Очень рад...  Я видел его в феврале сорок первого
года...  -  И  прежним повелительным тоном спросил:  - Вас кто послал,
Доктор?
     Тон этот  мне  не  понравился  - он сразу ставил меня в зависимое
положение, а этого нельзя было допустить.
     - Кто послал,  не так важно,  - ответил я немного развязно,  взял
стул,  повернул его и уселся верхом,  положив руки на спинку стула.  -
Когда надо будет,  скажу,  Черт вас занес в такую даль!.. - Я старался
говорить тоном брезгливым и небрежным,  так,  чтобы установить строгую
дистанцию между нами.
     Он вздохнул,  подошел к просиженному дивану и тяжело опустился на
него. Диван издал жалобный стон.
     - Так,  так...  - произнес Саврасов,  немного смешавшись и как-то
растерянно.  - Ну-с?..  - Видимо, от волнения его губы пересохли, и он
облизал их.
     - Рассказывайте,  что  случилось,  почему  молчите?  Где люди?  -
сказал я.
     - Виноват. Маленькая деталь...
     - То есть?
     - Вы обязаны показать мне кое-что.
     Я неторопливо вынул  из  нагрудного  кармана  пиджака  зеркальце,
вделанное в замшевый чехольчик,  извлек из него половинку фотокарточки
и подал Саврасову.
     Он взял  ее,  рассмотрел  на  расстоянии вытянутой руки,  как это
делают  люди,  страдающие   дальнозоркостью,   и,   покачав   головой,
усмехнулся:
     - Все ясно, все ясно... Что и требовалось доказать.
     Он достал из кармана пухлую записную книжку в засаленной обложке,
перетянутую  резинкой,  и  раскрыл  ее.  Надорвав  внутреннюю  сторону
обложки,  извлек  из  нее  фотографию,  положил  ее  на  край дивана и
присоединил к ней половину,  врученную  мной.  Края  обеих  половинок,
разрезанные по ломаной линии, сошлись точка в точку.
     - Вот так... - проговорил Саврасов, ослабил галстук и, расстегнув
воротник  сорочки,  откинулся  на  спинку  дивана:  -  Но  вы все-таки
скажите,  - обратился он уже просительно, - от кого вы: от Доктора или
от Габиша?
     Ни о том,  ни о другом я не имел  ни  малейшего  понятия.  Отсюда
неопровержимо  следовало,  что  отвечать  опрометчиво нельзя.  Надежно
уложив в памяти два новых имени - Доктор и Габиш, - я ответил:
     - Я от Гюберта. Гауптмана Гюберта...
     - Гюберт...  Гюберт...  -  протянул  Саврасов,  прикрыв  глаза  и
стараясь,  вероятно,  что-то вспомнить.  - Это не племянник Габиша? Вы
имени его не знаете?
     - В эти детали не посвящен, - коротко ответил я.
     - А каков он из себя?
     Со слов  Брызгалова  я довольно живо обрисовал внешность и манеры
капитана Гюберта.
     - Не  то,  не  то...  Безусловно,  не  то,  - проговорил инженер,
подтвердив   догадку   незадачливого   парашютиста,   что    Саврасов,
по-видимому, не знает Гюберта. - Да это, в сущности, и не так важно.
     Обычно я придерживался непреложного правила:  не  зная  игры,  не
делать  первых  шагов.  Сейчас обстановка предписывала мне действовать
крайне осторожно. Но она вовсе не исключала риска. Даже наоборот - она
предполагала  риск.  Если  бы  Саврасов  не  допустил  оплошности и не
упомянул о каком-то Докторе и Габише,  то я,  пожалуй,  не нарушил  бы
своего правила и не пошел бы на риск. Но тут козыри сами шли в руки.
     Решив обыграть ответный пароль, я небрежно осведомился:
     - Стало  быть,  Виталия  Лазаревича вы видели не так уж давно,  в
феврале сорок первого?
     - Почему вы так решили? - удивился Саврасов.
     - Я ничего не решал, - пожав плечами, ответил я. - Таков пароль.
     Саврасов рассмеялся и махнул рукой.
     - Вы правы,  - признался он.  - Совершенно верно.  С Доктором  мы
встретились  в феврале...  перед уходом его на ту сторону.  Но Виталий
Лазаревич высказал твердую уверенность, что мы еще встретимся. Когда я
сказал:   "Прощайте!",   он  меня  поправил  и  заметил:  "Почему  так
театрально? Не прощайте, а до свидания". Поэтому-то я и решил сначала,
что вы от него.
