- Эх...  - отмахнулся Фома Филимонович.  - Это для отвода глаз. Я
по этим минам каждый день ношусь на кобыле.
     Огненная грива  уже  выбивалась из помещений наружу.  Разъяренный
огонь полыхал во всех  домах,  и  сталь  оружия  отражала  его  языки.
Султаны  багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх.
Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах
и тугими волнами выливался через окна и двери.
     - Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! - скомандовал я.
     - А радиостанция! - крикнул Сережа. - Почему ее не сжечь?
     - На!  Дуй!  - сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с
"КС".
     - Погоди-ка.  Дай сюда!  - сказал я и, схватив бутылку, побежал к
радиостанции.
     Дверь ее была распахнута настежь.  Я вошел внутрь. Чинно и строго
выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени.
Я вышел,  стал у порога и метнул бутылку в  железную  печь.  Мгновенно
горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.
     Партизаны уже топтались в кузове машины.  Во дворе  было  светло,
как днем. "Осиное гнездо" корчилось в испепеляющем пламени.
     Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.
     - Лезь  и  ты,  места хватит,  - сказал я Фоме Филимоновичу.  - И
показывай дорогу... Все сели? - обратился я к сидящим в кузове.
     - Все. Я сделал перекличку, - ответил Трофим Степанович.
     - Трогай! - приказал я и вскарабкался в кузов.
     Машина зарычала  и  толчками покатилась со двора.  Видимо,  шофер
давно уже не держал в руках баранку.  Но по дороге  машина  пошла  уже
ровнее, увереннее.
     Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в
сторону.
     - Жми, Петро!
     - Давай на полную железку! - подбадривали ребята шофера.
     - Темно, перевернет, - послышался чей-то осторожный голос.
     - Свет включи! - посоветовал кто-то.
     - Верно! Правильно! Пусть знают наших!..
     Шофер включил   фары,   свет   лег  на  дорогу,  и  машина  стала
увеличивать скорость.
     Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по
большаку,  миновали  "заминированное"  место,  достигли   развилка   и
свернули направо, в Ловлино.
     Я оглянулся.  Торжествен и грозен был  вид  пожарища.  Над  лесом
высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.
     "И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!" - подумал я.
     На полпути  к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника,
и Трофим Степанович свистнул.
     - Это  наши,  из  охранения,  -  объяснил  он и застучал по крыше
кабины.  - Теперь мы  распрощаемся...  Выгружайтесь,  хлопцы!..  Давай
руку,  товарищ  майор!  Удачно мы встретились!  И вечерняя зорька была
хороша, да и ночка тоже...
     Партизаны выпрыгивали  из  машины,  выбрасывали свои трофеи и тут
же,  точно призраки,  растворялись в ночи.  Из кабины  высунулся  Фома
Филимонович и обратился к Карягину:
     - Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.
     - А ты что же, - усмехнулся Трофим Степанович, - думал, что мы их
в лесу оставим?
     - Да  нет,  -  поправился  Кольчугин.  -  Это я так...  на всякий
случай. Коняшки-то добрые.
     Трофим Степанович  пожал всем руки,  а Сережу Ветрова,  как и при
встрече, расцеловал на прощание и сказал:
     - Будь здоров. Расти большой!
     - Постараюсь, Трофим Степанович! - весело ответил Сережа.
     Пожимая руку   Березкину,   который  сменил  теперь  за  баранкой
партизана, Карягин бросил:
     - Ты  жми,  браток!  А  то  как  бы  нам  вместо  вас не пришлось
встречать самолет.  Нам все одно через ту поляну ехать...  Да и  ребят
надо прихватить...
     И Трофим  Степанович  тоже  растаял  в  темноте.   Машина   вновь
тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я,
Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в
руках автоматы, всматривались вперед.
     Деревня, тянувшаяся  в  одну  улицу,  казалась  вымершей.  Мы  не
заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
     - Полицейское время, - сказал мне Логачев.
     Я усмехнулся и заметил:
     - Только полицейских самих не видно...
     - Их счастье!
     Мы благополучно миновали половину деревни  и  круто,  под  острым
углом,  свернули  налево,  на  лесную  дорогу.  Машина поубавила ход и
поползла  по  мягкому  грунту.  Ее  швыряло  из  стороны  в   сторону,
подбрасывало на пнях и корневищах.  Мы прыгали в кузове, точно мячи, а
когда нас стали безжалостно хлестать ветки,  то сели и ухватились друг
за друга.
     Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на  поляну,  но
машина вдруг остановилась.
     Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток - тот
самый  проток,  который  выходил из знакомого нам озера.  Здесь он был
значительно шире,  с крутым правым берегом.  О переправе нечего было и
думать.
     - Шабаш! - сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
     - Слезай!  -  приказал  я и первым выпрыгнул на землю.  - Давайте
мешки!
     Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
     - Здесь глубоко?..  - спросил я,  подходя к краю протока.  - Надо
спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
     - Дело! - одобрил Фома Филимонович.
     Березкин сел  за  баранку,  осадил  машину назад,  а затем,  взяв
немного вправо,  подогнал ее к самому берегу.  Выключив  скорость,  он
вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
     И Фома Филимонович скомандовал:
     - Раз, два... взяли! Е-ще р-раз!..
     Машина послушно подалась вперед,  на  секунду  повисла  передними
колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
     - Теперь ее без трактора не выручить, - заметил Логачев.
     - Пошли!  -  сказал я и,  чиркнув спичку,  взглянул на часы.  - В
нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
     - А тут всего минут сорок хода,  - ответил Фома Филимонович. - За
мной топайте. Я прямиком выведу.
     Он постоял некоторое время,  вглядываясь в лес,  в небо,  и затем
уверенно зашагал вправо от лесной дороги.

        "46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ"

     И кто мог  подумать,  что  шутка  Трофима  Степановича  обернется
правдой? А получилось так.
     Трофим Степанович подоспел со своими лихими  хлопцами  на  поляну
буквально за пять минут до прихода самолета.  Мы стояли уже у костров,
со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением
рокота моторов.
     Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна,  которых
охраняли  двое  бойцов,  партизаны  во  главе  с Трофимом Степановичем
кучкой устремились на поляну.
     И в это время Таня крикнула:
     - Летит! Слышите, летит!
     Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
     - Пали костры! - во всю глотку крикнул я.
     В шести местах взметнулось пламя,  такое яркое,  что поляна сразу
приобрела фантастический вид.
     И в  этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина.  Он еще в то
утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью "КС"
и  не  сказал об этом никому ни слова.  А сегодня,  вернее - несколько
минут назад, вручил мне их и сказал:
     - Не ругайтесь,  Кондратий Филиппович... Так будет лучше. Без них
мы обошлись, а случись дождь - могли бы запоздать с сигналами.
     Костры пылали,  высоко  выбрасывая белые языки пламени.  Я пустил
белую,  а вслед за ней и красную ракету.  Рокот  моторов  приближался,
потом ослаб.  Самолет мягко опустился на поляну,  побежал по травяному
ковру  и  остановился,  урча  приглушенными  моторами.  Все  опрометью
бросились к нему.
     Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета,  не ожидая, пока
спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
     - Кондратий Филиппович!  Старина!  - И он обнял меня. - Как дела?
Говори скорее!
     - Все в порядке!
     - Провели?
     - Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
     - Даже?
     - Честно.
     - Гасите костры! - крикнул Петрунин.
     Ребята мгновенно забросали костры приготовленной  землей,  и  они
погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
     Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
     - А это что за народ? - спросил меня шепотом Петрунин.
     - Партизаны! Они нас крепко выручили!
     На землю сошли пилоты,  штурман,  механик,  радист, стрелок и два
бойца,  вооруженные ручными пулеметами.  Тут же подоспели мои ребята и
партизаны.  Все  знакомились,  трясли  друг другу руки,  засыпали друг
друга вопросами, шутили, смеялись.
     - Рассказывайте,  Кондратий Филиппович,  рассказывайте!  - дергал
меня за руку Костя.
     - Что тебе рассказывать? - усмехнулся я.
     - Расправились?
     - Полностью.
     - А документы?
     - Четыре мешка.
     - Вот это да! - воскликнул Костя.
     - И  два живых фашиста в придачу!  - подсказал подоспевший Сережа
Ветров.
     Костя присвистнул.  Петрунин  наклонился  и  стал всматриваться в
лицо Сережи.
     - Наш радист, - представил я смущенного, краснеющего хлопца.
     - Ветров! - в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
     - Он самый! - вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. - А
это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь - Кольчугин,
Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
     Петрунин и Воронков  с  искренней  теплотой  жали  руки  друзьям,
которых до этой минуты знали только по фамилиям.
     - А что за фашисты? - спросил Костя.
     - Фашисты   знатные!   -   ответил  ему  Фома  Филимонович.  -  И
серьезные...
     Окружающие дружно рассмеялись.
     - Как это понимать?
     И тут  Сережа  Ветров  опять не выдержал,  хотя мы и договорились
молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
     - Майор Гюберт и шифровальщик Похитун,  - произнес он и спрятался
за чью-то спину.
     На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок
"предателя", но было уже поздно.
     - Это... это серьезно? - оторопело спросил Петрунин.
     - Серьезно, друже! Сущая правда, - ответил я.
     - А где они?
     - Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, - сказал Логачев.
