дивизия к новым боям готова, люди настроены воевать до победы.
     - Скажите,  что резко  возрос  поток  заявлений  в  партию,  -  добавил
Канцедал, - особенно от старых бойцов.
     -  Все передам,  все  расскажу,  -  пожимал им  руки  Рогожин,  - будем
готовить вам еще помощь. До свиданья, товарищи, берегите себя.
     Они прощались,  и одним  из них суждено  было  воевать  в  этих лесах и
остаться здесь навсегда, а другим - работать и работать,  сутками, месяцами,
годами, чтобы на фронте  было все необходимое для победы. Делегация  уехала,
но если бы она задержалась  еще хотя бы на три дня, ей пришлось бы разделить
с дивизией и ее судьбу, по крайней мере, на ближайший месяц.
     Кончался сентябрь,  на фронте стояла тишина, но  все понимали,  что это
ненадолго, впереди будут новые и еще более тяжелые, решающие бои.
     Почти каждый день из дивизии Гришина в поиск уходили две-три группы, но
языка взять не удавалось целую неделю.
     Поздно  вечером  в  блиндаж к  Шапошникову заглянул  старший  лейтенант
Бакиновский:
     -  Вернулся у меня один агент из глубинной  разведки, товарищ  капитан.
Семь дней  ходил, прошел вглубь до шестнадцати километров. Сведения, правда,
общего  характера и уже несвежие, но  кое-что есть. Вот отметил по карте его
данные, где и что у немцев стоит, да и то примерно - орудия, линии окопов.
     - А второй не вернулся?
     - Нет. Теперь уж не стоит и ждать, все сроки прошли. А этого немцы  два
раза брали, но отпускали. Группу лейтенанта Барского  полчаса назад проводил
в поиск...
     - Хорошо. Давно собираюсь тебя спросить... Ты  ведь в нашем  разведбате
еще до  войны  начал служить? Что  там  у вас случилось на Соже? Куда пропал
батальон? Что произошло с Соломиным на самом деле?
     - Да-а, такая сила  была  в батальоне... Пятьсот человек,  бронемашины,
двадцать  мотоциклов, "амфибии".  Столько  готовились к  войне  и все  пошло
прахом за неделю. На фронт мы выехали первые. Два  выхода за Днепр сделали в
первую неделю, а потом болтались в своих же тылах. Связи с Зайцевым у нас не
было, оказались  разные радиостанции. Да и комбат Соломин стремился не лезть
на глаза начальству. А тогда на шоссе... Вышли мы  к  нему на  сутки  раньше
всех, Соломин приказал  технику  уничтожить,  прорывались налегке.  Я  вывел
человек  сто,  а  Соломин  так  там  и  остался.  Говорит,  командир  должен
оставаться  там,  где  его матчасть, тем  более,  мол,  он  ранен.  Технику,
конечно, можно было вывезти... А Соломина, мне потом рассказывали, партизаны
расстреляли.
     - А что он был за человек?
     - Холеный. Кавалерист. В технике  не разбирался. Коня  своего  напинает
сначала, прежде чем сесть. А  сядет  -  обязательно с фасоном. Конечно,  его
вина   большая,   что  батальон   всю   матчасть   потерял,  поэтому  нас  и
расформировали. Я первое  время в штабе дивизии на подхвате был, потом к вам
направили. Соломин же незадолго до войны вышел из заключения. А сидел за то,
что  жена у него  полька. Может быть, из-за этого  и  была  у  него обида на
советскую власть...
     Шапошников  задумался:  "Сколько  потеряли   по  своей   же   глупости,
расхлябанности, оттого, что не знали толком людей...".

     Вечером   Шапошникову  доложили,   что   группа   лейтенанта   Барского
блокирована  в  скотных  дворах  за  деревней  Михновкой.  Всю  ночь  оттуда
раздавались выстрелы. Никто из группы не вернулся.
     -  Очевидно,  все погибли, товарищ капитан. Можно не ждать, - с горечью
сказал Бакиновский Шапошникову. - Эх, Барский, Барский... Не сумел,  видимо,
проскочить  незаметно.  Лейтенанта  Абрамова  готовить?  Это  моя  последняя
группа, если не считать Шажка.
     -  Подождем,  -  ответил  Шапошников, - готовьтесь лучше. Успех  поиска
должен быть гарантированным. Подумайте, как это сделать.
     -  Как  сделать... Сколько ни думай, а все зависит  от удачи. Оборона у
немцев  здесь  сплошная,  все  подходы  простреливаются.  Может  быть, опять
разведка боем?
     - За одного пленного платить десятками жизней?