     Итак, Виталий Лазаревич  -  это  не  случайное  имя  для  пароля.
Виталий Лазаревич существует, он и Доктор - это одно и то же лицо.
     - И после вы ни с кем не встречались? - продолжал уточнять я.
     - Конечно.
     - И никого ни о чем не информировали?
     - Да,  да...  Неожиданный  переезд  на восток.  Связь через Минск
нарушена войной... Доктор должен понять... Я ждал указаний...
     Я кивнул,  сделав  вид,  что  меня  это вполне удовлетворяет.  Но
следовало углубить разговор, выяснить побольше.
     - Видите,  в  чем  дело...  - начал я,  сделал умышленную паузу и
продолжал:  - Ваше присутствие здесь крайне необходимо,  важно.  Связь
восстановим.  "Шифр  17 апреля" действует,  учтите.  Задачи перед вами
очень большие,  ведь на Урал  и  в  Сибирь  перебазирована  почти  вся
военная промышленность. Здесь формируются крупные соединения советских
войск.  Вам надо на какое-то  время  выехать  в  Москву,  восстановить
связи,  организовать переезд двух-трех надежных людей сюда, на Урал, и
в Сибирь...
     - Что?!   -   воскликнул   Саврасов.  -  Поехать  в  Москву?  Это
невозможно! Абсолютно невозможно!
     - А если необходимо? - спокойно спросил я.
     - Все равно...
     - Если этого требует Гюберт?
     - Я не знаю,  кто такой Гюберт...  -  Саврасов  вскинул  плечи  и
растерянно развел руками. - Во всяком случае, если я уеду в Москву, то
вернуться  сюда  не  смогу  и  должен  буду  перейти  на   нелегальное
положение.
     - Не понимаю, - сказал я.
     Саврасов объяснил,  что работа по приему заводского оборудования,
идущего с запада,  которая на него  возложена,  не  допускает  никаких
отлучек  и промедлений.  Никто его не освободит от этой работы.  Время
военное.  Конечно,  если вопрос стоит так, что, невзирая ни на что, он
должен быть в Москве,  то придется рвать с заводом. Опасно, это грозит
судом.  Покинуть завод официально не удастся,  а неофициально... Завод
имеет  чрезвычайно  важное  оборонное  значение.  Перебазировка его из
центральной полосы на Урал проводится быстрыми темпами.  Сам  Саврасов
на  заводе  - человек не новый,  всем известный,  и терять такое место
было бы неразумно.  "Вы же сами говорите,  что мое  присутствие  здесь
крайне важно".
     Я промолчал. Воцарилась долгая пауза, которую нарушил Саврасов.
     - Вы говорите Москва... - начал он.
     - Не я, а Гюберт...
     - Да,  да,  это понятно,  - кивнул Саврасов. - Но надо же учесть,
что я устроился здесь фундаментально. Меня уважают, со мной считаются,
мне доверяют.  Сюда,  если вы хотите знать,  двери,  как в рай,  очень
узенькие.  Конечно,  если дело требует,  я брошу все, но это пахнет, я
повторяю,  нелегальщиной.  Мое  исчезновение  насторожит  руководство,
возникнут подозрения.  В данный момент я  ничем  официально  не  смогу
обосновать свое желание покинуть завод. Но если, как принято говорить,
цель оправдывает средства, тогда можно рискнуть.
     - Нет,  так не пойдет, - сказал я решительно. - Гюберт, очевидно,
не предполагает,  что поездка в Москву так сложна.  Я его  информирую.
Оставайтесь  здесь,  и  больше  к  этой теме возвращаться не будем.  В
Москве все же остались у вас свои люди?
     - Как это понимать? - испытующе спросил Саврасов.
     - Раз вы категорически не можете к ним поехать -  а  ваши  доводы
меня убедили, - придется мне помочь вам.
     - Хм...  Есть один человек, служит на железной дороге. Я приобрел
его еще в прошлом году. Удачный человек. Я бы сказал - очень удачный и
перспективный. Проверен. Он уже оказал нам кое-какие услуги и готов их
оказывать дальше.
     - Это надежно?
     - Вполне!  -  твердо  заверил  Саврасов.  -  Я информировал о нем
Доктора.  Он  понравился  ему  еще  тогда,  до  войны.  Мы  условились
именовать его "диспетчером". На него можете рассчитывать.
     - Ах, Диспетчер! - воскликнул я. (О Диспетчере я слышал, конечно,
впервые!) - Слышал... А еще кто? Диспетчера трогать пока не разрешают.
     - Есть еще человек,  уже  другой  категории,  -  сказал  Саврасов
нерешительно.
