чинаю отступать.  Звягинцев возьми  и во весь
рост  поднимись.  Пуля сразу бок  прошила.  Мы его  схватили и  потянули  на
глубину. Там  наш катер  качается.  Не успел отойти, пробоины получил. Мотор
заглох,  и  моторист ранен.  На  счастье,  бронекатер  вблизи  оказался.  Он
подобрал нас и вытащил подбитый катер из -  под  обстрела. В пути еще одного
ранило. Трех человек зря покалечили и ничего не узнали.
     О второй  группе не было слышно до полудня.  Только после  обеда  стало
известно, что в кронштадтский госпиталь доставлен раненый Воронин.
     Вместе с работником штаба я  отправился в  госпиталь. Главврач не хотел
нас пропускать.
     - Говорить не может, - уверял он нас. - Челюстное ранение.
     - Но писать - то он может. Очень важно немедленно получить сведения.
     Мы объяснили, кто такой  Воронин и что он делал ночью. Главврач в конце
концов пропустил обоих, взяв слово, что мы долго не будем утомлять больного.
     Голова  и лицо Воронина были забинтованы.  По лихорадочному блеску глаз
чувствовалось, что у него высокая температура.
     Мы интересовались: слышит ли он нас?
     Воронин сомкнул веки.
     - Сумеете отвечать на вопросы письменно?
     Раненый кивнул головой.
     Вместе  мы приподняли его и посадили так, чтобы удобно было  писать.  Я
отдал свой блокнот и вложил в руку карандаш.
     - Напишите, как высадились?

     Тяжело  дыша  и  морщась,  Воронин  принялся писать. Почерк  у него был
неразборчивый, но мы тут же расшифровывали написанное.
     "Нас обнаружили после  высадки  минут через десять.  Осветили и открыли
пулеметный  огонь. Двух ранили. Я хотел их вернуть на катер, но деревянный и
бронированный уже отошли в глубь залива".
     - Катерники что - струсили?
     "Не знаю.  Но  вблизи их не  оказалось,  - продолжал писать  Воронин. -
Ракетой я не мог их вызвать, так как при высадке обронил ракетницу".
     - Как действовали потом?
     "Я послал одного из уцелевших  бойцов связаться  с  десантниками. Он не
дошел до берега. Был сбит в воду. Я хотел помочь ему, но самого ранило. Пуля
попала  в рот  и выбила  зубы. Больше отдавать  команды я не мог. Все  бойцы
оказались ранеными. Взявшись за руки, мы отошли  в темноту и по горло в воде
стали продвигаться вдоль берега в сторону Старого Петергофа".
     - Что вам удалось увидеть?
     "Ничего, - писал Воронин. - Никто с берега нам не просигналил. А катера
ходили  далеко. До  каменных ряжей мы добирались три часа. Бойцы дальше идти
не могли. Я повытаскивал  их из  воды и  уложил  на  камни. А  сам, велев им
ждать,  ушел  за   помощью.  По   воде  я  добрался   до  передового   окопа
Ораниенбаумского "пятачка". Там наши моряки  оказали мне помощь  и на катере
отправили в Кронштадт".
     - Что сталось с вашими товарищами?
     "За ними ушли бойцы береговой обороны. Нашли их или нет, я не знаю, так
как отбыл в госпиталь".
     Работник штаба велел Воронину расписаться на каждой страничке и спрятал
мой блокнот в свою сумку.
     Ночью, кроме кроншлотских разведчиков, еще высаживалось несколько групп
из  Кронштадта  и Ленинграда.  И всех их  постигла неудача. Противник, боясь
нападения,  чуть  ли не  через каждые пятьдесят  метров  выставил в секретах
пулеметчиков  и ракетчиков  с  автоматами.  Гитлеровцы  были  бдительны,  не
смыкали глаз всю ночь.
     Надо  было  придумать  что  -  то  необычное,  чего  противник  не  мог
предвидеть.  Поступило  несколько  предложений,  но   лишь  одно  попытались
осуществить.  Позже,  призвав  на  помощь  воображение,  я написал  об  этой
операции рассказ.
        "МОРЖ УПЛЫВАЕТ В РАЗВЕДКУ"
     В  строевой  и  хозяйственной  команде островка  политруком  был старый
ленинградец  Николай  Бочкарев. Работал  он с  рассвета дотемна, а  когда  в
бухточке скапливалось много  катеров,  то и  ночью поднимал людей на аврал и
сам становился в баталерке к весам.
