артполку  почти  не осталось боеприпасов.  Усилить хотя бы  немного  оборону
Ефремова за счет  дивизии Гришина  было  уже  невозможно,  и командующий 3-й
армией генерал Крейзер понимал, что бои здесь  вступили в критическую  фазу.
Там оборонялись лишь  остатки танковой  бригады  с  одним  исправным танком,
четырьмя сорокапятками, да остатки кавалерийской дивизии.
     От Крейзера Гришин  знал, что резервы  на  подходе, но  будут  они лишь
через несколько дней, и сейчас все зависит от одного: хватит ли у противника
сил для последнего натиска. По данным разведки, их танки большей частью ушли
по шоссе на  Тулу, на  которое им  все  же  удалось выйти,  и  под Ефремовом
оставалась лишь  пехотная дивизия  численностью не менее трех-четырех  тысяч
человек.
     К  вечеру  20  ноября  гитлеровцы ценой серьезных потерь,  предпринимая
отчаянные усилия, сумели  частично овладеть Ефремовом.28 В  ходе боя удалось
установить, что против дивизии  Гришина действуют два полка гитлеровцев, а в
Ефремове - один.
     С утра  21-го гитлеровцы не  атаковали.  Даже мелкими  группами. Только
вели беспокоящий минометный и пулеметный огонь. Полковник  Гришин понял, что
противник  на его участке выдохся.  Днем он приехал к Фроленкову  и  дал ему
приказ наступать на Медведки.
     -  И  овладеть  селом! -  подчеркнул  Гришин. - Надо бить их, пока  они
думают, что мы не можем наступать.
     А утром  22 ноября полковник  Гришин узнал  от генерала  Крейзера,  что
ночью  к  Ефремову  подошли две стрелковые, кавалерийская дивизия, артполк и
танковая бригада.
     -  Ну, кризис миновал,  Петр Никифорович, - с облегчением сказал Гришин
Канцедалу, тяжелейшая была неделя, давно такой не помню.
     - Да, все на нервах, все на волоске держалось, и не только  у нас. Весь
фронт  в  страшнейшем  напряжении. Сводки  слушать  не хочется,  -  вздохнул
Канцедал. - Немцы-то у самой Москвы стоят...
     - Ничего, теперь не возьмут, если до сих пор не взяли, - сказал Гришин.
-  Выдыхаются везде,  чувствуется и  по сводкам, и  по газетам.  Итоги  боев
подвел, Алексей Александрович? - спросил он Яманова.
     - За  три недели уничтожили двадцать пять танков, столько же автомашин,
до семисот гитлеровцев, - спокойно доложил Яманов.
     -  Ну  вот, за неполных пять месяцев войны только мы,  считай, танковую
дивизию уничтожили, - с гордостью произнес Гришин.
     - Нам и досталось, не дай бог еще кому-нибудь столько, - сказал Яманов,
- и надеяться, что хоть немного дадут теперь отдохнуть или на переформировку
отправят, как других, бесполезно.
     -  Крейзер сегодня  сказал  мне,  что не сдали  бы  Ефремов  -  были мы
гвардейцами, - с досадой сказал Гришин.
     - Так не мы же сдали! - возмутился Канцедал.
     - Все равно.  Хотя  к нашей дивизии никаких претензий нет,  воевали все
добросовестно.
     - Да, в такое время и такой  приток  в партию, это какой  же показатель
уверенности  в победе, - сказал Канцедал. - Вчера пошел вручать партбилеты к
Гогичайшвили,  так из  десяти  кандидатов  четверо уже убиты. Наводчик Фляга
погиб за час до вручения. Так вместо убитых еще  шестеро в полку заявления в
партию  подали. Вообще у бойцов  подъем царит  необычайный. Хватит, говорят,
отступать, вперед пора, немец устал больше нашего.
     -  Наступать, -  усмехнулся  полковник Гришин, -  Было  бы  чем... И на
сколько нас в наступлении хватит... Да  и  немец, по-моему, не так  уж слаб,
наступать пытаться еще будет.
     Действительно несколько дней  на фронте дивизии было тихо, но 29 ноября
гитлеровцы снова начали атаки. Чувствовалось, что из последних сил. В каждой
атаке не больше, чем по роте и по два-три танка. И вновь разгорелись упорные
бои.  Ротой   автоматчиков  гитлеровцы   заняли  деревню   Сафоново,  наутро
фроленковцы  их оттуда  выбили, но  на следующий день деревню снова пришлось
сдать,  хотя в  этой атаке  гитлеровцы  шли численностью  не более  тридцати
автоматчиков. Выбить  даже такое их  небольшое количество  из  деревни  было
нечем. Да не было и особого смысла.