     - Именно?
     - За этого поручиться не могу - будет слишком смело.
     - Кто он?
     Саврасов охотно  рассказал,  как  рассказал  бы  любому  другому,
пришедшему к нему с паролями.  Этот второй  человек  -  бывший  прораб
одной из подмосковных гражданских строек.  Инженер-строитель по опыту,
но без диплома.  Судился по уголовному делу, после заключения долго не
мог  обосноваться в Москве и получить прописку,  но перед самой войной
ему удалось это.  Живет на частной  квартире  в  районе  Тимирязевской
академии.
     - О нем мне ничего не говорили,  - деловито сказал я.  -  Так  вы
говорите, человек он ненадежный?
     - Ненадежный,  - кивнул Саврасов.  - Этот тип  привык  к  большим
деньгам и очень избалован ими.  За деньги, тем паче за хорошие деньги,
которых  у  него  теперь  нет,  он  не  остановится  ни   перед   чем.
Использовать   его  постоянно  очень  опасно,  он  пригоден  лишь  для
эпизодической работы.  Пьяница. А пьяницы, с одной стороны, весьма нам
полезны,  но с другой - опасны,  неосторожны. Поэтому использовать его
можно с оглядочкой.  Я виделся с ним  перед  отъездом  из  Москвы.  Он
озабочен получением документов, которые освободили бы его от призыва в
армию. Воевать не хочет.
     - Понятно, - сказал я. - Еще кто?
     - Все. Больше нет. Война все перемешала, раскидала людей.
     "Негусто у тебя, оказывается", - решил я про себя и сказал:
     - Значит,  сами  вы  ничего  не   сделали,   чтобы   восстановить
положение? А как вы живете материально?
     - Живу  неплохо,  но  можно  было  бы  и  получше,  -  усмехнулся
Саврасов.
     - Это дело легко поправимо...
     - Что вы сказали? - Саврасов подался немного вперед.
     Я прямо не ответил на вопрос и продолжал:
     - Давайте  договоримся так...  - тут я почесал переносицу,  будто
что-то соображая.  - Все,  что вы считаете  нужным  сообщить  Гюберту,
набросайте  себе  для  памяти,  чтобы  завтра подробно рассказать мне.
Хватит времени до завтра?
     - Безусловно.
     - Отлично.  Завтра же я сниму деньги с аккредитива и  вручу  вам.
Тут с этим делом нетрудно?
     - Как вам сказать. Жмутся, конечно. У вас большая сумма?
     - Сорок...
     - Ого! Ну что ж... Я вам подскажу, в какие кассы обратиться.
     - Договорились, - весело сказал я и встал.
     - Позвольте!  - спохватился Саврасов и тоже встал.  -  А  что  вы
делаете вечером?
     - Ничего. Если не возражаете, давайте поужинаем у меня в номере и
поболтаем.
     - Ради бога,  я с удовольствием.  Вечер и у меня свободен.  А где
ваша комната?
     - Внизу, под вами... - Я назвал номер.
     Не прощаясь с Саврасовым,  я вернулся к себе, вытащил из чемодана
сверток с нехитрой закуской и немного  подкрепился.  Потом  прилег  на
диван и перебрал в памяти всю беседу с Саврасовым. Записывать я по уже
укоренившейся привычке считал нецелесообразным.  Да в этом сейчас и не
было нужды: память служила мне пока безотказно.
     Потом я набросал план дальнейших действий.
     Погруженный в раздумье,  я не заметил,  как уснул, и проснулся от
стука в дверь. В комнате царила темнота. Я вскочил и зажег свет.
     Вошел Саврасов.
     - Отдыхали? - спросил он, энергично потирая руки.
     - Немножко.
     - А вы посмотрите,  что делается на дворе.  - Саврасов  раздвинул
шторы.
     Я тоже подошел  к  окну.  В  заплаканное  окно  глядел  слякотный
сумрак. По запотевшим стеклам змеились дождевые струйки.
     - Бож-же мой,  какая гадость!  - передернув  плечами,  воскликнул
Саврасов  и  отошел  от  окна.  -  В  такую погодку даже лягушки могут
схватить воспаление легких!..
     Мы долго  сидели за столом у окна.  Незатемненная улица выглядела
неуютной и неприветливой.  Торопливо сновали  пешеходы,  прижимаясь  к
стенам домов.
