фа и  первым  вошел  в него! Прошу это
отметить, товарищ писатель,
     * * *
     На этом мои блокадные дневники обрывались.
     Мне  захотелось  узнать:  что же  написали  противники о последних днях
блокады? Но ничего интересного я не нашел. Пришлось обратиться к двухтомнику
Юрга Майстера.
     Этот  историк,  щеголяющий  своей  объективностью,  сделав  вывод,  что
"русские  способны  проводить  десантные  операции  в  масштабах  нескольких
дивизий,  имея  самые примитивные средства", все  же  в конце не удержался и
воскликнул:
     "Жаль, что немецкое командование никогда не располагало ни временем, ни
средствами, чтобы  ликвидировать  "котел"  в  районе  Ораниенбаума.  Русские
отстаивали  его  с  большим  упорством  и  весьма  успешно.  Большую  помощь
оказывала .  им береговая  артиллерия Кронштадта  и еще  действовавшие башни
"Марата". В этом окружении находилось не менее десяти дивизий".
     "Атакам ленинградских войск  предшествовал  сильный  огонь  корабельной
артиллерии. Стремительное и успешное наступление  превосходящих  сил русских
увенчалось быстрым и полным успехом. Блокада Ленинграда была прорвана.
     17 января русские войска вырвались из окружения в районе Ораниенбаума и
соединились с войсками Ленинградского фронта".
     Все поставлено с ног на голову! Для чего же это делается?
     Я внимательно  прочел авторское вступление к двухтомнику. Чтобы вызвать
доверие у читателей, Юрг Май - стер написал:
     "Два обстоятельства побудили  автора -  швейцарца по  национальности  -
взяться  за  создание  книги  о действиях  моряков  на  восточно-европейских
театрах  войны:  это,  во  -  первых,  обострение  отношений между  союзными
державами   англо-американского   блока   и   Советским   Союзом...   Второе
обстоятельство - колоссальное перевооружение Советского флота, мощь которого
сейчас уступает лишь мощи  США. Отсюда  возникает необходимость дать в конце
концов кругам, заинтересованным в правильной оценке ударной  силы Советского
флота, книгу, которая исчерпывающе и возможно объективней освещает важнейшие
события восточно-европейской войны 1941 - 1945 гг.".
     О  каких  заинтересованных  кругах Юрг  Майстер  печется?  И  для  чего
предупреждает, что стремился к  полной  объективности, которой  - де  нельзя
требовать от непосредственных участников событий?
     По  мнению Майстера,  немцы  до самых  последних лет  по политическим и
экономическим  причинам  не могли  заняться  такой  работой. Статьи  и книги
русских  авторов  "не  имеют  исторической ценности,  так  как  написаны  не
объективно, с пропагандистской целью". И у англичан ничего путного не вышло.
Такая  работа оказалась  лишь под силу ему - Юргу Майстеру, хотя  - историка
всюду  подстерегали  необычайные трудности. Руководители Советского флота  и
британского адмиралтейства  не  допустили Майстера  к секретным  документам.
Немцы тоже.

     Лишь одни финны щедро предоставили в его распоряжение ценные документы.
     "Кое -  какие  материалы, однако, удалось привлечь  благодаря любезному
содействию  английских, французских,  бельгийских,  голландских,  датских  и
шведских друзей - любителей флота", - пишет Майстер.
     И особую благодарность и признательность он  выражает "двум  венгерским
эмигрантам  в  Австрии, а также Соединенным Штатам за любезную и  неустанную
поддержку".
     Вот  кто, оказывается,  в  течение  семи лет  вдохновлял Юрга Майстера!
Ведь, кроме долларов, ничем иным американцы помочь ему не могли. Они ведь не
воевали на Балтике и подробностями боев на  этом театре военных  действий не
располагали.
     После  прочтения  двухтомника  становится  понятной  и  "объективность"
историка. Юрг Майстер - обыкновенный делец фашистской  закваски, который  за
соответствующую  мзду  на  основании  подвернувшихся  материалов готов белое
превратить в черное.
     Выдавая  себя  за  знатока  характера  и  боевых  способностей  русских
моряков,  он  самым  бессовестным образом оболгал наших  балтийцев,  а своих
хозяев в конце книги предупредил:
     "...Действия Советского флота в морях  других  стран будут относительно
слабыми и не дадут эффективных результатов. Но следует помнить о способности
русских  к  крупным десантным операциям на пограничных морях, о мужественной
обороне советской территории,  прилегающей к прибрежной полосе, и энергичном
нападении воздушных сил, а также подводных лодок".
