резко нажимая
маленькой ногой на остро отточенную лопату, входившую на штык в жирную,
унавоженную землю.
   - Знаешь, - говорил мне потом отец, - в его фигуре, особенно когда он
наваливался на лопату, чувствовалась литая сила; он наслаждался этой
работой, и что-то неестественное было в его единении с жирной землей, тем
более что рядом стояла легкая плетеная мебель: столик и три кресла; на
столике лежал утренний номер "Известий", придавленный ножницами, коробкой
"Герцеговины Флор", трубкой и спичками.
   - Садитесь, - Сталин кивнул на кресло, словно бы спиною заметив, что
отец подошел к нему.
   Вогнав лопату в землю, он обернулся, достал платок, вытер маленькие
руки, сел рядом и, неторопливо набив трубку папиросным табаком
"Герцеговины", заговорил:
   - Мы в Политбюро познакомились с запиской Бухарина... Он предлагает
понизить стоимость газеты с пятнадцати копеек до десяти потому, что вырос
тираж, газета стала популярной в народе... Передайте редколлегии, что это
наивное предложение... Надо просить Пэ-бэ не понижать стоимость номера, а
повышать его... До двадцати копеек... Так мы решили... Возможно, Бухарин
согласится с нашим мнением... Я бы просил также передать редколлегии ряд
моих соображений и по поводу верстки номера... Она пока что оставляет
желать лучшего, слишком недисциплинированна, разностильна, точнее
говоря... Вы правительственный официоз, поэтому, если первая полоса
несколько суховата, надо взрывать ее изнутри - темой передовицы, например.
Не стоит бояться острых тем, больше критики, нелицеприятной критики...
Газета Должна быть единым целым - это азы пропаганды и агитации. Поэтому,
во-вторых, на следующей полосе должен быть фельетон, публицистика,
развивающая основные тезисы передовицы. И не бойтесь, наконец, и на
третьей полосе, где печатаются иностранные материалы, заверстать что-либо,
связанное с основной темой номера... Ну а четвертая - в ваших руках, ищите
в ней свою, "известинскую" индивидуальность... Вот, собственно, и все...
   - Спасибо, товарищ Сталин, я передам редколлегии все ваши пожелания.
   Сталин заметил движения отца за мгновение перед тем, как он решил
встать с кресла.
   - Погодите, - сказал он, пыхнув трубкой. - У меня к вам ряд вопросов...
   - Слушаю, товарищ Сталин...
   - У вас дети есть?
   - Да, товарищ Сталин, есть.
   - Сколько?
   - Сын - Юлька...
   В это время к Сталину подошел высокий крутолобый человек, склонился к
нему:
   - Звонит Калинин... По поводу сегодняшнего мероприятия... Что сказать?
   Сталин неторопливо пыхнул трубкой, положил ее на стол, поднялся и
подошел к дому. Отсутствовал он минут пятнадцать; когда вернулся, лицо его
чуть побледнело, улыбчивых морщинок вокруг глаз не было, жестче
обозначился рот под седеющими усами.
   - Трудно содержать ребенка? - спросил Сталин, словно бы все то время,
что говорил с Калининым, помнил ответ отца.
   - Нет, товарищ Сталин, нетрудно.
   - Вы сколько получаете в месяц?
   - Партмаксимум, "кремлевку"...
   - А жена?
   - Она библиотекарь... Зарабатывает сто десять, вполне обеспечены...
   - Хорошо, а могли бы вы содержать двух детей на этот ваш максимум?
   - Да, товарищ Сталин, смог бы!
   Сталин усмешливо посмотрел на отца, но глаза были строгие, несмеющиеся,
желтые:
   - У грузин есть присказка: "один сын - не сын, два сына - полсына, три
сына - сын"... Смогли бы содержать на ваши оклады трех детей? Честно
отвечайте, не пойте...
   - Конечно, товарищ Сталин, смогли бы...
   Сталин, неотрывно глядя в глаза отца, спросил.
   - Почему вы ногами егозите? В туалет надо?
   - Нет, спасибо, товарищ Сталин... Просто у меня в машине сын остался, я
поэтому несколько волнуюсь..
   - А что же вы его не привели сюда? Разве можно бросать ребенка?
Пойдите-ка за ним...
   ...Я помню большие, крестьянские руки отца, помню, как он прижал меня к
себе, помню, каким горячим было его лицо, помню его восторженный шепот:
   - Сейчас ты увидишь товарища Сталина, сынок!