     На следующий день расчет сержанта Михаила Хренова из зенитно-пулеметной
роты лейтенанта Николая Пизова подстрелил легкий бомбардировщик. Самолет сел
на болото недалеко  от штаба 771-го полка, и тут же к нему  побежали десятки
людей. Из кабины вылез  летчик, но, видя, что к  нему приближаются  русские,
застрелился.  Второй пилот начал, было, отстреливаться, попал в одного, но и
сам был  убит наповал  чьим-то выстрелом  из  винтовки.  Пехотинцы,  облепив
самолет, как муравьи, вытащили из кабины третьего летчика.
     - Ребята! - удивленно  крикнул кто-то.  - Да он же  без ног! Смотрите -
культяпки!
     - Ишь ты, патриот фашистский, - со злостью  сказал  сержант  Хренов.  -
Тащите его, ребята, в штаб полка.
     - Молодец, - подошел к Хренову лейтенант Пизов, - у тебя это четвертый?
     -  Два "мессера",  "юнкерс", а  теперь  вот  и  "хейнкель",  - довольно
ответил Хренов.
     -  Кто  подбил  самолет? -  спросил  Пизова  Шапошников,  когда в  штаб
принесли на руках пленного летчика.
     - Опять Хренов.
     - Как  это ему  все время везет? - удивился Шапошников. - Один из всего
полка сбивает! Самолет сильно поврежден?
     - Сел на  брюхо. Да  его там  уже  разбирают все, кому не лень. Пулемет
сразу куда-то утащили.
     Лейтенант   Николай   Пизов  был   назначен   Шапошниковым   командиром
зенитно-пулеметной  роты  после  гибели   под  Суражом  старшего  лейтенанта
Христенко.  В полк  он попал в  трубчевских лесах, из окруженцев. Шапошников
сразу обратил на него внимание: небольшого роста, но глаза черные, упрямые и
умные.
     - Откуда выходите? - спросил тогда Шапошников Пизова.
     -  От  Барановичей.  Есть  там  недалеко такая  станция  - Мир.  Склады
охраняли.
     - Правда, что немцы долетали до вас перед войной?
     - То и дело. Нам говорили: идут двухсторонние маневры. Сейчас это  даже
дико вспоминать. Их диверсанты связь у нас начали рвать еще с десятого июня,
связистов наших  подстреливали.  К  двадцатому  июня  мы к  этому  настолько
привыкли, что ночью исправлять связь и не ходили, дожидались утра.
     - А в Трубчевск с кем выходили?
     - Одно время сами по себе, потом к "пролетарцам" пристали. Командир наш
бросил нас в первые дни войны, ушел домой на Украину.
     "Надежный, толковый  парень.  Воевать будет  честно,  -  подумал о  нем
Шапошников. - Этот не сбежит никуда".

     Не успел Шапошников допросить пленного летчика,  как к нему привели еще
одного немца.
     - А этот откуда? - невольно удивился он.
     - Едет на мотоцикле, между Бакланью и Юрково, там  дорога у берега,  и,
видно,  решил срезать  угол,  наши пулеметчики  и подстрелили,  -  рассказал
Бакиновский.  -  Лежит, колеса  у  мотоцикла  крутятся.  Решили  сплавать  -
Богомолов из роты Вольхина. Он и подстрелил. Сел в лодку - и на  ту сторону.
Как немцы его не увидели -  удивляюсь. Спали, наверное. А этот фриц даже  не
ранен был, только каблук пулей отбило.  Без оружия и ехал. Богомолов подполз
-  он  сам и  руки поднял, и мотоцикл покатил  -  вполне  исправный,  ребята
пробовали заводить.
     - Да, вот так подарок. Иоффе, спросите его: куда он ездил?
     - Возил  приказ в штаб полка о переброске их дивизии на другой  участок
фронта, - перевел Иоффе.
     Шапошников сразу оживился:
     - Какой он дивизии? Восемнадцатой танковой?
     - Да, а  южнее,  говорит, стоят части двадцать  девятой моторизованной,
четвертой  и  третьей танковых дивизий.  Их  дивизия  будет сменяться первой
кавалерийской.
     - Спросите его: когда они собираются наступать?
     - Не  знает, не интересовался. Говорит, что  он до войны пекарем был, в
Вене. Спрашивает, где у нас здесь почта.
     - Это зачем ему?
     -  Хочет  матери  пятьдесят марок отправить, в плену они  ему все равно
будут не нужны.
     Все засмеялись.
     - Ну и фриц. От нас матери в Германию деньги посылать! Вот чудак-то.