     Не удалось удержать  и Буреломы. Это большое село оборонять одной ротой
было невозможно, пришлось оставить.
     Но  с  3  декабря  на  всей  линии  обороны  137-й  стрелковой  дивизии
установилась  тишина.  Полковник  Гришин  еще  не  знал,  что  к  этому  дню
гитлеровские войска выдохлись и на всем советско-германском фронте.








"ТЕМНАЯ НОЧЬ,
     ТОЛЬКО ПУЛИ СВИСТЯТ..."

     Шестого декабря  в дивизии полковника  Гришина люди  еще не знали,  что
гитлеровское  наступление  на  Москву  провалилось  окончательно   и  войска
Западного  фронта перешли в контрнаступление.  Начал наступление на  Елец  и
Юго-Западный фронт.
     - Готовьтесь, Иван Тихонович, и вы, -  сказал  Гришину генерал Крейзер,
командующий  3-й  армией,  - хотя  твоя дивизия сейчас  и на  второстепенном
направлении, но противника перед  собой разбить обязан. Первая задача тебе -
Буреломы. Отбирай их побыстрее и выходи на Красивую Мечу.
     Полковник  Гришин   за   несколько   дней  подготовки   к   наступлению
преобразился: стал веселее, настроение было всегда приподнятое,  да  и  день
рождения - сорокалетие - совпал с началом контрнаступления.
     Дивизия получила пополнение и к 10  декабря в ней было около трех тысяч
человек. Самое главное событие - вернулся  с переформировки 409-й стрелковый
полк. Хотя и двухбатальонного  состава, но прибавка существенная. Командовал
им  вместо  заболевшего  Князева  майор Тарасов. Многие  командиры  были  из
старых,  еще  с Судости. Велик был  соблазн у полковника Гришина в кризисные
дни ввести  полк  в бой, но все же удержался, не раздергал его, сохранил как
боевую единицу для наступления.
     Артиллеристы наконец-то  получили боеприпасы,  а то все последнее время
сидели  на голодном  пайке.  Артполк,  орудия которого  сведены были  в  два
дивизиона,   вновь   стал   действительно  ударной  силой.   Часть   орудий,
поврежденных  в боях, техники  мастера лейтенанта Зверева вновь поставили  в
строй.
     Готовясь  к  наступлению,  дивизия  перебралась  поближе  к  Буреломам,
собралась в кулак. Сплошного фронта  в эти дни не было, обе стороны занимали
лишь деревни и близлежащие дороги.
     Приехав в полк к Фроленкову поздно вечером, полковник Гришин, красный с
мороза, в хорошем настроении, что скоро наступать, спросил:
     - Опять сам не спишь и немцам не даешь?
     -  Каждую ночь по  два-три налета делаем, -  ответил Фроленков. - Вчера
особенно удачно.  Группа  лейтенанта Ребрика уничтожила десять гитлеровцев и
два пулемета,  лейтенанта Прокуратова -  три  автомашины  и  четыре  дома  с
гитлеровцами, а позавчера они  же - в шести домах до  тридцати  гитлеровцев,
два орудия и две автомашины. По мелочам вроде бы, а набралось неплохо.
     -  Да, молодцы, -  похвалил Гришин, - представляй к  наградам, не тяни.
Значит, партизанишь вовсю? А как у тебя Нагопетьян?
     - Ходит, чуть не каждую ночь. Я запрещаю, а он говорит, что это  вместо
сна, в личное,  дескать,  время,  -  Фроленков улыбнулся.  -  Вчера попал  в
засаду,  один выдержал бой с  целым взводом. Двенадцать автоматчиков уложил.
Позавчера тоже двенадцать, да орудие на санях привез!
     -  Ну?  -  воскликнул  Гришин.  -  Так   ты  теперь  с  артиллерией?  У
Гогичайшвили  тоже есть такой, Очерванюк, политрук  роты, тоже орудие вывез.
Прямо  из-под  носа у  немцев  уволок, -  и  уже  серьезно: -  Так  сколько,
говоришь, немцев в Буреломах?
     - Человек четыреста. Думаю - батальон.
     -  А Гогичайшвили говорит,  что до пятисот, и два батальона. Укрепились
они, вот что плохо. И артиллерии засечено две батареи.
     - Ночью бы атаковать, Иван Тихонович.
     - А так и придется. Без фактора внезапности и темноты у нас вряд ли что
и получится. Ну, готовься, Андрей Григорьевич, а я еще к Лукьянюку заеду.