     Беседа наша затянулась.  Вначале я рассказывал  Саврасову  разные
были  и  небылицы  о  жизни в оккупированных гитлеровцами городах.  Он
слушал с интересом,  задавал множество вопросов и, кажется, убедился в
моей полной осведомленности. Затем я осторожно попытался узнать, какая
среда взрастила и воспитала  такого  отщепенца  и  предателя.  Но  мои
попытки проникнуть в прошлое Саврасова успехом не увенчались. Прошлого
он не касался и,  как мне показалось,  даже избегал тронуть его. То ли
это  была осторожность,  то ли черта характера,  я так и не определил.
Зато о заводе Саврасов рассказал очень  пространно;  он  действительно
был хорошо информирован, и это делало его особенно опасным врагом. Тем
скорее надо его обезвредить.  Но от  этого  корня  могли  появиться  и
ростки... Я воспользовался рассказом Саврасова об уральских делах.
     - Вы пробовали искать людей,  которые могли  бы  пригодиться  нам
здесь?
     Саврасов снисходительно посмотрел на меня.
     - А как вы думаете? - сказал он.
     - Я ничего не думаю, - в тон ему ответил я. - Я интересуюсь.
     - Пробовал,  дорогой,  не раз...  - Он налил в стакан вина, затем
снял очки  и  стал  протирать  стекла  носовым  платком.  -  Пробовал,
зондировал   почву,   обхаживал   кого-то,  но  ни  черта  путного  не
получается.  Что скрывать - патриотический подъем в народе огромный! Я
никак  не  ожидал.  Войска  фюрера  бьют  их,  блестяще прошли в глубь
страны: Прибалтика, Молдавия, Белоруссия, Украина, Западные области! А
все   глупо  уверены,  что  немцев  побьют...  Черт-те  что!  Какой-то
фанатизм!  Откуда только берутся силы,  терпение,  вера  и  упорство?!
Признаюсь   честно:   позавидовать  можно.  Вы  не  подумайте,  что  я
сочувствую. О нет! Я ненавижу их, ненавижу от всей души! Но поражаюсь.
Ведь,  кажется,  всем ясно, что от таких ударов Советы не оправятся, а
попробуйте с кем-нибудь поговорить на эту тему. Ого! Вас быстро сведут
в милицию,  а то и в другое место. При таком положении надо быть очень
осторожным. Сто раз отмерь, а один - отрежь! Я уже ученый...
     Почему он уже ученый, Саврасов не договорил.
     - Ну что ж,  - сказал я со вздохом,  -  поскольку  передвинуть  в
Москву вас не удастся, дайте мне координаты этих ваших... Диспетчера и
Прораба. Придется связаться с ними.
     Он, не  колеблясь,  вырвал  листок  из  записной книжки и написал
адреса и фамилии,  потом  сообщил  мне  несложные  пароли,  которые  я
мысленно несколько раз повторил.
     Мы расстались почти в полночь.  Проводив гостя и выждав некоторое
время,  достаточное  для  того,  чтобы убедиться,  что Саврасов улегся
отдыхать,  я покинул свой номер.  Мне надо было связаться  с  местными
товарищами.
     Дождь перестал,  небо  прояснилось,   проглядывали   звезды.   Не
высохшие еще асфальтовые мостовые при свете фонарей напоминали реки. Я
радовался улучшению погоды,  так как на  другой  день  мне  предстояло
лететь.
     Утром состоялся последний разговор с Саврасовым,  хотя о том, что
он  последний,  знал  лишь  я.  Саврасов надеялся еще на встречу после
обеда и рассчитывал получить  обещанные  деньги.  Он,  конечно,  и  не
подозревал, что я поручил его "заботам" местных товарищей.
     Задолго до обеда я был уже в воздухе.

        "4. КОНТРОПЕРАЦИЯ"

     В наш прифронтовой городок я вернулся вечером,  подробно  доложил
полковнику Решетову о своей встрече с Саврасовым и отправился спать. В
эту ночь,  как и  в  другие,  был  налет  вражеских  бомбардировщиков.
Бомбили и обстреливали одновременно мост,  железнодорожный узел, центр
города, аэродром и больничный городок.
     А через  полчаса  после  отбоя,  когда  легким туманом задымилось
утро, меня вызвал к себе на квартиру подполковник Фирсанов.
     Я добрался до его дома по исковыренной бомбами улице. Над городом
стлался дым пожаров. Фирсанов расхаживал по двору вместе с комендантом
штаба, который ему что-то докладывал.
     Ответив на  мое  приветствие  и  отпустив  коменданта,   Фирсанов
сказал:
     - Ну  вот...  сегодня  наши  зенитчики  отличились.  Сшибли   два
"юнкерса".  Один  упал  на кладбище,  второй - в реку.  С одного успел
выпрыгнуть  парашютист,  кажется  стрелок...  Полковник  Решетов   уже
побеседовал с ним... Ну, а ты как чувствуешь себя? Как настроение?