     Спал политрук меньше  других, но  всегда имел бодрый и даже какой -  то
лучезарный вид. Этому,  конечно,  немало  способствовали утренние купания. В
любую погоду Бочкарев в одних  трусах, накинув  на плечи  только полотенце и
шинель, спускался по каменистому откосу к морю, оставляя одежду на валуне, и
не  спеша входил в  воду, окунался и плыл. Ни ветер,  ни  град, ни  стужа не
могли остановить  его.  Поплавав  в  ледяной  воде,  он  на берегу  спокойно
растирал полотенцем тело до  красноты,  на несколько  минут  забегал  в свою
каюту в домике у поста наблюдения и выходил завтракать в  хорошо отутюженных
брюках, опрятном кителе и ботинках, надраенных до зеркального блеска.
     Его купания не нравились строевику  Грушкову. Однажды в кают - компании
он при всех сказал политруку:
     -  Баловством  занимаетесь  во время  войны.  А вдруг  простудитесь или
ревматизм, что тогда?  - Подумают  -  нарочно  плавал.  За  это и в трибунал
угодить можно. Так что советую прекратить плаванье и не соблазнять других.
     - Вы  что - всерьез?  -  спросил удивленный Бочка - рев.  - Плаванье на
флоте не запрещено.
     И политрук продолжал купаться по утрам.
     Когда  понадобились  разведчики,  Грушков  вспомнил  о  нем  и  как  бы
невзначай спросил у начальника штаба:
     - А почему бы вам  не  послать  в Петергоф  Бочка - рева? Довольно  ему
холодной водой баловаться, пусть на деле покажет свою закалку.
     -  Верно, - обрадовался начштаба. -  Вплавь можно незаметно проникнуть.
Спасибо, что подсказали. Пришлите мне Бочкарева.

     Политрука разыскали  в кубрике.  Он проводил беседу. Пришлось  прервать
занятие и пойти к  начальству. В штабе Бочкареву  объяснили, какие трудности
надо преодолеть,  и предложили до наступления темноты продумать  план ночной
разведки.
     Вернувшись в свою тесную комнату, политрук расстегнул  воротник  кителя
и, потирая ладонью лысину, принялся вслух рассуждать:
     - Что я им придумаю? Ишь хитрецы: "Надеемся на смышленость  питерца". А
вы знаете, что питерец никогда подобными делами не занимался?  Слесарил себе
в механосборочном, заседал в партийном бюро  да баловался  зимним купанием в
клубной секции "моржей".
     Бочкарева не пугал  риск предстоящей разведки.  Но хотелось задание  не
провалить и оставить хоть какой-нибудь шанс на спасение.
     За  его окном топтался рыжеватый пушистый  голубь, круглый, как  шар, с
розовым клювом и розовыми ножками. Он склонил  голову  набок. Глаз его был в
золотистых кружочках.  Рыжий в полдень прилетал сюда поживиться крошками. Он
и сегодня ждал гостинца.
     - Эх,  брат,  позабыл я про тебя, ничего не захватил, - сожалея, сказал
политрук. - Что,  голодновато становится? Нечего  клевать? Боюсь, что  скоро
тебя с Сизухой ощиплют и в общий котел отправят.
     Бочкарез порылся в  тумбочке и, найдя обломок печенья,  высунул руку за
форточку и стал крошить его на подоконник.
     Видя, как голубь жадно  хватает крошки, он подумал: "А  ведь ты, Рыжик,
можешь  мне пригодиться! Ра - чию  с радистом не  надо  брать, и связь будет
надежней. Ты верен  своей Сизухе, обязательно в гнездо вернешься. Выходит, я
зря ругал старшину Кургапкина".
     Голуби  на  островке никому не  мешали. Они жили  на  чердаке  главного
здания  и  кормились  у  камбуза.  Правда, их  недолюбливал  санинструктор и
называл "грязной птицей". Но и он  только  грозился перестрелять  голубей, а
сам ждал решительных действий от других.
     Голуби были довольно неопрятными и шумными птицами. Они не вили гнезда,
а лепили  его из своего  помета.  Пачкали подоконники  и часто  дрались.  За
малейшую провинность Рыжик устраивал выволочку своей Сизухе:  свирепо клевал
подругу и так трепал  за хохол, что  она  от  изнеможения валилась с ног. Но
Рыжик долго сердиться не мог, он был отходчив: тут же начинал,  надув  шею и
развернув хвост, вертеться мелким бесом, ворковать, раскланиваться...
     Голуби развлекали моряков  на  этом  клочке  земли,  окруженном  водой.
Больше всех голубями занимался старшина Кургапкин.
