требовал,  чтобы  народное   просвещение   стало   делом   всего   общества.
"Образование народа, - писал он, - пойдет мимо  этих  бездарных  попыток,  и
пойдет неудержимою волною, когда дремлющие силы (народа. -  Ю.  С.)  сознают
собственное  существование  я  двинутся  по  внутренней  потребности".   Как
развитие отдельной  личности  зависит,  по  Писареву,  прежде  всего  от  ее
самодеятельности, так и дело народного просвещения пойдет успешно лишь в той
мере, в какой разовьется все общество и сам народ пробудится к  сознательной
активной жизни, правильно поймет свои насущные потребности.
     Успехи в развитии народности Писарев ставил  в  тесную  связь  с  общим
развитием науки и литературы в стране. Но литература, по убеждению Писарева,
еще не может непосредственно влиять на  сознание  народа;  она  еще  далека,
оторвана от него. Поэтому Писарев и выдвигает в статье "Схоластика XIX века"
задачу "гуманизации среднего сословия" как первоочередную задачу. Литература
должна всемерно способствовать тому,  чтобы  у  лучшей  части  образованного
общества, у людей,  "способных  понять  истину  и  отрешиться  от  отцовских
заблуждений",  вырабатывалось  разумное  миросозерцание,  чтобы   все   шире
становился  круг  деятелей,  способных  понять  народные  интересы  и  тесно
сблизиться с народом. Именно поэтому для Писарева освобождение  личности  от
гнета старого,  от  влияния  "авторитетов"  и  является  важнейшим  условием
демократического переустройства общества.
     Нетрудно  заметить,   что   набросанная   в   "Схоластике   XIX   века"
общественно-политическая   программа   Писарева,   при   всей   ее   сильной
антикрепостнической и демократической направленности,  носит  все  же  менее
определенный  характер,  чем  та,  которую  развивал  в  годы  революционной
ситуации "Современник" Чернышевского и Добролюбова. Об этом ясно  говорят  и
литературно-критические статьи Писарева конца  1861  года  ("Стоячая  вода",
"Писемский, Тургенев  и  Гончаров",  "Женские  типы  в  романах  и  повестях
Писемского, Тургенева и Гончарова").
     В этих статьях дана  острая  критика  старого,  обнажается  уродливость
отношений, господствующих в дворянской и мещанской среде, в "патриархальной"
семье. Писарев показывает тлетворное, разлагающее влияние этой обстановки на
тех,  кто  не  способен  ей  решительно  противостоять.  В  этом  смысле  он
продолжает ту работу  обличения  "темного  царства",  которую  вели  Герцен,
Чернышевский и Добролюбов. Большое место заняло при этом разоблачение  людей
типа Рудина, не способных к настоящему делу, "героев  фразы".  Пафос  статей
Писарева состоит в призыве к общественной активности, к действию,  к  труду.
"Работать  надо,  работать  мозгом,  голосом,   руками,   а   не   упиваться
сладкозвучным течением чужих мыслей, как бы ни  были  эти  мысли  стройны  и
вылощены", - говорит он в статье "Писемский, Тургенев и  Гончаров".  "Только
тот, кто переработал идею, способен сделаться деятелем или изменить  условия
своей собственной жизни под влиянием воспринятой им идеи, т. е. только такой
человек  способен  служить  идее  и  извлекать  из  нее  для   самого   себя
осязательную  пользу".  Все  это   придавало   статьям   Писарева   глубокую
актуальность, действенность, определяло их демократическую направленность.
     Но в этих статьях, как и в "Схоластике XIX века", Писарев еще не ставит
прямо  вопроса  о  широком  народном  движении,  о  подготовке  крестьянской
революции.  Страстно  желая  решительных   перемен   в   окружающей   жизни,
пробуждения народа,  устранения  всего,  что  мешало  дальнейшему  прогрессу
страны, молодой критик, однако, еще не оценил вполне значения сложившейся  в
1859-1861 годах революционной ситуации.
