рваться  в  "Прагу",  но  надменный  швейцар
презрительно прогнал его прочь. Марата нигде не было.
   Когда стемнело,  он  вернулся  домой  и  пробрался  в  свою  комнату,
стараясь не шуметь, больше всего на свете боясь попасться на глаза  отцу
или мачехе: ему казалось, что они сразу все поймут по его  виду.  Пришла
ночь, но и она не принесла Саше Латынину забвения. Он почти  не  спал  и
встретил утро осунувшимся, с синяками под глазами и с нехорошими мыслями
в голове.
   Марат позвонил сам днем, когда  Саша  вернулся  из  школы.  Предложил
встретиться. И,  едва  увидев  его,  сразу  понял,  что  Саша  обо  всем
догадался. Заговорил совершенно другим тоном.
   - Все, не рыпайся, -  сказал  он  резко.  -  Дело  сделано,  а  ты  -
наводчик. Говоря юридическим языком - соучастник. Статья 146-я от  шести
до пятнадцати, читай УК.
   - Я не наводчик - упрямо замотал головой Саша,  чувствуя,  как  слезы
подступают у него к глазам.
   - В милиции будешь оправдываться, - зло усмехнулся Марат. - Но  учти:
даже если побежишь  стучать,  спекуляцию  тебе  все  равно  не  простят.
Знаешь, что такое спекуляция? Скупка или перепродажа  товаров  или  иных
предметов  с  целью  наживы,  понял?  Я  ведь  молчать   не   стану,   и
Серега-официант тоже, всё скажем. А пару-тройку из тех, кому ты  сдавал,
найти легче легкого. Спросят меня: почем отдавал? А их:  почем  брал?  И
весь ты будешь тут как на ладони!  Статья  154-я,  от  двух  до  семи  с
конфискацией.
   Земля уходила из-под ног у Саши Латынина в эти минуты. Все  ожидаемое
многообразие жизни оборачивалось одной серой, однообразной нотой:  герой
нашего времени, образец для подражания оказался примитивным  грабителем.
Но Саша  не  ощущал  этой  банальности,  а  значит,  следующего  за  ней
разочарования. В этот момент он ощущал один только ужас.
   Марат между тем сменил тон на более спокойный:
   - Кстати, за папочкину квартиру можешь не беспокоиться. Раз ты теперь
с нами, с ней ничего не случится. И еще. Вот тебе три  сотни,  это  твоя
доля, для начала. Бери, бери, - уже жестче добавил  Марат,  увидев,  что
Саша не хочет, - я ж тебе говорил: от заработанного не  отказываются,  а
лишнее только на суде дают!
   Сашу передернуло так, будто глотнул хины. Давешняя забавная прибаутка
повернулась к нему новой,  жуткой  и  реальной  стороной.  И  Саша  взял
деньги. Потом он мне объяснил, что попросту побоялся не  взять.  С  этой
минуты и до самой встречи со мной он почти все время боялся.
   Да, тяжелые времена начались в его  жизни.  Он  вдрызг  разругался  с
преданной Диной, которая лезла к нему со своим участием.  (Теперь-то  он
понимает, что сердился на нее за то, что не мог ей всего  рассказать.  А
не мог потому, что боялся. И еще потому, что было стыдно.)  Ходил  злой,
издерганный. И - одинокий. Так продолжалось несколько дней,  и  все  это
время в нем зрело решение: бежать. А когда оно окончательно созрело,  он
пришел к единственному взрослому, которому мог  показать  свои  стихи  и
доверить тайну. Он пришел к Кригеру.
   Кригер, как видно, хорошо оценил степень опасности.  Он  был  великим
идеалистом, но прожил долгую и не всегда легкую жизнь, у него имелся  за
плечами опыт этой жизни,  и  он  понял,  что  здесь  пороть  горячку  не
следует. Кригер не стал звонить во все  колокола,  опасаясь,  как  бы  с
водой не выплеснуть и ребенка. И он написал  мне  письмо  с  просьбой  о
помощи.
   Вот теперь, излагая ход событий, неизвестных мне до встречи  с  Сашей
Латыниным,  я,  можно  сказать,  подхожу  к  самой  что   ни   на   есть
кульминационной  точке.  Скажем  прямо,  кульминация   эта   мало   была
обусловлена предыдущим развитием действий. Скорее, следует отнести ее  к
категории незапланированных  случайностей  (не  забывая  при  этом,  что
случайность есть категория закономерности). Но  так  или  иначе,  а  она
оказала решающее влияние на все: одни события  ускорила,  другие  вообще
поставила с ног на голову. Саша нашел пистолет.