     Я отлично  знал,  чему  предшествуют  такие  по  виду  ничего  не
значащие вопросы.  Знал также (как и другие офицеры штаба),  что, если
подполковник обращается к подчиненному  на  "ты",  это  не  проявление
панибратства.  Отнюдь нет. Это свидетельствует прежде всего о том, что
предстоит  серьезный,  ответственный  разговор.  Это  было  таким   же
обыкновением Фирсанова, как и привычка смотреть, прищурившись, прямо в
глаза собеседника.
     - Пойдем, - сказал Фирсанов. - Нас ждет полковник.
     Решетова мы нашли в кабинете Фирсанова.  Склонившись над  столом,
он рассматривал топографическую карту.
     Он обрадовано встретил меня, усадил и продолжал изучать карту.
     - Как парашютист? - поинтересовался Фирсанов.
     Решетов досадливо отмахнулся.
     - Диву даюсь,  - проговорил он,  - что у вас тут за народ.  Будто
никогда не видели живого гитлеровца!  Сбежались все:  из  разведотдела
фронта,  из контрразведки,  из политуправления,  из редакции армейской
газеты...
     - Он же все-таки с самолета, - напомнил Фирсанов. - А эта публика
не так часто дается в руки.
     - Ерунда! - возразил Решетов. - Этой публики сейчас развелось как
воробьев на горохе...
     Мы с   Фирсановым   рассмеялись.  Решетов  прошелся  по  комнате,
массируя раненую руку и,  спросив меня о том, как летелось, кого успел
повидать в Москве, вдруг с нетерпеливыми нотками в голосе сказал:
     - Ну,  майор Стожаров,  рассказывайте!  В общих чертах я все  уже
знаю   по   шифровкам   уральских   товарищей.   Давайте  подробности,
подробности!
     Я обстоятельно  доложил  о своем визите к Саврасову,  стараясь не
упустить ни одной детали.  Полковник ставил  мне  все  новые  и  новые
вопросы.  Когда  я  уже  иссяк  и  больше  рассказывать было не о чем,
полковник на несколько минут задумался,  а потом сухо, но сжато как бы
подвел итог этой "операции А", как он ее назвал.
     - Итак,  -  начал  он,  -  наши  с  вами  предположения  в  общем
подтвердились.   Брызгалов,   видимо,   действительно  только  курьер,
почтальон, посланный для восстановления связи с затерявшимся в военной
суматохе агентом фашистской разведки Саврасовым.  Ясно, что для немцев
оказались неожиданными и темпы и размах перебазирования нашей  военной
промышленности на восток.  Шутка сказать - как в сказке, возникают там
артиллерийские,   танковые,   авиационные,    автомобильные    заводы,
переброшенные  с  Украины  и  Белоруссии,  из  центральных  областей и
Москвы.  Ясно также,  что если до войны главное внимание  гитлеровской
разведки было устремлено на западные районы и центр страны,  то теперь
ее  щупальца  устремятся  на  восток.  Миссия  господина   Брызгалова,
очевидно,  один из эпизодов перестройки вражеской разведки, - заключил
он.
     Полковник подошел  к  столу  и наклонился над картой.  Подчеркнув
что-то на ней красным остро  отточенным  штабным  карандашом,  он,  не
отходя от карты, продолжал:
     - А теперь  перейдем  к  другой  стороне  вопроса.  Из  показаний
Брызгалова  -  а  эти  показания в отношении Саврасова подтвердились -
явствует,  что за линией нашего  участка  фронта  свила  свое  "осиное
гнездо"  одна из оперативных групп гитлеровской разведки,  руководимая
Гюбертом.  Эта группа вербует и готовит агентов для  переброски  через
линию  фронта,  к  ней  стекается  шпионская  информация из одного или
нескольких  районов  страны.  И  вот   теперь   возникла   возможность
проведения "операции Б".  Итак, майор Стожаров, дело сейчас за вами...
Знаете, что мы придумали?
     Я отрицательно   покачал   головой.  Мне  почему-то  не  хотелось
признаться в том,  что я уже предугадывал развитие событий и свою роль
в них.
     Решетов подробно пояснил свою мысль:  Гюберт ожидает  возвращения
своего  посыльного  Брызгалова.  Он  послал  его с расчетом на быстрое
возвращение.  То, что Брызгалов должен был пробираться на Урал, а не в
Москву,  где ранее находился Саврасов,