     - Вот  оно  как...  -  еще  не  придя  в  себя  от  такой  вести,
пробормотал Петрунин. - Гюберт и Похитун? Хм... Ну, знаете...
     - Сколько пассажиров? - раздался сердитый бас пилота.
     - Восемь, - ответил я.
     - А груз?
     - Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
     - Дайте-ка мне провожатого, - сказал пилот. - Я погляжу поле.
     Сопровождать его вызвался Березкин.  Вместе с  ним  пошли  и  два
партизана.
     - Давайте грузиться, товарищи! - потребовал второй пилот. - Через
полтора часа начнет светать.
     Все отправились за  вещами.  Гюберт  отказался  идти.  Когда  его
поставили на ноги, он повалился на землю.
     - У моего начальника, видать, заскок приключился! - произнес Фома
Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. - Это бывает. Придется его
волоком тянуть.
     - Волоком не волоком,  а дотянем...  - пробурчал рослый партизан,
обросший черной бородой.  Он без посторонней помощи схватил Гюберта  в
охапку,  легко  подбросил  и,  взвалив  на  правое  плечо,  зашагал  к
самолету.
     - Вот  каков наш Филя!  - похвастался Трофим Степанович.  - После
войны в чемпионы пойдет.
     Гюберт извивался,   дергал   ногами.  Филя  серьезно  и  спокойно
предупредил его:
     - Не ерзай, не ерзай, господин, а то уроню.
     Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
     - Вам  что,  господин  на  тонких ножках,  особое приглашение?  -
обратился к нему Трофим Степанович.  - Или тоже на ручки хотите?  Марш
вперед!
     Похитун пустился вприпрыжку и  скоро  догнал  партизана,  несшего
Гюберта.
     Со мной рядом шагал Петрунин,  и я обменялся  с  ним  мнением  по
одному вопросу.
     Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
     - Друзья!  Пистолеты,  автоматы,  гранаты,  табак и лишнюю одежду
оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
     Карягин смутился, но остался очень доволен.
     - Расщедрился ты, майор! - сказал он. - А не жалко?
     - А  как  бы вы поступили,  будучи на нашем месте?  - спросил его
Петрунин.
     - Что ж,  спасибо...  Больше ничего не скажу, - проговорил Трофим
Степанович.
     А когда  я  объявил  ему,  что  оставляем  отряду  радиостанцию с
питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно
меня и Ветрова.
     - А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, - сказал он.
     Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
     - Берегите ее,  как самого  себя.  Тут  все,  позывные,  частота,
время... Специалист разберется.
     - Залезайте,  залезайте!  Пора!  -  строго  приказал  вернувшийся
пилот.
     Мы бросились к самолету.  Взбирались  по  лесенке,  подавая  друг
другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
     Опять прощались с  партизанами.  И  пробыли-то  мы  вместе  менее
суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
     Партизаны тотчас побежали к лошадям.
     Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее
Тане.  Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и,  не  обращая  никакого
внимания  на  непривычную  обстановку,  начал  деловито отряхиваться и
приглаживать свою взъерошенную шубку.
     - Скажи пожалуйста! - удивился механик, закрывая дверь. - Впервые
на нашем борту такой пассажир!
     Гюберт делал вид, что дремлет.
     Взревели моторы и вздрогнул самолет.  Белка в  испуге  юркнула  и
забилась  под  головной  платок  Тани.  Самолет вырулил к краю поляны,
развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.

        "47. В МОСКВЕ"

     Когда горизонт   осветился   солнечными    лучами,    я    увидел
раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще
никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
     - Москва? - крикнула мне на ухо Таня.
     - Москва! - ответил я.
     И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
     - Глядите! - Петрунин тронул меня за плечо. - Машина полковника.
     По летному полю катилась закрытая легковая машина.
     Самолет подрулил к площадке,  моторы взревели еще раз и заглохли.
Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили
лесенку.
     - Полковник   торопится,  -  сказал  Петрунин.  -  Хотя  это  ему
несвойственно. А с ним...
     - С ним полковник Фирсанов, - улыбнулся я.
     Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны.  Оба они - и
Решетов и Фирсанов - были в летной полевой форме,  но при орденах. Они
шагали  широко,  о   чем-то   горячо   говорили.   Решетов   энергично
жестикулировал.
     И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то  тревожным,  то
печальным,  то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое
ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
     - Выходите  первым,  -  сказал  мне  Петрунин.  -  А  за  вами  -
соратники. Мы потом. А сюрприз придержим...
     Со стесненным  дыханием  я шагнул на первую ступеньку лесенки,  а
потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:
     - Товарищ   полковник!   Докладывает  майор  Стожаров...  Задание
выполнено!
     - Здравствуйте,  подполковник!  -  прищурив глаза,  четко ответил
Решетов и крепко пожал мне руку.