     Утром  полковник Гришин  собрал на совещание начальника  связи  дивизии
капитана Румянцева, его  помощника капитана Бабура,  комбата связи  капитана
Лукьянюка и начальников связи полков.
     - С  организацией  связи дело  у  нас, товарищи, обстоит плохо, - начал
совещание полковник  Гришин.  - Я, конечно,  понимаю,  что трудно. Но как-то
выкручиваться  надо.  Из-за  такой  связи страдает, прежде всего, управление
боем, а из-за этого и дела у нас обстоят неважно.
     - Разрешите, товарищ  полковник,  -  сказал капитан  Румянцев. -  Может
быть, резко будет сказано, но  своими  руками  мы провода не заменим, голова
вместо аппарата не годится. Были бы хорошие технические средства...
     - Получили десять километров звонкового кабеля, - перебил Лукьянюк, - а
он  рвется от малейшего натяжения, не успеваем  чинить.  Телефонные аппараты
системы  ТАБИП - без  источников  питания.  И слышимость  всего  до  пятисот
метров, это мало.  Приходится снимать со столбов  телефонные провода в тылу,
но  этого  мало,  да  они,  когда  намокают,  тоже   теряют  слышимость.  По
сельсоветам насобирали стенных аппаратов, но они громоздкие, и этих мало.
     -  Мы  на  полк  получили  двухпроводной  кабель  с  медными  жилами  в
хлорвиниловой изоляции, - сказал старший лейтенант Качкалда, начальник связи
17-го артполка, - но он предназначен только для помещений. От взрывной волны
обрывается, закапываем - слышимость теряется, изоляция при  морозе крошится,
на катушку начнешь  сматывать  - осыпается,  как сухая  глина.  Да и мыши ее
едят.
     - Радиостанций всего две, - добавил капитан Бабур. - Одна  рация РБ для
связи  с  армией   да   в  артполку  "5-АК".   Лейтенант   Червов   пытается
отремонтировать еще несколько штук, но запчастей нет.
     - А конных посыльных как используете?
     - Всего  десяток  лошадей, а  кормить их нечем, еле бродят. Две  роты я
использовал  по  цепочке,  взвод  на полк, а то  и  больше,  так  и передаем
донесения.
     - Начальник  связи армии сказал, что ничего в ближайшее  время дать нам
не может, - сказал Румянцев. - Предложил проявлять инициативу на месте.
     -  Пойдем в  наступление  - все  немецкие  средства  связи  надо  будет
тщательно собирать, - сказал Гришин.
     - Это конечно, - согласился Лукьянюк. - Только бы добраться до трофеев.
     - А может быть, колючую проволоку использовать? - предложил Качкалда. -
Мы  на  финской иногда  пробовали.  А вместо  изоляторов  можно использовать
резину от автопокрышек.
     - Колючки надоест снимать, - усмехнулся Лукьянюк, - но  попробуем. Тоже
выход.
     Полковник  Гришин еще  раз  всмотрелся в схему связи дивизии. На бумаге
она выглядела нормально.  Он вздохнул, выругался про  себя, что  в ходе боя,
особенно наступательного, он руководить им будет почти не в состоянии, встал
и вышел из блиндажа.
     Покрытое  белой  дымкой,  светило  зимнее  солнце.  Ветер  был  теплым,
чувствовалось, что будет оттепель.
     -  Вот некстати,  если  потеплеет,  лучше  бы морозец, -  сказал Гришин
Яманову. - Пошли в политотдел.
     Совещание  политработников как раз  заканчивалось, и полковник  Гришин,
чтобы не занимать времени, решил сказать всего несколько слов:
     - Товарищи,  костяк дивизии у  нас  надежный, много раз проверенный, но
пополнение  в  основном  молодежь,  необстрелянные.  И  процент  коммунистов
невелик.  Кстати, Петр Никифорович,  сколько сейчас в  среднем в  стрелковых
ротах коммунистов?
     - По  три-пять, есть  и больше. Это на пятьдесят-восемьдесят  человек в
ротах.
     - Да, раньше было больше.
     - Но комсомольцев процент гораздо больше,  - добавил Кутузов, начальник
политотдела дивизии.
     - Это хорошо. Всему  составу политотдела  сегодня же быть в батальонах.
Командиров в бою не подменять,  не мешать им руководить боем. Ваша  задача -
прежде всего, настроить людей на наступление. Ну, а что делать в критические
минуты, вы все знаете. Завтра  последний день подготовки, а двенадцатого - в
наступление, товарищи, - чуть торжественно сказал полковник Гришин.
     Все заулыбались. Сразу в избе стало шумно.