     - Тихон Васильевич, - попросил Шапошников капитана Филимонова, - срочно
доставьте пленного в штаб дивизии.
     "А ведь это интересно, что их дивизию  отсюда  снимают. Видимо, готовят
группировку для удара", - подумал Шапошников и сказал Бакиновскому:
     - Сегодня ночью  надо  обязательно  взять еще одного пленного. Готовьте
группу Абрамова.
     - Разрешите я сам схожу, товарищ капитан.
     - Разве больше некому?
     -  Шажок только вчера ходил,  отсыпается.  А Абрамов - что-то глаза мне
его сегодня не нравятся: убьют еще.

     Поздно ночью Бакиновский разбудил Шапошникова.
     - Товарищ капитан, есть пленный, кавалерист!
     "Неужели танковая дивизия уже ушла? Быстро...".
     - Разбудите Иоффе. Как ты его приволок? Сам брал? - спросил Шапошников,
затягивая ремень.
     - Нет.  Помните,  я говорил, что есть  у меня один юрист недоучившийся,
бывший  вор-наводчик из  Одессы.  Он  и  взял.  Парень  безответственный, но
смелый.
     Быстро  допросив  пленного,  Шапошников  позвонил  в  штаб  дивизии.  У
телефона был майор Кустов.
     -   Алексей   Федорович,  только   что  привели  пленного,   из  первой
кавалерийской дивизии. Сегодня  ночью  они  начали менять танкистов. Значит,
тот пекарь-австриец сказал правду.
     -  Хорошо, -  сонным  голосом  ответил Кустов.  -  Я доложу Гришину. Ты
смотри: пятый пленный за две недели! А в тех полках, сколько ни ползают - ни
одного.

     30 сентября, перед обедом,  командир  роты лейтенанта  Вольхин сидел  у
своего блиндажа  и сушил  портянки, щурясь  на  осеннем солнышке. Было тихо,
немцы не стреляли второй день и поэтому  напряжение спало, хотелось лежать и
смотреть в  небо, на бегущие белые облака. - "Эх, за грибами бы сейчас..." -
тоскливо подумал Валентин.
     -  Нет, я тебе точно говорю:  "Рот фронт"  у  них действует, -  услышал
Вольхин  разговор за спиной.  - Ну, сам  посуди:  позавчера десять  снарядов
упали и только два разорвались. Значит, кто-то их там испортил!
     - Дожидайся. Просто упали в болото, поэтому и не разорвались.
     - Ну что ты мне говоришь? И в болоте рвутся также, я же знаю!
     - "Рот фронт"... Все  они за "Рот фронт", когда за глотку его возьмешь.
Помнишь, когда сюда от Трубчевска шли, колодец нам  попался - битком набитый
ребятишками  мертвыми.  Тогда еще немца взяли,  шахтером оказался, руки свои
показывал - "арбайтер". Вот тебе и пролетарий...
     "А ведь обоим хочется верить, что есть в  Германии "Рот фронт", - думал
Вольхин. Первые дни они  все наивно ждали, что  в Германии вот-вот  вспыхнет
восстание рабочих...
     За   все   время   с   начала  войны   Вольхин   видел   всего   одного
немца-антифашиста,  который сам  сдался,  когда они выходили из окружения от
Суража. Шел  он  с колонной несколько  дней,  как-то даже сходил в разведку.
Относились к нему все хорошо, но из немцев он был  явно исключением, и никто
уже  не  верил, что в  Германии  осталось много  антифашистов.  Очень  часто
Вольхин и его товарищи видели таких немцев, которых и людьми-то назвать язык
не  поворачивался.  Впрочем,  этого немца-антифашиста тоже  расстреляли  под
горячую руку, за день до выхода из окружения.
     Он  выплюнул  травинку, достал пачку папирос, а  с ней  и свою записную
книжку. Вольхин нарочно старался делать записи реже, суеверно думая, что как
только кончится последняя страничка, так его и убьют. - "А ведь из взводных,
из   старых,  в   батальоне  я  остался,  пожалуй,  один...  Данилов   убит,
Серебренников  тоже,  Фирсов  и  Баринов  ранены,   Макарова   и  Цабута   в
Милославичах убило...". Остальных он  знал  только в лицо и, перебирая их  в
памяти,  вспоминал, кого,  где и  как убило.  -  "Пожалуй, так и моя очередь
скоро дойдет", -  равнодушно  подумал  Вольхин. Смерти  он не боялся  давно.