     Мне показалось,   что   я  ослышался,  но  Фирсанов  рассеял  мои
сомнения.
     - Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и
хочу тебя обнять, - сказал он.
     Он так и поступил.
     - Здравствуйте, товарищи! - обратился Решетов к моим друзьям.
     Я смешался.  Хотел было поблагодарить за присвоение нового звания
и не нашел слов для этого.
     Потом я  попытался  представить  своих  друзей,  но  меня прервал
Решетов:
     - Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня! - И он пожал ей руку. - Это
Фома  Филимонович!  -  Потом,  взглянув  поочередно  на  Березкина   и
Логачева,  он сказал:  - И тут не спутаю.  Это товарищ Логачев,  а это
товарищ Березкин... А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Ветров. - И он
протянул руку Сереже.
     Фома Филимонович  тряхнул   головой,   потискал   пятерней   свою
прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.
     - А живой груз?  - спросил полковник Решегов,  пытливо заглядывая
мне в глаза.
     Сообразив, в чем дело, я сказал:
     - Таня, покажи!
     Таня вынула из рукава белку.
     - Не об этом речь, - проговорил Решетов, сдерживая улыбку.
     - Не понимаю, товарищ полковник... - попытался выкрутиться я.
     - Эх,  вы,  а  еще  разведчик,  - покачал головой Решетов.  - Так
знайте же,  что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит,
что  мы  лишились  связи.  Наши  самолеты  тоже  хорошо оборудованы...
Правильно, майор? - спросил он Петрунина.
     - Так  точно,  товарищ  полковник!  -  сказал Петрунин и виновато
покосился на меня.
     Я развел руками и сказал:
     - Не знал я,  что за  такое  короткое  время  среди  моих  друзей
появится уже второй "предатель".
     Решетов и Фирсанов рассмеялись.
     Когда вывели  Гюберта,  он  на  мгновение  сощурился  от  солнца,
постоял на площадке трапа,  а потом медленно спустился.  Его подвели к
Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг
от друга!  Гюберт стоял выпрямившись,  надменно подняв голову.  В лице
его  не  было  ни  кровинки.  Губы плотно сжаты.  Приметный шрам четко
вырисовывался на лбу.  А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие
и кривые ноги заметно дрожали в коленях.
     - Если я не ошибаюсь, - обратился Решетов по-немецки к Гюберту, -
передо  мной  стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм
Гюберт?
     - Вы  хорошо  осведомлены,  господин полковник,  - с подчеркнутой
вежливостью по-русски ответил Гюберт.
     - Освободите им руки и отправляйте,  - приказал Решетов. - Машина
с охраной ждет у подъезда.
     Два бойца повели пленных.
     - И вы поезжайте,  - сказал нам Решетов.  - Вас тоже ждет машина.
Поехали, товарищ Фирсанов!
     Мы взяли  из  самолета  свои  вещи,  попрощались  с  экипажем  и,
сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.
     Все чувствовали себя прекрасно,  а когда въехали в  Москву  с  ее
широкими  проспектами  и просторными площадями,  по-военному суровую и
скромную,  залитую ярким светом восходящего солнца,  у  меня  на  душе
стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и
Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы,  которыми засыпали  нас
Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.
     Навстречу нам,  погромыхивая,  бежали трамваи,  мягко и  степенно
плыли  грузные  троллейбусы,  мчались  стремительные машины.  Звонки и
гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.
     Через час  бесшумный  лифт  поднял нас на седьмой этаж гостиницы.
Нам  приготовили  два  номера,  один   против   другого.   В   большом
трехкомнатном "люксе" должны были разместиться мужчины,  а в маленьком
номере - Таня.
     Я не  буду  описывать  состояния моих друзей,  впервые попавших в
столицу.  Оно и так понятно.  Ведь мы попали в Москву,  в  столицу,  в
комфортабельную   гостиницу   -  прямо  из  леса,  из  тыла  врага,  с
территории,  захваченной фашистскими оккупантами.  Всего  шесть  часов
назад  мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и
бутылки с горючей смесью;  всего шесть часов назад  наши  руки  разили
врага и сами мы подвергались смертельной опасности;  всего шесть часов
назад мы травили свирепых  овчарок,  бесшумно  снимали  часовых,  били
мебель,   взрывали   сейфы   и  набивали  вещевые  мешки  захваченными
документами;  всего шесть часов назад мы  во  мраке  ночи  пробирались
нехожеными тропами по дремучему лесу,  думая лишь об одном - как бы не
опоздать к приходу самолета!.. Контраст был слишком резок.
     Сейчас мы сидели в большой комнате, чинно сложив на коленях руки,
и с каким-то недоумением переглядывались.  В наших ушах еще раздавался
грохот  гранат,  рокот моторов,  пере