     Мне  не удалось увидеть весенние бои Балтийского  флота,  так как я был
отозван  на  Черное  море.  Но  после  войны  я  неоднократно  встречался  с
участниками последних  сражений на Балтике.  От них знаю, с какой отвагой  и
стремительностью моряки вышвырнули оккупантов с островов и морских баз.
     Нашим  подводникам  поздней  осенью  1944  года  удалось   по  шхерному
фарватеру  скрытно  пройти  в  тыл  противника и  прервать  почти безопасное
плаванье боевых немецких кораблей и транспортов.
     Действуя хитро и дерзко,  подводники уже без перерывов  наносили мощные
торпедные удары. Только  за  один поход С  - 13, утопившая лайнер "Вильгельм
Густ - слов" и транспорт "Генерал Штойбен"  общим водоизмещением сорок тысяч
тонн, вывела из строя добрую дивизию отборных войск.
     На огромном туристском лайнере "Вильгельм Густ - слов"  - чуде комфорта
и новой техники - из Данцига эвакуировались высшие  чины  нацистской партии,
офицеры  гестапо,  полиции,  войск  СС  и  более полутора  тысячи  обученных
подводников,  которыми можно  было  укомплектовать  тридцать  пять  экипажей
подводных  лодок.  В каютах,  трюмах  и  на палубах разместилось более шести
тысяч  гитлеровцев.  И  почти  все  они, после  попадания  трех  торпед,  за
несколько минут ушли на дно.
     По случаю  гибели лайнера  "Вильгельм Густслов" в Германии был объявлен
траур, а командира конвоя, охранявшего лайнер, Гитлер приказал расстрелять.
     Так что  об  умении русских воевать  и на  чужих морях  не следовало бы
забывать  ни  военным  историкам,  ни  тем,  кто  надеется  взять  реванш  и
поддерживать холодную войну.

        "В ОЗЕРНЫХ ЗАРОСЛЯХ"

     Прошло много лет  со дня снятия  блокады  Ленинграда,  а полная картина
героической обороны вое еще  создается.  Она мозаична.  Мы выуживаем крупицы
новых фактов, деталей и фиксируем на пленке, бумаге, полотне и камне.
     В дни  войны  я  опасался  открыто  записывать  действия  роты  особого
назначения. Ее  существование было секретом.  Свои записи  я зашифровал так,
что сам не Могу  в них разобраться. А  память подводит.  Хотелось  встретить
кого-нибудь  из  разведотдела  и  уточнить  имена,  операции,  но  никто  не
попадался.   Лишь  недавно  в  Москве  мне  удалось  узнать  местопребывание
командира  отряда подводных  разведчиков Ивана Васильевича Прохватилова.  Он
мечтал после войны поселиться в  тихом месте  и выбрал  деревню  Чернове под
Гатчиной.
     Вместе с сыном я еду к нему. Сын сидит за рулем "Волги". Ему столько же
лет, сколько мне было во время войны.  У него растет четырехлетний мальчишка
- мой внук. Малышу, видно, не доведется, как нам, скитаться в теплушках. Мир
сохраняется, но угли большого костра еще тлеют повсюду.
     Мы выезжаем к южной окраине города. Когда - то  здесь стояли деревянные
домишки и  проходила линия обороны. Сейчас  окраина  неузнаваема: на  бывшем
болотистом  поле  вырос  огромный  современный город,  не похожий на  старый
Питер.  Новые  кварталы  просторны  и  величественны.  Они  со  всех  сторон
обступают город. В них обитает больше жителей, нежели в центре, и люди живут
в отдельных квартирах с газом и горячей водой.
     Миновав восстановленную  Пулковскую обсерваторию, мы мчимся по широкому
асфальтированному шоссе на Гатчину.
     После  войны  на  обожженной  и  начиненной  металлом  земле  долго  не
показывалась  зелень.  По обеим  сторонам  дороги виднелись  черные  обломки
деревьев, истерзанные осколками бомб и снарядов, и полуобгоревшие пни берез,
тополей и дубов. Инвалидов давно выкорчевали. На их месте теперь раскинулись
фруктовые сады и зеленые рощи. На обильно политой кровью земле буйно тянется
вверх новая поросль.  Она  прикрывает шрамы  войны. Уже с трудом  разглядишь
вмятины,  оставшиеся  от  прежних  дзотов,  рухнувших  землянок,  траншей  и
воронок. Скоро они совсем сотрутся с лица земли.