   ...А я не смог поднять глаз на вождя, потому что торжественное,
цепеняще робкое смущение обуяло меня...
   Но зато я увидел его маленькие руки, ощутил их ласковое тепло, Сталин
легко поднял меня, посадил на колени, погладил по голове и, кивнув на
газету, что лежала на плетеном столике, сказал отцу:
   - Этот номер "Известий" возьмите с собою... Тут есть ряд моих замечаний
по верстке... Может быть, пригодятся Бухарину и Радеку... Счастливой
дороги...
   ...Кортеж "паккардов" обогнал нас у въезда в Москву - Сталин
возвращался в Кремль.
   В это же время, только с другой стороны, в Кремль въехала машина с
зашторенными стеклами, в которой сидели Каменев и Зиновьев; их привезли из
внутренней тюрьмы для встречи со Сталиным и Ежовым; вчера они наконец -
после двухлетнего заключения - согласились писать сценарий своего
процесса, который закопает Троцкого, докажет его фашистскую сущность -
взамен заверения о том, что им будет сохранена жизнь, а малолетних детей
выпустят из тюрьмы.
   ...А когда был принят указ, запрещающий аборты, я помню, как отец
ликующе говорил всем, кто приходил к нам:
   - Как же он мудр, наш Коба, как замечательно он готовит решения!
Сначала советуется с рядовыми работниками, выясняет всю правду, а только
потом санкционирует указ государства! Мы непобедимы нерасторжимостью связи
с вождем, в этом наша сила!
   Все, конечно, с ним соглашались.
   Бухарин, однако, глядя на отца с грустной улыбкой, восторги его никак
не комментировал, молчал.
   Только дядька Илья, один из самых молодых наших комбригов, покачал
головой:
   - Сенька, ты что, как тетерев, заливаешься? Ты хоть знаешь, где аборты
запрещают? Только в католических странах! Там, где последнее слово за
церковью.
   У них за аборт в тюрьмы сажают, а коммунисты поддерживают женщин,
которые выступают за то, чтобы не власть, а она сама решала, как ей
следует поступить...
   Кому охота нищих да несчастных плодить?! Отец побледнел, резко поднялся:
   - Что, повторения двадцать седьмого года захотел?! Неймется?!
   ...Тогда, в ноябре двадцать седьмого, после разгона демонстрации
оппозиционеров - отец принимал в ней участие - братья подрались.
   Жили они на Никитской, дом этот сейчас снесен; длинный коридор,
заложенный поленцами, - еще топили печи; затаенные коммуналки с толстыми
дверями - до революции здесь размещался бордель, греховная любовь требует
тишины. Комнатушка деда и бабки была крохотной, метров десять, курить
выходили в коридор, здесь и схватились, когда Илья, выслушав восторженный
рассказ отца, хмуро заметил: "Что ж ты раньше Каменева не тащил за ноги с
трибуны, когда его портреты на демонстрации выносили? Как сказали "ату!",
так и бросились..." - "Ты на кого?! - отец задохнулся от гнева.- Ты кого
защищаешь?! На кого голос подымаешь?!" - "Да ни на кого я голос не
поднимаю... Голова у тебя есть? Есть. Ну и думай ею, а не повторяй чужие
слова, как попка-дурак".
   Отец тогда схватился за полено. Илья легко выбил полено у него из рук,
вертанул кисть за спину, повернулся и уехал к себе в Люберцы - он был там
начальником НКВД. С тех пор братья два года не разговаривали, тяжко
переживая размолвку.
   Помирились на похоронах общего друга, Васи Сироткина, его зарезали во
время командировки на коллективизацию, виновных не нашли, а двое сирот у
него осталось, Нюра и Зина, погодки.
   ...После того как в "Известиях" начали печатать сообщения о расстреле
троцкистско-фашистских наймитов Каменева и Зиновьева (заместителя Ленина
по Совнаркому и председателя Коммунистического Интернационала), лицо
Бухарина сделалось желтым, измученным; он лег на землю (это было на
Памире), взял свечку, зажал ее в руках, сложил их на тоненькой груди и,
посмотрев на отца, усмехнулся:
   - Семен, я похож на покойника, а?