   Саша нашел пистолет в своей собственной квартире. Рылся на антресолях
в поисках старого рюкзака, с которым  собирался  уезжать  из  Москвы,  и
наткнулся на него в самом углу. Пистолет лежал, прикрытый сверху  грудой
тряпок.  Табличка  на  его  рукоятке  не  оставляла  сомнений,  кому  он
принадлежит: "Тов. Долгополову Д.Л. За верную службу Родине".
   Саша спустился со стремянки и стоял в коридоре, тупо рассматривая эту
надпись, когда отворилась дверь отцовского кабинета.  Виктор  Васильевич
повел себя неожиданным образом. Мягко забрав у Саши пистолет и положив в
карман, он обнял сына за плечи и увел к себе. Здесь он  посадил  Сашу  в
кресло напротив себя, взял его руки в свои и долго молчал, то ли решаясь
на что-то, то ли собираясь с мыслями...
   Сухов слушал меня внимательно,  машинально  рисуя  на  листке  бумаги
кружки и квадратики, но я заметил, что в процессе моего  рассказа  между
бессмысленными каракулями появились две-три короткие записи, причем одна
даже с тремя восклицательными знаками. Я ликовал.
   Разумеется, все это я рассказывал Сухову в несколько более упрощенном
виде, без особых прикрас и лирических отступлений: только факты.  Однако
некоторых театральных эффектов я все-таки не чурался и,  дойдя  до  того
места, когда Виктор Васильевич застукал Сашу в коридоре с  пистолетом  в
руках, сделал паузу, во время которой Сухов отложил ручку, откинулся  на
спинку стула, вздохнул и пробормотал:
   - Да, что-то в этом роде мы предполагали.
   - Вот как, - сказал я с сожалением. Театральный эффект пропал даром.
   Сухов взглянул на меня и усмехнулся.
   - Ты, может быть, не заметил, - проговорил он иронически, - но  мы  в
общем-то тоже старались не терять времени даром.
   Это был явный намек на нашу вчерашнюю встречу, которой увенчался  мой
бесславный вояж в Крылатское.
   - Ну ладно, - махнул рукой  Сухов,  переводя  разговор,  и  я  высоко
оценил его благородство. - Рассказывай дальше.
   Дальше у меня было припасено самое главное. Так,  во  всяком  случае,
мне  представлялось.  Дальше  следовала  история   Виктора   Васильевича
Латынина. Как я ее понимал.
   Вероятно, все началось несколько  лет  назад,  когда  Латынин-старший
вдруг понял, что антикварный бизнес идет на спад. Как это сказала  Елена
Сергеевна? "Сейчас  с  этим  стало  так  трудно!"  Все  меньше,  даже  в
провинции, оставалось простофиль, готовых  за  гроши  отдать  уникальные
вещи. А тут еще и конкуренция за последние  годы  возросла.  Латынин  же
привык жить, ни в чем себе не отказывая. Конечно, он мог  бы  потихоньку
продавать свою коллекцию. Но в том-то и дело, что расставаться он  ни  с
чем не хотел. Вся жизнь он что-то приобретал,  собственно,  из  этого  и
состояла его жизнь, в этом был ее главный смысл.  И  начать  отдавать  -
значило изменить себе. А изменять  себе  Виктор  Васильевич  Латынин  не
привык. Вот тогда, по всей видимости, они и нашли друг друга с  Маратом.
"Клиенты" были из среды знакомых Латынина, исполнение Старикова и Галая.
   А рядом жил сын. И  нельзя  отказать  Виктору  Васильевичу:  сына  он
действительно любил. И по-настоящему страдал от отсутствия с ним  общего
языка. Наверное, он совершенно искренне  жаловался  мне  тогда,  что  не
умеет  добиваться  авторитета  совместными  турпоходами  или   домашними
спектаклями. Но сам принцип ему был, видимо, ясен. Потому  что  он  тоже
решил привлечь сына к совместному делу. Момент был выбран подходящий,  а
может,   намеренно   создан:   парень    решил    зарабатывать    деньги
самостоятельно.
   Частенько бывает, что у родителей-преступников вырастают подобные  им
дети. Но случается и иначе.  А  Латынин-папа  хотел  таких  случайностей
избежать. И он решил сделать сына  не  просто  наследником.  Он  захотел
сделать его сообщником.
   Программа, вероятно, была рассчитана на долгий срок, но зато какой  в
конце сулила она триумфальный результат: полный контакт с любимым сыном!
Вот тут и произошла первая осечка  -  Саша  нашел  пистолет.  (Думаю,  у
Латынина он хранился потому, что во всей шайке  его  квартира  считалась
самой безопасной.)  И  теперь  Виктор  Васильевич  вынужден  был  сидеть
напротив сына и лихорадочно придумывать, что сказать.
   В продолжение этого рассказа Сухов молча глядел куда-то  поверх  моей
головы, вертя в  руках  карандаш.  Пометок  он  больше  не  делал,  и  я
совершенно не мог понять, как он относится к моей версии, такой стройной
и продуманной.