     Гатчина,  которая  более  двух  лет  находилась  в  руках   оккупантов,
отстраивается медленней. От ее окраин еще тянутся такие разбитые дороги, что
по ним  трудно  проехать.  Машину раскачивает  и  трясет  на  колдобинах,  В
глубоких  лужах  "Волга"  неожиданно  как  бы  лишается  тормозов,  они   не
действуют. Но мы все же минут за сорок преодолеваем пятнадцать  километров и
попадаем в деревню Чернове. У первого встречного спрашиваем;
     - Где живет Прохватилов?
     - Какой? Молодой или старый? - Старый, который моряком был.
     - Вон там, - указывая на какие -  то заросли, говорит колхозник. - Надо
проехать за озеро, на самую окраину. Дальше уж никто не живет.
     Мы смотрим в котловину на заросли. Где же тут озеро? А от него не много
воды  осталось.  Казалось,  что  среди  топей, затянутых  ряской и  круглыми
листьями лилий, петляет тихая речка.
     Уровень  воды озера, видно, давно понизился, потому  что прежние отмели
стали сушей и густо поросла кустарником, осокой, камышом.
     На таком озере  впору  жить  русалкам  и водяным. Что же  здесь  делает
боевой водолаз?
     Дом Прохватилова,  огороженный невысоким забором, мы нашли за родником,
в самой чаще зарослей. Здесь могли обитать и лешие.
     Навстречу нам вышла древняя старушка.
     - Вы до Вани? - спросила она. - Дома нема, пи - шел до вора. Якись - то
хлопец мережку стянул. Хорошо, соседи бачили.
     -  Что  же  он  сделает  с  вором?  -  помня  рост  Прохватилова и  его
решительность, поинтересовался я.
     - Та окажет, шо так не годится! - ответила старушка.
     - А вы кем ему доводитесь, мамашей?
     - Так, так... приехала до сыночка помирать. Мне вже девяносто с гаком.
     - Из каких мест?
     - Лебедина. Слышали о таком местечке? Сумские мы.
     Старушка  провела нас в  невысокую  застекленную  беседку, находившуюся
посреди  поляны,  сплошь покрытой золотистыми головками  высоких  и  крупных
одуванчиков.
     - А зачем вам столько одуванчиков? - спросил я.
     - Травку трусики любят. С молочком она. А цветы - пчелкам.
     И тут я заметил по краям поляны ульи, похожие на игрушечные домики, а у
сарая - клетки крольчатника.
     - Ух какое у вас хозяйство! - невольно воскликнул я.
     Вскоре за  оградой показалась  еще  одна пожилая женщина,  закутанная в
белый платок, как это делают украинки, спасаясь от палящего солнца.
     -  Жена прийшла,  - сказала старушка.  - Може, во -  на  знает, где его
шукать.
     Женщина, принесшая корзину свежей травы для кроликов, говорила на таком
же смешанном русско-украинском языке, бытующем на юге.
     -  Гостей Иван Васильевич не  ждал, - сожалея,  сказала она.  - И  куда
пийшел  - не  знаю. Гадаю, шо  у  той край. К  обеду  явится,  - уверила нас
женщина.
     Вскоре появился и Прохватилов, притащивший на плече старенькую мережку.
Поставив ее сушиться у стенки сарая, он стал вглядываться в меня и, конечно,
не  узнал приходившего в  отряд корреспондента.  Спросив,  зачем  я прибыл к
нему, Иван Васильевич протянул руку, крепко стиснул мои пальцы и пригласил:
     - Прошу в дом.
     Пропустив вперед, он повернулся к женщинам и негромко сказал:
     - Пожарьте рыбки свежей и чего-нибудь еще сообразите.
     В   большой,  не  по-деревенски  обставленной  комнате  стоял  огромный
письменный стол, широкий зачехленный диван, а над ним на стене висело в раме
большое  фото: еще молодой  Прохватилов  в парадной форме капитана  третьего
ранга, увешанный  орденами,  и рядом  с  ним небольшая круглолицая женщина в
берете со звездочкой и медалью "За оборону Ленинграда" на кителе.
     - Шо бы вы хотели уточнить? - сев против меня, спросил Иван Васильевич.
- Записей я не вел - разведчикам не положено. А на память не надеюсь. Болеть
начал. Видите  -  стол лекарствами  и  приборами завален.  Сам себе давление
меряю и уколы делаю. Поблизости врача нет.
     - А что с вами? - спросил я.