     - Наконец-то! - громко сказал кто-то.
     - Товарищи, в беседах с бойцами обязательно скажите, что наступление мы
начинаем от  исторического Куликова  поля, где один раз уже  решалась судьба
Родины,  -  сказал  Кутузов.  - На  этом  у нас  все,  товарищ  полковник, -
повернулся  он  к  Гришину.  -  Задача  всем  поставлена,  людей  по  полкам
распределил.
     - Хорошо,  пусть  все идут  в батальоны. Федор  Иванович,  -  обратился
Гришин к  старшему политруку  Архипову. Он  хорошо знал  его  несколько лет,
уважал и ценил, как политработника, - вы в какой полк назначены?
     - К Фроленкову, товарищ полковник.
     - Очень хорошо,  а  то  он в  бою бывает излишне  горячим.  Вы будьте в
батальоне Нагопетьяна. Он хотя и смелый парень, даже слишком, но смотреть за
ним  надо.  Может  и  сам пойти  в атаку,  никак  не  отвыкнет  от  привычки
взводного.  Воротынцев,  - позвал Гришин небольшого роста командира, - Антон
Корнеевич, а вас куда определили?
     - В полк к Тарасову.
     -  Разумно.  Полк необстрелянный,  учтите  это.  И  посмотрите  там  за
комиссаром, это между нами, конечно. Связь можете держать непосредственно со
мной. Я вам верю, Антон Корнеевич, - и Гришин крепко пожал Воротынцеву руку.
     И  Архипов, и  Воротынцев были горьковчане, а  к ним  полковник  Гришин
питал особую слабость. Больше  доверял, чем другим, и сейчас был уверен, что
оба они не подведут и задачи свои выполнят.

     Утром 11 декабря полковник Гришин  сел  в  сани и  поехал на  последнюю
рекогносцировку перед наступлением.  В 771-м полку он  долго рассматривал из
окопа село Буреломы.
     -  Ну,  как,  Малхаз  Ираклиевич,  волнуетесь? - спросил  Гришин майора
Гогичайшвили.
     - Есть маленько, товарищ полковник. Ночью наши привели пленного. Хотите
посмотреть?
     - Давай  своего  пленного.  Давненько с немцами не спорил, -  и  Гришин
пошел по ходу сообщения в блиндаж командира полка.
     -  Пригнитесь,  товарищ  полковник. Снайпер может  стрелять,  мою шапку
прострелили, - услышал Гришин знакомый голос.
     - Багадаев? Шапку тебе прострелили? Как твои артисты?
     Политрук  Багадаев,  приземистый  бурят с раскосыми глазами  на плоском
лице,  был  завклубом  дивизии,  с  бригадой  артистов  давал   концерты  на
передовой. Гришин знал, что однажды  бригада, переходя  из  одного  полка  в
другой, напоролась на немецкую  разведку,  но Багадаев не растерялся, принял
бой  со своими  музыкантами,  двоих  немцев они  тогда  убили,  а  остальных
отогнали выстрелами.
     - Я слышал, ты и немцев развлекаешь? - снова спросил его Гришин.
     -  Было,  товарищ  полковник.  Вчера  поставил  на  патефоне  "Катюшу",
смотрим, а немцы высунулись из окопов - слушают. Интересная наша песня и для
них оказалась.
     - Завтра им будет "Катюша",  - сказал Гришин, - она им не только споет,
но и сплясать заставит.
     Вошли в блиндаж. Пленный сидел на корточках.
     -  Разрешите  доложить,  товарищ  полковник,  -   обратился  к  Гришину
лейтенант  Бакиновский, начальник  разведки полка, -  пленный - рядовой Эрик
Ферстер, двести девяносто третья пехотная дивизия.
     - Какие дал сведения?
     -  А никаких.  О  целях  войны  и то не знает. На все  кивает  головой,
говорим ему: "У тебя что, голова мякиной набита?" - "Я, я,", - отвечает.
     - А вид-то, вид, - поморщился Гришин.
     Пленный был в грязной шинели, в истоптанных коротких сапогах, в  старой
пилотке на ушах, небритый и очень худой.
     -  А знаете, что мы у него в  кармане нашли? -  спросил Бакиновский,  -
Иконку Казанской божьей матери. Вот украсть ее - ума хватило.
     - Смотрите, оставит вам вшей немецких. Кто его привел?
     - Красноармеец  Козлов. Сам был ранен, но  нес нашего  раненого бойца и
вел пленного.
     - Козлов? Это тот, которого вы Эвой зовете? - спросил Гришин.