   - Так, - сказал он наконец и стукнул карандашом по столу. -  Это  все
замечательно, но это все лирика. А меня интересует, что было дальше. Что
сказал папаша?
   Факты его, видите ли,  интересуют.  А  вопрос,  как,  почему  человек
докатился, - это, значит, лирика... Но я решил на него  не  обижаться  и
сказал:
   - Папаша повел себя  не  лучшим  образом.  Совсем  растерялся,  повес
какую-то  околесицу.  Про  друга,  который  попал  в  историю  и  совсем
запутался, про то, что ему  надо  помочь,  но  нельзя  рубить  сплеча...
Что-то в этом роде.
   - И тут мальчишка брякнул ему про Маратам - уверенно сказал Сухов.
   - Точно, - подтвердил я. - Именно брякнул. Папочка  сначала  разыграл
удивление, а потом понемногу стал колоться. Стал говорить,  какой  Марат
замечательный человек, сообщил, между прочим, что он  в  некотором  роде
родственник, намекал на какие-то туманные обстоятельства,  дескать,  все
не так просто, как кажется. Ну и так далее.  Короче,  пытался  запудрить
парню мозги, наверное, чтобы просто выиграть время. А парень-то уже  все
просек, понимаешь?
   - Понимаю, - протянул Сухов задумчиво. - А вот чего не понимаю:  если
папочка забрал у мальчишки пистолет, как он потом оказался в квартире  у
старика?
   - Сейчас объясню, - сказал я. - Папа играл психологически  точно:  он
сам взял да и отдал пистолет Саше.
   - То есть как? - ошарашенно спросил Сухов.
   - Натурально, - ответил я, довольный, что мне наконец удалось вывести
его из состояния покоя. - Сказал: пусть пока хранится у тебя, ты  будешь
за него ответственным. Показывал, что дело, дескать, чистое,  а  к  тому
же, наверное, рассчитывал на пристрастие всех мальчишек к оружию.
   - Понятно, - кивнул Сухов. - Через  день-другой  он  прибрал  бы  его
обратно.
   - Естественно, - согласился я. - Но в тот момент  это  был  для  него
дополнительный шанс протянуть время...
   Я вспомнил, какие мысли  приходили  мне  в  голову,  когда  я  слушал
прошедшей ночью Сашин рассказ об этом пистолете. Нам кажется,  думал  я,
что мы знаем собственных детей только  потому,  что  их  жизнь  проходит
будто бы на наших глазах. Но забываем,  что  вокруг  есть  другие  люди,
другие обстоятельства и они тоже влияют на этих, таких  наших  детей.  У
Саши не было общего языка  с  собственным  отцом,  зато  был  со  старым
учителем, ибо природа, как известно, пустоты не терпит, особенно природа
ребенка. К тому же, вопреки расхожему мнению, от  перепроданных  джинсов
до воровства и грабежа далеко не один шаг.
   - Все ясно, - сказал Сухов. - Парень побежал с пистолетом к Кригеру.
   - В тот же вечер. Он прибежал советоваться, и Кригер, надо отдать ему
должное, снова оценил положение очень верно. Пистолет  у  мальчишки  он,
конечно, отобрал. Оставлять его ему, когда  парень  в  таком  состоянии,
было невозможно. Еще хуже - допустить, чтоб до пистолета снова  добрался
папа.
   - Эх! - воскликнул с досадой Сухов. - Ну что  за  люди!  Вот  тут  бы
твоему Кригеру набрать 02...
   Я посмотрел на  него  с  некоторым  сожалением.  Все-таки  постоянное
общение с законом накладывает на людей определенный отпечаток.
   - А Саша? - спросил я, - Кригер первым делом  подумал  про  него.  Во
всей этой каше, которая заварилась бы, позвони он в  милицию,  мальчишка
мог, пожалуй, свариться, а? Ведь правда, тут и спекуляция, и соучастие в
разбойном нападении, разве нет? Иди потом доказывай...
   Сухов пожал плечами.
   - Вот видишь, - сказал я. - Даже ты сомневаешься. А Кригер сомневался
втройне. Он на следующее утро спозаранку позвонил мне и Елину,  попросил
приехать немедленно. Парню он посоветовал как можно скорее  скрыться  из
дому и ждать, пока он с моей помощью наведет ясность в этом  деле.  Елин
ему был нужен, чтобы в случае чего помочь  мальчику  уехать  куда-нибудь
подальше и там устроиться на работу. Может,  он  допускал,  что  навести
ясность все-таки не удастся. А скорее всего, просто  понимал,  что  Саша
теперь становится опасен этой шайке  как  свидетель,  и  боялся  за  его
жизнь.