     - Высокое давление, да еще при диабете.
     -  Говорят, что эти болезни порождает пережитый страх. На днях где - то
вычитал.
     - Может быть, -  согласился Иван Васильевич. - Страху - то я натерпелся
вволю. Почти во  всех больших операциях  участвовал.  Некоторые  думают, что
если человек рослый и крепкий, то он ничего не боится. Чепуха.
     Всякий  жить  хочет.  Но один боится и  всем заметно,  а  другой  умеет
скрывать, а потом вот болеет.
     Я ему дал  несколько страниц, напечатанных  на машинке, из  той записи,
что сделал  во время войны. Он внимательно стал вчитываться. И вдруг старого
водолаза  прорвало:  он  принялся  вспоминать имена, детали, которых  мне не
хватало. Я схватил шариковую ручку, и мы вместе исправили и дополнили давний
рассказ.
     - А может, память что-нибудь еще выдаст? - с надеждой спросил я.
     -  Нет,  слабоватой стала. Разве  лишь  смешное да  забавное другой раз
вспомнится.  Такое почему  - то  крепче держится.  Вот, например, про тот же
самый  страх.  Был у нас  водолаз,  небольшой, весь  словно из тугой  резины
отлит, -  мускул на мускуле. Сергеем  Непомнящим звали. Ничего не  боялся. В
любую операцию посылай. Ему сам черт не брат. В темные  ночи один пробирался
по льду к батареям противника, залезал в белый спальный мешок и весь день из
торосов  наблюдал  за  противником, а следующей  ночью возвращался и  нужные
сведения приносил.
     К  концу  войны дело было.  Наш  сторожевой МО в шхерах около  Койвисто
немецкую  субмарину  потопил, В  штабе  флота  решили: раз  подводная  лодка
пробралась в наши воды, значит штурман имел карту минных полей и проходов. К
тому же он прокладку делал. Авось не успел уничтожить карты, их надо добыть.
Приказали это сделать нам.
     Глубина  в том месте оказалась  около  тридцати  метров.  Для  тяжелого
водолаза - чепуха, а для легкого - беда. Дело в том, что на глубине давление
выжимает из  костюма весь  воздух и тело  не дышит. Через  загубишь кислород
поступает  только  в  легкие. Но при давлении  в  четыре  -  пять атмосфер и
кислород  становится ядовитым.  Походят  мои  хлопцы  по  дну минут десять и
вылетают наверх. У одного кровь носом идет, у  другого из ушей, а у третьего
полная  маска пены. Искусственное дыхание надо делать, откачивать. А тут еще
финны из пушек обстреливают.
     Все же нашли мы субмарину на дне. Но как  в нее пролезть? Решили пройти
через люк центрального отсека, благо он  был отдраен немцами.  Спустятся мои
легкие водолазы  в отсек,  пробудут  в нем три - четыре минуты, и выбираться
надо. Ничего не успевают сделать, задыхаются.
     Решили  тяжелого  водолаза  снарядить.  Пригнали  бот  с  компрессором,
телефоном и шлангами. Я,  конечно, Непомнящего вызвал.  Сам натянул  на него
резиновый  комбинезон и медный  шлем  привинтил.  В  водолазных  бахилах  со
свинцовыми  подошвами да с пудовыми медалями на  груди и  спине Сергей  едва
ноги передвигал.
     "Сможет ли  он пролезть  в  узкую горловину?" - стал сомневаться  я. Но
делать  нечего, дал  ему фонарик и  щелкнул  по шлему - "иди, мол, ты парень
ловкий".
     Субмарину Непомнящий нашел быстро. Пыхтел,  пыхтел, но  все же пролез в
центральный  пост. Обшарил его  и  стал  отдраивать  другие отсеки.  Работал
больше  часа,  наконец по телефону передал:  "Нашел  пенал  с  картами.  Иду
наверх".
     Ждем мы его, шланги подтягиваем, а он вдруг на трапе застрял и не своим
голосом в телефон завопил; "Выручайте, чертовы покойники держат!"
     Я   легких  водолазов  на  помощь  послал.  Помогли  они  выкарабкаться
Непомнящему и к борту подтащили.