Столько  раз  приходилось видеть, как погибают люди, что иной раз думал: то,
что он еще жив - случайность. Иногда Вольхин искал в своей душе предчувствия
смерти.  Он  слышал  от   бойцов,   что  тот,  кто  должен  быть  убит,  это
предчувствует,  но у него  ничего такого пока  не было,  и снов  никаких  не
снилось с самого дома. - "На фронте три месяца, а как будто три дня. Сто раз
могли убить, а все  как-то  везет  и везет. Странная все-таки штука -  жизнь
человеческая... Судьба... От чего она зависит? Старшину нашего во сне убило,
так и не понял,  что его уже не  будет никогда. А Лашов,  пулеметчик, умирал
целый день, в сознании...".
     -  Товарищ  лейтенант,  к  командиру  батальона,  -  вывел Вольхина  из
раздумий подошедший связной.
     - Командир полка тебя чего-то вызывает, - сказал ему капитан Осадчий. -
Заберут, наверное, из батальона.
     - Никуда я не собираюсь, - удивился Вольхин.

     - А ведь  у  вас  высшее  образование,  товарищ  лейтенант?  -  спросил
Шапошников, когда Вольхин вошел в блиндаж командира полка и представился.
     - Пединститут, товарищ капитан. Работал учителем в школе, математик.
     - И чертить, конечно, умеете?
     - Когда теоремы доказывал - чертил.
     - Хотите работать в штабе?
     -  В  штабе? - удивился  Вольхин, -  Не знаю. Не думал. Я  же ничего не
понимаю в штабной работе.
     - Ничего, научим, - улыбнулся Шапошников.
     "А как же рота? - подумал Вольхин, - Что скажут ребята? Неудобно...".
     - Можно подумать, товарищ капитан.
     - Подумайте, - кивнул Шапошников.
     К лейтенанту Вольхину  он приглядывался давно. Как-то увидел у Осадчего
схему обороны батальона -  выполнена  чисто,  аккуратно  и  профессионально.
Осадчий так чертить не умел.
     - Кто это делал вам схему? - спросил его тогда Шапошников.
     - Командир седьмой роты лейтенант Вольхин.
     "Седьмая  рота...  Вольхин..."  -  и  Шапошников  вспомнил,   что  этот
лейтенант с ними с первых дней. Отличился под Трубчевском, в Милославичах, в
Церковищах.  Воюет грамотно, хотя и не  кадровый. Скромный,  аккуратный. Эти
качества  Шапошников  ценил  в  людях особенно.  -  "Можно  сделать из  него
неплохого  штабного работника,  если  есть  задатки.  Зачем  держать  такого
человека на роте? - думал  Шапошников, - хотя сейчас в управлении  полка все
по штату, запас не помешает".
     Вольхин вышел из блиндажа и столкнулся с писарем штаба сержантом Ляшко,
которого он немного знал.
     -  Слушай, Петро, ты сам что конкретно в штабе делаешь? -  спросил  его
Вольхин, - а то командир предлагает в штаб перейти.
     -  Соглашайтесь, товарищ лейтенант, если есть  возможность.  Командир у
нас  хороший,  не смотри,  что  всего  лишь  капитан,  -  ответил  Ляшко.  -
Выдержанный, никогда не орет, не матерится. Всегда  разберется, обдумает. Он
и  меня давно  натаскивает на штабную работу.  Я ведь  с первого  курса МИСИ
призван. Иногда карту сделаю, веду обстановку, дежурю по штабу. Учусь сводки
составлять, приказы. Работа интересная, тем более для вас,  математика. Да и
военный опыт  у  вас теперь есть, так что справитесь. А что, разве  из штаба
кого-нибудь переводят, не слыхал вроде...
     - А я откуда знаю? Вызвал Шапошников, предложил в штаб.
     - Ну и соглашайтесь. Вам головой надо воевать. 22









"ПРОСТИТЕ ПЕХОТЕ..."

     Вечером  6  октября командующий  3-й  армией генерал-лейтенант  Крейзер
вызвал на совещание командиров дивизий.
     - Товарищи, - начал он, как всегда спокойно и деловито, - обстановка за
последние  дни  резко  изменилась.  Гитлеровцы  начали,  по всей  видимости,
генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла  в
район Орла. Есть  сведения, что город  уже у  немцев. Другая их  группировка
подходит к Брянску.
     Командиры дивизий недоуменно зашевелились, кто-то даже спросил:
     - Как же немцы могут быть уже в Орле?
     - Ставка дала директиву на отход нашей и тринадцатой армий, - продолжал
Крейзер. - Общее направление отхода: линия Щигры - Фатеж.
     - Триста километров назад! - ахнул кто-то из командиров.