     "А ведь Кургапкин на  гражданке где - то под Петергофом жил, - вспомнил
политрук. - Пляжи и парк ему знакомы. Может, мы вдвоем управимся?"
     Мысль,   возникшая   неожиданно,  толкнула   Бочкарева  на  решительные
действия.   Он  разыскал   старшину   Кургапкина,  исполнявшего  обязанности
киномеханика.
     - Вы, - как мне помнится, просились на сухопутный фронт?
     - Так точно.
     -  Командование удовлетворяет вашу  просьбу: сегодня ночью  пойдете  со
мной на разведку.
     Часа   через   два  Бочкарев  доложил  командованию,  как   он  намерен
действовать  в  разведке. Начштаба одобрил  использование  легких водолазных
костюмов с кислородными масками и голубей, но тут же поинтересовался:
     - А они дадутся кому-нибудь помимо Кургапкина?
     - Кок Савушкин их подкармливает. Голуби из рук у него клюют.
     -  Добро, -  удовлетворенно  сказал начштаба, видя, что у политрука все
продумано до мелочей. - Только есть ли смысл всю  операцию без единого звука
проводить? Усложните  поиск. Лучше,  после того  как вы укроетесь  в кустах,
шумнуть,  - устроить демонстрацию неудачной  высадки. Авось наши покажутся у
залива или дадут знать о себе каким-нибудь другим образом,
     Условясь о световых сигналах,  начштаба приказал разведчикам готовиться
к выходу в залив.
     Сборы  были недолгими.  Старшина Кургапкин  посадил Рыжика в  небольшую
круглую корзину с крышкой, которая до половины входила в спасательный крут и
могла держаться на воде.

     Надев теплое  егерское  белье,  свитера,  разведчики натянули  на  себя
непромокаемые  противоипритные  костюмы,  добытые   у  начхима,  спрятали  в
резиновые кисеты электрические фонарики, стекла которых были оклеены  черной
бумагой,  пропускающей  лишь тоненький лучик света, и выкурили по  последней
папиросе.
     На  траверз  Старого  Петергофа их доставила  "каэмка"  с  заглушенными
моторами.
     В заливе было темно.  В небе, затянутом облаками, не просматривалась ни
одна звездочка. С северо-запада  дул холодный  ветер,  вздымавший  небольшую
волну. Южный берег по всей длине  то и  дело освещался блеклым светом ракет:
стоило ракете погаснуть в одном месте, как в другом взлетала новая.
     Катерники  спустили  на  воду  надувную десантную шлюпку, усадили в нее
разведчиков, подали им голубя и пожелали счастливого плаванья.
     Кургапкин   оттолкнулся   от   "каэмки",  а   Бочкарев   начал   грести
широколопастными  короткими  веслами.  Ветер,  дувший  разведчикам в  спину,
помогал двигаться с хорошей скоростью.
     - Минут  через  пятнадцать будем  у  Рыбачьей  пристаньки,  - определил
старшина.  - Там камыш,  он нас  прикроет. А  в  Ленинграде сейчас воздушный
налет, - вдруг добавил он.
     С  залива хорошо был виден затемненный город и розовое пятно зарева над
ним.  Где  - то  на  Васильевском  острове  горели  дома и  отблески пламени
отражались на облаках.  А над Выборгской  стороной  в темном небе вспыхивали
яркие звезды и гасли.
     "Зенитчики отбиваются", - подумал политрук.
     Неожиданно по заливу скользнул прожекторный луч. Разведчики прижались к
холодному днищу  лодки.  Они  не  поднимали голов до тех  пор, пока не погас
свет. В заливе стало темней.
     - Не снесло ли нас ветром? - спросил политрук.
     - Есть малость, - ответил старшина. - Надо чуть левей. Дайте я погребу.
     Вскоре они остановились. Дальше двигаться в лодке было рискованно.
     Бочкарев поставил корзинку с голубем в спасательный круг и шепнул:
     - Приготовиться. Будем стравлять воздух.
     Натянув на  себя  маски,  они  включили  кислородные приборы.  Аппараты
действовали  хорошо:  дышалось  легко.  Затем  разведчики   открыли  клапаны
резиновой лодки. Воздух, испуская слабое шипение, начал выходить,  а  лодка,
теряя плавучесть, постепенно опускалась на дно.
     Минуты через три разведчики ощутили ногами твердый  грунт.  Вода скрыла
их  из виду. Осторожно  передвигаясь  вперед, они  потащили  за собой  почти
затонувшую лодку и спасательный круг с голубем.
     На  отмели, где  вода была по  грудь,  они остановились, сняли маски  и
стали прислушиваться. Кругом было тихо.