 
 
   3
 
 
   Федор Николаевич Петров, один из старейших большевиков, консультировал
в шестидесятых мой роман и фильм "Пароль не нужен" о Блюхере и Постышеве.
   Он-то и рассказал мне историю, которая теперь подтверждается косвенными
свидетельствами; хочу верить, что вскоре откроются новые обстоятельства,
опровергнуть которые невозможно.
   - Когда Каменева и Зиновьева сломали, уговорив признаться в том, что
они - по заданию Троцкого - организовали убийство Кирова, когда, после
того как Сталин дал им честное слово, что они не будут расстреляны, если
помогут "закопать троцкизм как идейное течение", суд провели быстро, в
суматохе не проверили "показания" обвиняемых, заранее написанные людьми
наркома Генриха Ягоды, тогда и случился трагедийный конфуз, - Петров еще
больше прибавил звук в старинном радиоаппарате, стоявшем на его большом
письменном столе возле окна, из которого открывался прекрасный вид на
Москва-реку и Кремль. - Один из зиновьевцев "признался", что он приезжал в
Копенгаген для встречи с Львом Седовым - сыном Троцкого и останавливался в
отеле "Бристоль". А скорые на розыск датские журналисты через неделю после
того, как обвиняемые были расстреляны, опубликовали официальную справку,
что отель "Бристоль" был снесен за много лет перед описываемыми событиями,
фальшивка чистой воды... Именно тогда Серго потребовал у Сталина нового
рассмотрения этого дела с вызовом свидетелей, оставшихся в живых.
   Сталин пообещал и сразу же начал готовить второй процесс - на этот раз
против заместителей Орджоникидзе Пятакова и Серебрякова. Их обвиняли уже
не только в троцкизме и диверсиях, но и в шпионаже. Однако в отличие от
Зиновьева (честно говоря, он был слабым, амбициозным человеком, но,
понятно, ни в каком терроре не участвовал) Юрий Пятаков никогда не дрался
за власть, от оппозиции отошел. Серго утвердил его первым заместителем
народного комиссара тяжелой промышленности - на нем был и Сталинградский
тракторный, и Горьковский автозавод имени Молотова, и Кузбасс, и Магнитка,
человек действительно горел на работе... Мы все чтили память его брата,
Леонида, замученного петлюровцами в девятнадцатом, словом, чистый был
человек, чистый и открытый... Как можно было повернуть его на признание в
шпионаже? Коммунист, ленинец - и гестаповский шпион? Давить на него, как
давили на Каменева - у того осталось двое детей, - трудно, семья у
Пятакова не сложилась, жена больна, он и ночевал-то порою у себя в
кабинете...
   ...В поселке "Известий" на Сходне, рядом с той дачей, где жили мы,
стоял дом Карла Радека, возглавлявшего иностранный отдел редакции; друг
Дзержинского и Розы Люксембург, принимавший участие в спартаковской
революции, человек не простой, ядовито-остроумный, он, после того как
публично отрекся от Троцкого и был за это возвращен в двадцать девятом
году из ссылки, стал одним из тех, кто более всего славил Сталина, причем
делал это вдохновенно и талантливо. Он-то и рассказывал тогда: "Коба -
человек поразительный! Он узнал, что новый заместитель наркома ютится в
крошечной квартирке, и приказал перевезти его семью в роскошные
апартаменты, обставленные чудной мебелью... Вот так Коба относится к тем,
кто честно разоружился и порвал с оппозиционерами, поняв чудовищную
сущность Троцкого..."
   (Когда прошла очередная волна арестов, во время торжественного банкета
по случаю дня рождения Максима Горького помрачневший лицом Радек,
неотрывно глядя при этом на секретаря ЦК Ежова, произнес тост: "Я пью за
нашу максимально горькую действительность..."
   Сталин, не выпуская трубки изо рта, сухо посмеялся вместе с Алексеем
Максимовичем, который не отпускал от себя Бухарина; лицо последнего порою
теряло обычную живость, замирало и чуть желтело, становясь не по возрасту
старческим...)
   Из квартиры, подаренной Сталиным, Пятакова вскорости и забрали - в один
день с Радеком...