     Этим прежде всего отличается позиция Писарева в 1861  году  от  позиции
Чернышевского  и  Добролюбова.  Чернышевский  и  Добролюбов  последовательно
готовили  в  это  время  демократические  силы  к   прямому   революционному
выступлению. И в подцензурных статьях они умели донести до сознания читателя
идею неотвратимости крестьянской революции. Они были глубоко убеждены в том,
что широкое народное выступление против  существующего  строя  совершится  в
ближайшем будущем. Правда, они  ошиблись  в  своих  расчетах:  революционная
ситуация 1859-1861 годов не привела к всеобщему  революционному  выступлению
крестьянства, демократических сил страны.  Но  условия  общественной  борьбы
этого времени были таковы, что, как писал В. И. Ленин, "самый  осторожный  и
трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне  возможным
и крестьянское восстание -  опасностью  весьма  серьезной".  {В.  И.  Ленин,
Сочинения, т. 5, стр. 27.} Ясно видя эту возможность революционного  взрыва,
Чернышевский и Добролюбов всю свою  деятельность  направили  на  прямую  его
подготовку.  Именно  то,  что  они,  непримиримо  борясь  со  всякого   рода
либеральными иллюзиями, последовательно отстаивали  революционный  путь  как
единственно возможный в тех условиях путь коренного разрешения крестьянского
вопроса, -  составляло  их  силу  как  передовых  деятелей  освободительного
движения, его идейных руководителей.
     Такой  зрелости   революционных   убеждений,   общественно-политической
программы мы не находим еще в статьях Писарева 1861 года. Он, без  сомнения,
всецело на стороне демократии. Он признает великое освободительное  значение
революционных  действий.  Но  он  не  видит  еще  в  это  время  объективной
возможности  крестьянской  революции,  не  отдает  полного  отчета  в   силе
современного ему демократического  движения.  Поэтому  его  программа  носит
менее определенный  характер.  В  ней  сильно  звучат  ноты  безоговорочного
осуждения старого, но нет  отчетливой  перспективы  революционного  действия
масс. Не  видел  он  еще  и  нового  деятеля,  способного  возглавить  такое
движение. Таким образом, сходясь с  Чернышевским  и  Добролюбовым  на  общей
программе решительного отрицания  старого,  он  не  раскрывает  перед  своим
читателем тех революционных путей, которые могут в  данных  условиях  смести
это старое. В качестве положительной программы он выдвигает в  статьях  1861
года более общий план ближайших действий демократических сил. Для того чтобы
пробудить народ, дать решительный толчок развитию народной  жизни,  основной
задачей в эти годы, по Писареву, является  формирование  молодого  поколения
демократической интеллигенции, пробуждение  в  широких  слоях  образованного
общества сознания невозможности  жить  по-старому,  сплочение  лучшей  части
этого общества, способной понять задачи времени и понести в  народ  разумное
миросозерцание.  Основной  задачей  для  него  является  расшатывание  основ
старого мировоззрения, решительная и безоговорочная критика всего старого  и
отжившего, выставление на свет гнилости и уродливости старых порядков.
     В этом расхождение Писарева с  Чернышевским  и  Добролюбовым  в  оценке
ближайших тактических задач демократического движения, в оценке  сложившейся
к тому времени  политической  ситуации.  Отсюда  и  расхождение  Писарева  с
некоторыми важными выводами литературно-критических статей Добролюбова.
     В статье "Женские типы в романах и  повестях  Писемского,  Тургенева  и
Гончарова" это обнаруживается в оценке романа Тургенева "Накануне" и  романа
Гончарова "Обломов". Как известно, Добролюбов  в  статье  "Когда  же  придет
настоящий день?"  подчеркнул  актуальность  основного  образа  тургеневского
романа. Правда, он отмечал "бледность очертаний Инсарова", писал, что  "этот
Инсаров все еще нам чужой человек", {Н. А. Добролюбов,  Собрание  сочинений,
т. 3, М. 1952, стр. 53. Курсив Добролюбова.} но все же подчеркивал  "величие
и красоту его идей", цельность его характера. Основным в статье  Добролюбова
явилась твердо выраженная уверенность в том, что  скоро  выступят  на  сцену
русские  Инсаровы,  способные  до  конца  выдержать  борьбу  с  "внутренними
врагами".  С  глубокой  симпатией  отнесся  Добролюбов  и  к  образу  Елены,
подчеркивая его силу и жизненность. Он не скрывал  слабостей  этого  образа,
"несмелость"  и  "практическую  пассивность"  героини,  неопределенность  ее
исканий. Но тем не менее  Добролюбов  увидел  и  здесь  у  Тургенева  "новую
попытку создания энергического, деятельного характера". "Как идеальное лицо,
составленное из лучших элементов, развивающихся в нашем  обществе,  -  писал
он, - Елена понятна и близка нам". {Н. А. Добролюбов, Собрание сочинений, т.