     Козлов, простодушный  тамбовский парень,  свое прозвище получил за  то,
что часто от удивления говорил: "Э-ва...".
     Полковник Гришин заметил  среди командиров секретаря дивизионной газеты
политрука Мазурина.
     - Я  газету привез, товарищ полковник, первый номер, - радостно сообщил
ему Мазурин свою главную новость.
     - Отлично,  как раз перед  наступлением. Я  в  штаб,  могу прихватить с
собой.
     В двадцатых числах  ноября в  дивизию наконец-то прибыл редактор газеты
старший политрук Дмитрий Васильев. Оказалось, что с Мазуриным они виделись и
раньше, под Трубчевском. Там Васильев работал в редакции фронтовой газеты. В
первый же  вечер  они  подружились. Дмитрий  Михайлович оказался  интересным
человеком и  отличным рассказчиком. Невеселый внешне, по  внутреннему складу
он оказался  душевным человеком, и Мазурин скоро понял, что он умеет  ценить
дружбу.   В  дивизии  Васильев  быстро  познакомился  со  всеми  работниками
политотдела, любил бывать и на передовой.
     Имелась   у  Васильева  интересная  привычка:  не  мог  ужинать   один,
обязательно в кампании, чтобы можно было пообщаться. Да и  сам ужин для него
был  обычно  поводом  для  какого-нибудь  разговора.  Биография  у Васильева
оказалась интересной. Ивановский  рабочий, старый  партиец, в  гражданскую -
чапаевец, он был знаком и с Маяковским. Стихи писать начал с юности. Сначала
рабкор на заводе,  потом журналист ивановской газеты "Рабочий  край",  перед
войной - редактор газеты в Вязниках.  На фронт пошел  добровольно.  Когда он
приехал  в  дивизию, редакции  как таковой  не было - ни сотрудников,  кроме
Мазурина,  ни материальной базы. Но  у Мазурина уже был  собран материал,  в
частях подобраны корреспонденты и, посоветовавшись, они на следующий же день
обратились  к  начальнику  политотдела  дивизии  с  предложением  поехать  в
ближайший райцентр  и там отпечатать номер. Газете  придумали название - "За
Родину!", составили план  номера, Кутузов одобрил, и в  тот же день на санях
они  поехали  в  Воскресенское, ближайший  к  дивизии  райцентр в  Рязанской
области.  Через   несколько   дней  номер   был  отпечатан,  тиражом  в  сто
экземпляров. Распределили газету  по  ротам, и надо  было  видеть,  с  каким
интересом и удовольствием бойцы держали в руках  собственную газету и читали
статьи и заметки о себе и своих товарищах.
     -  Когда думаете второй номер  выпускать? -  спросил  Гришин  Мазурина,
когда  они отъехали  от штаба  полка. -  Угощайтесь,  фрицевские.  -  Гришин
протянул пачку сигарет в яркой обертке.
     "Юно", прочитал Мазурин на пачке.
     - Разведчики дали попробовать.
     -  Думаем  в  ближайшие  дни  выпустить, товарищ  полковник, но  теперь
материал  нужен о  наступлении.  А  вообще,  чаще,  чем  раз  в  неделю,  не
получится: далеко ездить в типографию.
     - Товарищ политрук, как вы  думаете,  что  сейчас у нас  в  дивизионной
газете должно быть главным? - спросил Гришин Мазурина.
     Мазурин удивился  вопросу, что  командир дивизии,  человек,  далекий от
газетных дел, советуется с ним.
     Он  в  нескольких  фразах  высказал  свое  мнение.  Гришин  внимательно
выслушал, не перебивая, а потом сказал:
     -  Передовая статья, по-моему, должна быть более масштабной. Конечно, о
начавшемся контрнаступлении,  о  взятии Ростова, Тихвина,  о работе тыла. Но
подчеркнуть также,  что война с фашизмом разгорается  по всей  земле. Англия
объявила войну Финляндии, Румынии, а США - Японии. Надо, чтобы  люди поняли:
в мире в целом начинается перелом в нашу  сторону. Надо  вселить в людей  не
только надежду, но и уверенность в нашей победе.
     Мазурин слушал Гришина и оценивал его профессионально, как газетчик. Он
уже довольно много слышал о командире дивизии от других  и - только хорошее.
В дивизии полковника Гришина уважали заслуженно. Заметно было, что у него ум
преобладает над  чувствами,  всегда умеет требовать от подчиненных. А если и
просил о чем-нибудь, то так, что нельзя было не выполнить. Очень  собранный,
с людьми говорит без позерства. Своего мнения навязывать не стремится, очень
располагает к себе в неофициальной обстано