   Федор Николаевич вздохнул чему-то и, устроившись поудобнее в кресле,
словно бы затолкав свое усохшее тело в привычно-малое пространство между
спинкой и подлокотниками, снова изучающе-требовательно обсмотрел меня:
   - Я-то скоро уйду, а вам надо сохранить память, только оттого все это и
рассказываю, хоть и рискую... Да, да, это так... Каждый, кто прикасается к
той поре, - рискует... Словом, Серго Орджоникидзе потребовал устроить ему
встречу с Пятаковым... И получил ее... Никто не знает, о чем шла речь,
никто, кроме Сталина, потому что тот дал Орджоникидзе слово: "Пятаков не
будет казнен..." Но Пятакова, как и Каменева, расстреляли... Серго был в
ярости; Ежов ему ответил:
   "Пятаков жив". Серго потребовал встречи. Ему пообещали; Ежов уверял
наркома:
   "Юрий (он и после процесса над "шпионом" продолжал так называть
Пятакова)
   перенес шок после фарса, разыгранного норвежцами... Как только он
придет в себя, вы увидите его, Григорий Константинович..." Шок
действительно был, но не для Пятакова, а для тех, кто писал за него
показания: он заученно произнес на суде, что, мол, летал на немецком
самолете в Осло на встречу с Троцким. А норвежские социал-демократы
опубликовали в газете опровержение: в тот месяц, когда Пятаков якобы летал
в Осло, ни один иностранный самолет там не приземлился... ...Серго
позвонил Сталину; тот отказался его принять; Серго сказал: "Коба, если нам
необходимо развенчать Троцкого, то партии совершенно неугодно избиение
ленинцев!" И - начал готовить свое выступление на февральском Пленуме
ЦК... Он знал, что его поддержат Постышев, Чубарь, возможно, Калинин... Он
понимал, что Сталин наверняка поднимет на Пленуме вопрос об аресте
Бухарина, а тот был его другом... Он допускал, что если открыто и честно
сказать Пленуму всю правду, то далеко не все станут поддерживать Сталина,
потому что геноцид, начатый против старой гвардии, принял чудовищные
формы. Нам предлагали верить в бред, произносимый на скамье подсудимых
теми, кого Ленин вел вместе с собою, поручая ответственнейшие должности в
самые крутые месяцы гражданской войны и интервенции. Но мы помнили состав
нашего первого правительства! Мы-то помнили, кто составлял костяк
Политбюро в самые грозные пять лет - с октября семнадцатого! А теперь
оказывается, что эти люди уже тогда были предателями!
   Чего ж они тогда не захватили власть?! Их - при Ленине - было
подавляющее большинство! А был ли один я такой памятливый?! Да нет! Как
минимум, миллион партийцев! И столько же - беспартийных активистов! Это -
минимум миниморум!
   Значит, тогда жили два миллиона людей с кровоточащей памятью - я имею в
виду большевиков со стажем. А их семьи?! Понимаете, каким резервом
обладали те, кому был дорог Ленин? Понимаете, как шатки тогда были позиции
Сталина, несмотря на то что Ежов с его рукавицами душил всех, кто
продолжал оставаться личностью, - то есть, зная правду, не отрекся от
памяти?! Понимаете, что Серго - с его авторитетом - мог повернуть ход
истории, прекратив чудовищный террор?!
   Понимаете, что он мог потребовать у Пленума выполнения воли Ленина о
снятии Сталина с поста генерального секретаря?!
   ...Вторым человеком, консультировавшим наш фильм "Пароль не нужен", был
генерал Штеменко. С громадными усами, удивительно тактичный, с
печально-доброжелательной улыбкой, неторопливый в словах, он во время
одной из встреч со съемочной группой, всматриваясь в лицо Николая Губенко,
игравшего роль Василия Константиновича Блюхера, заметил:
   - Я попрошу подобрать все архивы по маршалу... Надо бы вам поискать
чего-то еще для этого замечательного образа.
   Я сказал тогда, что все архивы уничтожены; пояснил, что находил огрызки
документов, просматривая отчеты ветеринарной службы дальневосточной армии,
- там чудом сохранились резолюции Блюхера, в которых удивительно
прочитывался человек, его моральный стержень, мягкость и непримиримость.
   Штеменко усмешливо покачал головой:
   - Мы свои архивы не трогали, через три дня вам их покажут.
   Однако, когда мы увидались через три дня, он заметил:
   - Да, к сожалению, вы правы... Архивов нет, все уничтожено, надо
собирать по памяти.