     - Показываю для каждой дивизии маршруты, - командующий подошел к карте.
- Иван Тихонович,  - Крейзер посмотрел на полковника Гришина, - твоя дивизия
ставится в  ударную группу. Сутки на  сборы и  чтобы к утру  девятого был за
Десной в районе Салтановка - Святое.
     Полковник Гришин посмотрел на карту: около восьмидесяти  километров  от
Судости. А надо еще поднять дивизию, собраться, и на все - двое суток.
     Приехав после  совещания к себе в дивизию, он приказал начальнику штаба
полковнику Яманову подготовить приказ на марш к Десне.
     - Срочно, Алексей Александрович,  на все сборы только сутки,  в ночь на
восьмое  выступаем. Немцы в Орле, а возможно и в  Брянске. Не сегодня-завтра
захлопнут нас здесь.
     - Как прошла разведка боем? - позвонил Гришин Шапошникову.
     - Чуть  не  взяли  Юрково, - ответил  Шапошников. Немцы главные силы  с
нашего участка сняли. К преследованию нас, по-видимому, не готовы.
     -  Ясно.  Быстро  собирай  все  свое  хозяйство,  готовность к маршу  -
девятнадцать часов завтра. Пойдешь в авангарде. Приказ Яманов готовит, через
два часа получишь.
     Полк  Шапошникова был самым  сильным  в  дивизии, более полутора  тысяч
человек, поэтому Гришин именно его  решил поставить  в авангард,  зная,  что
Шапошников и соберется быстрее всех, и сделает все, как надо.
     Всю ночь  и  весь  день  7  октября в дивизии полковника  Гришина  была
лихорадочная  суета: грузили  на  машины  и повозки ящики  с боеприпасами  и
продуктами, накопившимся за три недели имуществом, проверяли - все ли взяли,
собирали повозки и автомашины в колонны, пряча их до начала марша в лесах.
     - Что-то сомневаюсь  я,  что на отдых  нас  отводят, -  сказал Вольхину
сержант Фролов, - собираемся, как на пожар.
     Больше всех обидно было уходить с насиженных мест начальнику инженерной
службы  дивизии майору  Туркину.  Почти  три  недели  под  его  руководством
готовила дивизия оборону, он  лично побывал чуть не в каждой роте, впервые с
начала войны подготовлено  было все действительно, как положено. И вот - все
бросать.
     -  Немедленно бери  саперный батальон и на  машинах - к Десне, - Гришин
показал Туркину точку на карте. - Как хочешь, из чего хочешь, но чтобы через
сутки здесь было две переправы.
     - А  с  минами  что делать?  Три  дня назад получил, больше половины не
успели по полкам развезти.
     -  Закопай,  - без раздумий приказал  Гришин.  -  И когда только успели
накопить столько барахла, - выругался он, оглядывая колонну штаба дивизии, -
как цыганский табор!

     В  ночь  на  8  октября  137-я стрелковая дивизия  полковника  Гришина,
оставив позиции на Судости, тремя колоннами двинулась к Десне.
     К утру  9 октября  все колонны,  пройдя  более шестидесяти  километров,
вышли к  Десне. Изнурительный, безостановочный марш и бессонная ночь утомили
всех, и полковник Гришин дал несколько часов на отдых.
     Саперы  майора  Туркина  сделали, казалось,  невозможное: две переправы
были наведены  в рекордно короткие сроки. Полковник Гришин, выйдя на высокий
западный  берег Десны,  наблюдал,  как огромный поток автомашин,  повозок  и
людей, перейдя мосты, растекался по восточному берегу реки.
     "Такая силища, и отступаем, - с горечью подумал  он, - но  чудо, что до
сих пор нет ни одного самолета...".
     - Дивизия перешла вся, Иван Тихонович, пошли обозы армии и госпиталя, -
услышал Гришин сзади голос полковника Яманова, - и штаб наш весь за Десной.
     - Надо  и нам переправляться.  Лукьянюк! Быстро сматывайте связь и - на
ту сторону.
     Но не успел полковник Гришин подойти к переправе, как над ней пролетела
тройка самолетов. Засвистели падающие бомбы, и одна из них разорвалась прямо
на мосту. Видя,  как  шарахнулись  лошади  и  люди,  услышав крики и  ржание
раненых  лошадей,  Гришин  зло  махнул  рукой:  "Ну  вот,   теперь  придется
вплавь...".
     Капитан  Лукьянюк,  почти  весь  батальон  которого был  за  Десной,  у
разбитого моста  выше  реки нашел пару бревен. Связав их ремнем, он столкнул
бревна в воду, и, разгребая одной рукой, поплы