     Снимаю я с него шлем, а он  бледный,  губы  трясутся и  вроде заикаться
стал.  "Шо с тобой?" - спрашиваю, "С - со  страху,  - говорят.  -  Отдраиваю
отс-сек, а оттуда покойник за покойником выплывают.  Белые, разбухшие...  Ко
мне в  иллюминатор  заглядывают.  Чуть  фонарик из рук  не  выронил. Но  с -
стерпел  - не обращаю на них  внимания. В каюты капитана  и штурмана пролез,
Какие  были карты,  снял и  пенал  взял.  Возвращаюсь  обратно,  а  у  трапа
утопленники  скопились. На волю хотят  всплыть,  вверх  тянутся.  В - видно,
течение получилось. Раз-здвинул  я их и скорей на трап. Но не тут - то было!
Чую, держат: за шланги цепляются, на плечи давят. От этого в глазах искры...
и ноги ослабли. В - видно, с перепугу забыл воздух стравить: костюм раздуло.
Ну, ни туда ни сюда! П-пропал, думаю, и вот здесь завопил во все легкие..."
     - О как бывает! Самые железные могут дурным голосом закричать. Фантазия
доводит, - заключил свой рассказ Иван Васильевич.

     Вскоре нас  прервали.  Вошел  мой  сын, и  женщины  внесли  две большие
сковороды:  в  одной  дымилась  поджаренная  со  шкварками  картошка,  густо
посыпанная укропом, в другой золотились караси и лини утреннего улова.
     Закусывали мы не по - фронтовому, без "ста граммов". Иван Васильевич не
притронулся к  водке по  болезни, мой сын  - потому,  что не  положено пить,
когда  управляешь  машиной, а  мне  выделяться из  компании не хотелось. Так
бутылка "столичной"  осталась не  раскупоренной.  Но  мы  и без водки сумели
очистить обе сковороды и выпить жбан молока.
     На прощание я поинтересовался:
     - А не скучна жизнь в тихом месте? Вы ведь привыкли на людях быть.
     - Я и сейчас на людях, - возразил Прохватилов. - Выбирают в партбюро, в
сельсовет. Пропагандой занимаюсь. То  комсомольцы, то ленинградские  пионеры
позовут.  Надевай  все  ордена - и красуйся  в президиуме. В прежние времена
говорили: "Старость - это  когда дни тянутся, а годы  бегут". А у меня и дни
бегут. Удержу нет! Оглянуться не успел - седьмой десяток пошел.
     Иван  Васильевич нарвал  нам  большой букет тюль - панов  и, провожая к
машине, спросил:
     - А вы просто так, без всякого дела, не можете ко мне приехать? Ну хотя
бы рыбку  половить или  просто одному на бережку посидеть? Ведь вашему брату
иногда отвлечься, сосредоточиться надо.
     - Верно,  - согласился я. - Как только в городе затрет и от  телефонных
звонков  спасения  не будет,  - непременно спрячусь  у вас. Мы  же фронтовые
братья.
        "ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ"
     После  войны  было  подсчитано,  что нас, коренных  питерцев,  осталось
немного: что  - то около двухсот пятидесяти  тысяч. Среди  нового  населения
города  на  Неве  мы  не  составляем и  пятнадцатой  части,  но нам  удалось
сохранить дух и традиции питерцев. Новых ленинградцев не отличишь от старых.
Крепкой была закваска!

     В дни Победы меня  невольно тянет на Пискаревское кладбище,  где больше
всего  похоронено блокадников. Они  лежат под  большими  холмами в  братских
могилах.  Сюда  со  всех сторон непрерывными  потоками стекаются  люди  всех
возрастов. Они несут венки, цветы и... тайные подарки.
     На каменных  плитах, которых  на кладбище множество,  на  указателях  и
памятниках нет  малейшей щелки, куда бы .не  были воткнуты, запиханы медные,
серебряные монетки и всякая еда:  конфеты, пряники, сухарики, крашеные яйца,
изюм и... кусочки хлеба.
     Я  не  знаю,  как у других,  но  у  меня эти кусочки  хлеба  на могилах
вызывают горячую  влагу  в глазах.  Хлеб, конечно, приносят наивные  малыши,
чтобы хоть сейчас его было вдоволь у тех, кто умер от голода.
     Милые,  дорогие ленинградские  ребятишки, как  вы добры и трогательны в
своем стремлении накормить голодавших. Вам ничего для них не жалко.
     Случайно  я  познакомился с Изольдой  Семеновной  Вышковской,  женщиной
удивительной  судьбы.  В  блокаду ей было восемь лет.  Она  ходила в детский
садик на Лермонтовском проспекте, а ее мама, Сусанна Константиновна, жила на
казарменном положении в цеху завода. Дочку свою, Изу, не видела по два - три
дня.  За дев