   ...Иван Степанович Конев, служивший в армии Блюхера командиром
бронепоезда, а затем ставший начальником оперативного отдела штаба его
фронта, показал мне маленькую фотографию главкома легендарного ОКДВО -
Особого Краснознаменного Дальневосточного военного округа - Блюхера,
стоявшую у него на столе:
   - Я не убирал ее с этого места и после того, как маршал пал жертвой
клеветы.
   ...Маршал Блюхер не пал жертвой клеветы, его надо было убрать, ибо он
посмел сказать друзьям, что не судил Тухачевского, хотя его именем был
подписан приговор одному из самых блестящих военачальников двадцатого
века. "Суда не было, - повторял он, - Тухачевского и Якира просто убили..."
   Василий Константинович покончил с собой сразу после ареста, чтобы не
оказаться сломанным, чтобы не предать свое прошлое чудовищными показаниями
на очередном процессе, эти показания убивали не жизнь, а то дело, которому
он служил, - Революцию...
   ...Петров устало поднял руку, указал пальцем на книжные стеллажи и,
прикрыв веки, сказал:
   - Посмотрите речи Сталина на февральско-мартовском Пленуме тридцать
седьмого года... Обратите внимание, что там впервые не было привычных
"бурных аплодисментов, переходящих в овацию". Просто - "аплодисменты"... И
главный удар Сталин нанес по не названному Серго - по "хозяйственным
успехам, которые привели к беспечности"... Серго постоянно говорил, что
чем больше наши успехи, тем лучше живут люди, чем они явственнее ощущают
прямую связь между трудом и благополучием, тем меньше будет врагов в
стране, нет поля для вражды, то есть пришло гражданское замирение... А
Сталин, наоборот, гнул свою линию: "чем больше успехов, тем сильнее
сопротивление врагов"... А ведь Бухарин еще не был арестован, объявил
голодовку, написал письмо членам ЦК о своей невиновности, сидел в
кремлевском зале - кандидат в члены ЦК! Именно тот Пленум должен был
решить его судьбу... "Бухарин - любимец партии" - не случайная фраза... Ее
помнили... После того как Пятаков сказал на суде про аэродром в Осло и
всему миру стало понятно, что второй процесс тоже построен на фальшивках,
Сталин решил, что Пятаков это сделал намеренно - прокричал о своей
невиновности из камеры тюрьмы. И помог ему в этом, считал он, Серго... -
Петров говорил тяжело, с одышкой, часто замолкал, словно собираясь с
силами. - А за Серго действительно была школа в Лонжюмо, Ленин открыто
называл его своим другом. Серго никогда - в отличие от Сталина - против
Ленина не выступал, он шел за ним ледоколом...
   - А дело Мдивани? - спросил я. - Помните, как Ленин тогда обрушился на
Серго? С какой яростью, открыто?!
   Петров раздраженно пожал плечами:
   - Политическая борьба предполагает чувство! Не надо из Ленина делать
икону! Как всякий гениальный стратег, он был при этом ранимым человеком...
Он не считал возможным скрывать того, что думал! Увидав, что вытворили его
любимцы Каменев и Зиновьев в октябре семнадцатого, он прилюдно назвал их
"проститутками"! Но ведь через пять дней после этого Каменев стал
Председателем ВЦИКа! То есть президентом революць„нной России! (Петров
сказал это именно так, "революць„нной", строкой Блока.) А Зиновьев -
секретарем Петроградской парторганизации! А Троцкий, которого - опять-таки
поделом - Ленин называл в свое время "иудушкой", по его же, ленинскому,
предложению был единогласно избран народным комиссаром иностранных дел,
хотя сначала именно Ленин предложил его - председателя Петроградского
Совета рабочих депутатов - на пост Председателя Совнаркома! А Троцкий
отказался! Троцкий сказал, что Председателем Совнаркома может быть только
один человек - Ленин! Это же правда! Как ее ни прячь, она все равно не
исчезнет... А как Ленин "колотил" Бухарина и Дзержинского во время
Брестского мира?! Но ведь он не предлагал сместить Феликса Эдмундовича с
поста председателя ЧК! А у Бухарина - отобрать редакторство "Правды"! Мы
отучились дискутировать! Нас приучили к поранжирному повиновению! Мы
поэтому... Нет, вы...
   Хотя это нечестно. - Петров прерывисто, всхлипывающе вздохнул, - мы,
именно мы, вина моего поколения перед вами - неизмерна... Мы поэтому не
понимаем, как это можно обме