3,  М.  1952,  стр.  40.}  С  особой  силою  были  подчеркнуты  Добролюбовым
необходимость появления нового героя, готового и способного на революционный
подвиг, и созревание в русском обществе такой  глубокой  неудовлетворенности
существующей жизнью, которая могла бы привести к революционному взрыву.
     Писарев иначе смотрит на основные образы  романа.  Он  утверждает,  что
Инсаров создан "процессом механического построения", не признает его  "живым
лицом", отрицает целостность этого характера. Резок и его приговор Елене. Он
считает ее экзальтированной мечтательницей, даже "психически больной". "Жить
и действовать вы решительно не умеете", - говорит  он,  обращаясь  к  Елене.
Нельзя не отметить и существенное различие между Добролюбовым и Писаревым  в
тоне  оценки  Берсенева  и  Шубина.  Добролюбов   видит   в   них   типичных
представителей либерализма и осмеивает их половинчатость. Отношение Писарева
к  ним  более  сдержанное.   Проявлением   мечтательства,   предупреждающего
действительность, считает он то,  что  Тургенев  вместе  с  Еленой  "бракует
Шубина и Берсенева".
     Объясняя неудачу, которая, по его мнению, постигла Тургенева с  образом
Инсарова, Писарев делает очень  симптоматичное  заключение:  "Кто  в  России
сходил с дороги чистого отрицания, тот падал". Короче говоря,  он  не  видит
еще необходимых условий для изображения нового, положительного героя.
     Не менее резким оказалось расхождение с Добролюбовым и в оценке  романа
Гончарова. Писарев со свойственной ему решительностью теперь  отмежевывается
от той высокой оценки "Обломова", которую он сам дал  в  статье  1859  года.
Теперь он готов причислить Гончарова к представителям  "чистого  искусства".
Эта  оценка  Гончарова  как  художника  без  сомнения   полемична.   Она   в
значительной степени вызвана тем, что в это время Гончаров как цензор заявил
себя преследованиями демократической литературы. Но нетрудно  заметить,  что
общая характеристика писательской манеры Гончарова полемически направлена  и
против того, что говорил  Добролюбов  в  статье  "Что  такое  обломовщина?".
Добролюбов также писал там, что Гончаров "не дает, и, невидимому,  не  хочет
дать, никаких выводов" относительно изображаемого. Но  он  видел  сильнейшую
сторону  таланта  Гончарова  "в  уменье  схватить  полный  образ   предмета,
отчеканить, изваять его". {Там же, т. 2,  М.  1952,  стр.  109.}  Добролюбов
отмечал, что антикрепостническая направленность  "Обломова",  независимо  от
намерений автора, вытекает из самих  материалов  романа,  из  самих  глубоко
типических и мастерски обрисованных образов  его.  Писарев  не  принял  этой
тонкой характеристики романа. Полемические намерения заслонили в его  статье
объективный анализ романа  как  художественного  произведения.  Он  обвиняет
Гончарова в том, что нет у него ясно выраженного  взгляда  на  предмет,  нет
прямых выводов. Объективность изображения у Гончарова он готов рассматривать
как  простую  фотографичность.  Добролюбов  в  целом  высоко  ставил   роман
"Обломов", отмечал типичность его характеров  и  окружающей  их  обстановки.
Писарев же утверждает, что "главные действующие лица (романов  Гончарова.  -
Ю.  С.)  созданы  головою  автора,  а   не   навеяны   впечатлениями   живой
действительности".  Добролюбов  смотрел  на  Обломова  как  на   исторически
сложившийся тип, порожденный крепостническими отношениями. Писарев, отвергая
либерально-клеветническую оценку Обломова как порождения всей русской жизни,
вместе с тем не видит в нем ничего типического, не видит его обусловленности
определенными социальными отношениями. "Обломов  просто  ленив,  потому  что
ленив", - приходит он к выводу.  Добролюбов,  говоря  об  "обломовщине"  как
социальном явлении, ставил Обломова в связь с образами других "лишних людей"
в русской литературе, в том числе и с Рудиным  и  Белыовым.  Писарев  прежде
всего подчеркивает отличие  Обломова  от  героев  типа  Рудина  и  Бельтова.
Недостатки Рудиных и Бельтовых он ставит в связь  с  вызвавшей  их  к  жизни
социальной  обстановкой,  он  смотрит  на  этих   героев   как   на   жертвы
существующего порядка вещей. Обломов же с его  ленью,  по  мнению  Писарева,
целиком  "поставлен  в  зависимость  от  своего   неправильно   сложившегося
темперамента".