     Бочкарев вытащил  из  резинового  кисета электрический фонарик и, держа
его  так,  чтобы  свет  был виден  только  с  моря,  несколько  раз  щелкнул
выключателем. Это означало: "Дошли благополучно".
     Из парка вырвался яркий луч света. Пронизав тьму, он принялся шарить по
заливу  и сразу  же  наткнулся  на  буруны  морских  охотников,  мчавшихся к
петергофской пристани и к Монплезиру.
     Из парка ударила пушка, затарахтели пулеметы. Замелькали огни.
     Разведчики,  оставив  в воде  под  камнем резиновую лодку,  выползли  к
прибрежным валунам, спрятали  в камышах корзину с голубем и стали  наблюдать
за  суетой  на  берегу.  Они видели,  как пулеметы  роями  выпускали  в море
светящихся  жуков,  как  из дотов  цепочкой вылетали снаряды  и  вычерчивали
огненные  пунктиры. Но на опушках парка и на  пляжах,  освещаемых  ракетами,
никто не показывался.
     Бочкарев вглядывался в  каждый куст и валун. Одно  место ему показалось
подозрительным. Он  дождался  взлета новой ракеты  и в ее мертвящем,  словно
лунном свете рассмотрел окопчик с  навесом из камыша и бледное лицо человека
в каске, лежащего за пулеметом.
     Политрук толкнул старшину и показал рукой, куда надо глядеть.
     Когда  очередная  ракета  осветила  берег,  они  оба убедились,  что  в
окопчике сидят два гитлеровца.
     - Давайте их снимем, пока идет  стрельба, - приникнув к  уху политрука,
шепнул старшина.
     - Заходи слева, я справа. Нападем одновременно.
     Взяв в зубы ножи, прижимаясь к земле, они поползли меж валунов.
     Перестрелка с катерами продолжалась.
     "Молодец  начштаба,   -  подумал  политрук.  -  Вовремя   катера  стали
изображать высадку десанта".
     Всякий  раз,  как  взлетали ракеты, разведчики прижимались  к камням  и
лежали   неподвижно.  Желтоватые  противоипритные   костюмы   были   хорошей
маскировкой на песке.
     Приблизясь   с   разных  сторон  к  окопчику,  разведчики  одновременно
поднялись   и,  как   только   взлетела   очередная  ракета,  навалились  на
гитлеровцев. Нападение было столь неожиданным,  что  один пулеметчик даже не
шелохнулся, а другой, повернувшись на спину,  хотел  было позвать на помощь,
но старшина, схватив горсть сырого песку, забил им раскрытый рот фашиста.
     Покончив с гитлеровцами, разведчики набросили на себя их  маскировочные
плащ - палатки и смело  прошли в кустарник. От холода  или волнения старшину
трясло.
     В первые  минуты среди  деревьев трудно было  что - либо разглядеть. От
света  ракет  и  взрывов  тени  меняли  места,  переплетались,  делались  то
длинными, то короткими. Вдруг справа послышался всплеск. Какой  - то человек
упал с косогора в канаву, поднялся и опять свалился в  воду. Он никак не мог
подняться.
     Свет ракеты осветил его. "В бушлате... свой", - обрадовался Бочкарев.
     Они  ползком подобрались к человеку, помогли ему выбраться из  канавы и
осветили  тоненьким  лучиком  электрического  фонарика.  Это  был  худощавый
краснофлотец, совсем еще мальчик. Лицо его горело от жара.
     "Ранен, бредовое  состояние", - понял политрук. Он взвалил краснофлотца
на спину и отнес в окопчик.
     С помощью старшины Бочкарев разжал краснофлотцу зубы и дал ему глотнуть
шнапсу из фляги, найденной у убитого гитлеровца.
     Краснофлотец  вскоре пришел  в себя  и  что -  то пробормотал. Политрук
наклонился к нему и спросил:
     - Откуда ты? Где ваш батальон?
     Краснофлотец отвечал невнятно. Бочкарев с трудом разобрал, что командир
убит еще при высадке, что всюду танки... Нужны гранаты и пушки.
     - Наши залегли, - едва шевеля запекшимися губами,  бормотал  раненый. -
Радиста убили, я дополз один... Дайте красную ракету...
     - Что же нам теперь делать? - шепотом спросил старшина у политрука.
     - Его надо в госпиталь. Иди накачивай лодку.
     Старшина, решив, что на этом их разведка и кончится, поспешил выполнять
приказание. Когда он вернулся из камышей к окопчику, то увидел, как политрук
заканчивает перевязывать краснофлотца.
     Они вдвоем перенесли раненого в лодку и укрыли немецкой шинелью. Усадив
старшину за весла, Бочка - рев сказал:
     - Как отойдешь подальше, просигналь фонариком, подберут.
     - А вы как же? - недоумевая, спросил Кургапкин.
     - Вплавь доберусь, не беспокойся. Я еще поищу наших.
     Сказав это, Бочкарев протащил лодку к чистой воде, а там шепнул:
     - Если осветят - не шевелитесь.
     Убедившись, что лодка благополучно удаляется, политрук подобрал корзину
с голубем и поспешил скрыться в кустарнике.
     Дозорные катера,  всю  ночь дрейфовавшие на траверзе Старого Петергофа,
подобрали  резиновую  лодку  со  старшиной  и  раненым  матросом,  впавшим в
беспамятство.
     Утром  прилетел  Рыжик  и принес  коротенькое  донесение:  "От  десанта
осталась небольшая группа. Нет патронов и еды".
     "Все же молодец наш морж! - с гордостью думали мы. - Сумел  одолеть все
преграды и  прислать донесение". Никто, конечно, не  надеялся,  что политрук
вернется из разведки.
     И вдруг глубокой ночью  разбудили звонки  громкого боя. Тревогу  поднял
часовой, стоявший на каменистом берегу  у  зенитного  пулемета. Боец увидел,
как  у самого маяка  из воды поднялся человек  и, спотыкаясь, чуть ли не  на
четвереньках стал приближаться. Дав сигнал тревоги, часовой заорал:
     - Стой!.. Стой, стрелять буду!
     - Сколько можно в  одного человека  стрелять! По  голосу  часовой узнал
Бочкарева.
     -  Прошу  прощения,  -  смущенно  пробормотал  он  и  тут  же  радостно
прокричал: - Отбой тревоги! Полный  порядок... Товарищ политрук  с  разведки
вернулся!
     Матроса не удивило, что  политрук Бочкарев в  такую стужу стоит в одних
трусах.
     Узнав о  появлении  Бочкарева,  я кинулся  в санчасть. Там  наш  врач и
фельдшер  в  четыре руки растирали  покрасневшее  тело политрука какой -  то
мазью, пахнувшей скипидаром. Бочкарев  громко стонал  и охал, словно парился
на верхнем полке в бане, трудно было понять: больно ему или приятно?
     Когда Бочкарев несколько согрелся, я спросил:
     - Что-нибудь узнали? Как там наши?
     - Плохо им, - ответил  он, - но  дрались.  Никто не  вышел  с поднятыми
руками, не  сдался. Два дня не  подпускали к себе  фрицев.  И танки не могли
взять. А ведь у ребят  не хватало ни гранат, ни патронов.  Приходилось в бою
добывать.
     - Почему же они не выходили на берег?
     -  По  многим причинам. Командиру полковнику Ворожилову  пуля в  сердце
угодила в самом начале высадки. Командование на себя взял комиссар Петрухин.
Десантники, кроме пристани,  с  ходу  захватили Монплезир, Эрмитаж и  Марли.
Если бы они остались во дворцах, то получили бы подкрепление и боезапасы. Но
им было предписано  выйти  к аэродрому. Они  и  пошли пробиваться. Захватили
Шахматную гору,  с боем приблизились  к Большому дворцу, в  Верхний сад и...
попали в танковую засаду. Танки - полукольцом, простреливают каждый  метр. С
голыми руками на них не пойдешь. И назад дорогу отрезали: автоматчики с тыла
по Нижнему парку обошли...
     Я наткнулся на ребят, окопавшихся в развалинах Воронихинской колоннады.
К концу ночи прямо на них выполз. Они  меня за немца приняли: "Хенде хох!" -
требуют,  а  я  по-русски: "Не  стреляйте, свой... политрук с  Кроншлота". У
мичмана, который был у них за старшего, еще  юмора хватило спросить: "А  кто
там  у  вас  начальником  канители?"  -  "Грищенко",  - отвечаю.  "Верно,  -
соглашается он. - Подползай, только не вздумай стрелять, гранату брошу!"
     Подползаю. А у них  в живых четыре человека. И  у всех ранения.  Ребята
голодные, измученные. А у меня, кроме шнапса, ничего с собой. Выпили они  по
глотку и говорят: "Пока  совсем не рассвело, собери с мертвых оружие. Мы уже
ползать не в силах".
     Пополз я, два автомата подобрал, сумку патронами набил. А с едой плохо,
только в мешке убитого крас