   - Лучше бы он за свою боялся, - проворчал Сухов.  Теперь  настал  мой
черед пожать плечами. Что сделаешь, в этом был весь Кригер: меньше всего
он думал о себе.
   - Так ты считаешь, они искали  парня,  чтобы  прикончить?  -  спросил
Сухов.
   - Я думал об этом. Мне кажется, у них на этот счет  не  было  единого
мнения: Латынин действительно очень любил сына. Он, видимо, еще надеялся
его  обработать,  а  Марат  со  Стариковым  собирались  действовать   по
обстоятельствам. Наверное, со мной у них потом  была  похожая  ситуация:
Марат настаивал на том, чтобы  со  мной  кончать  как  можно  скорее,  а
Латынин считал, вероятно, что можно попытаться обойтись  без  крови.  Во
всяком случае, я только этим могу объяснить, почему мне  сначала  меняли
болты на колесах,  а  потом  предлагали  деньги  и  устраивали  затею  с
псевдо-Уткиными.
   - Как говорится, когда в товарищах согласия нет... - заметил Сухов. И
потребовал:
   - Ладно, не отвлекайся. Рассказывай дальше.
   В то роковое утро Саша  занес  в  школу  газету,  к  которой  рисовал
заголовок, и вернулся домой за вещами. Перенеся телефон к себе в комнату
и плотно прикрыв дверь, он решил  последний  раз  позвонить  Кригеру.  А
когда положил трубку, дверь распахнулась, и в комнату вошел отец.
   Конечно, он подслушивал - это совершенно  резонно  в  его  положении:
после вчерашних откровений следить за каждым движением сына. Но даже для
него услышанный разговор  был  слишком  большой  неожиданностью.  Виктор
Васильевич  бросился  на   Сашу   вне   себя,   от   всей   его   сонной
аристократичности не осталось в тот момент и следа. Ну а мальчику в  его
состоянии хватило бы, наверное, и меньшего  напора:  через  минуту  отец
знал про Кригера. Он схватил сына за ворот рубашки и с  размаху  шмякнул
об стену. Он бы ударил его  еще  и  еще,  потому  что  был,  кажется,  в
состоянии полного аффекта,  но  Саша  вывернулся,  бросился  к  двери  и
выскочил из квартиры. А Виктор Васильевич Латынин остался один на один с
собой и с ясным пониманием, что сейчас, в эти минуты, под угрозой  краха
находится не просто его план, а вся жизнь...
   - Дальше, - коротко бросил Сухов.
   - Что дальше? - удивился я. -  Неужели  не  ясно?  Он  пошел  и  убил
Кригера.
   - Пошел и убил, - повторил за мной Сухов в задумчивости. - А как?
   Он поднял на меня глаза. Мне не нравились ни его  тон,  ни  выражение
лица. Как будто он еле сдерживался, чтобы не  фыркнуть.  Что-то  у  него
было на уме, о чем он мне не говорил. Но я принципиально решил пока  сам
ни о чем не спрашивать.
   - Как? - снова спросил Сухов.
   И я вспомнил  это  юркое  словечко,  разбудившее  меня  наутро  после
убийства. Теперь я мог ответить на этот вопрос.
   Нет, не мгновенное озарение посетило  меня  на  сей  раз.  Тяжело,  с
натугой вытаскивал я цепь событий  из  мутной  тины  этой  истории.  Мне
понадобилось связать между собой  легкую  тень,  мелькнувшую  по  стеклу
двери, ведущей к мусоропроводу, где мы курили с  Кругляком,  и  женщину,
вошедшую ко мне в лифт на четвертом этаже, со всем, что я узнал от Саши.
Теперь все кажется таким ясным: лифт, идущий  вниз,  останавливается  на
каждом этаже, где нажата кнопка вызова! А с  площадки  от  мусоропровода
можно засечь, когда человек вышел из квартиры и направился к лифту.
   Думаю, убийца позвонил Кригеру и предложил спуститься вниз,  обсудить
кое-что на нейтральной почве, а сам затаился  возле  мусоропровода,  как
паук, поджидающий добычу. По стеклу скользнула тень, и  он  бросился  по
лестнице вниз, на пятнадцатый этаж - нажимать кнопку.
   Двери открылись. Кригер стоял перед ним,  все  еще  улыбаясь.  Убийца
ударил его в сердце - что это было? нож? заточка? - и  нажал  на  первый
этаж,  точь-в-точь  как  до  него  это  сделал  младший  Кругляк.  Двери
закрылись. Ни я, ни стоявшие рядом со мной женщины  так  и  не  заметили
этой секундной задержки цифры 15 на световом табло. Лифт спускался вниз.
   И все-таки убийца просчитался: смерть Кригера не решила всех проблем.
Парень скрылся неизвестно куда, а Эрнст Теодорович успел рассказать  все
Елину, чей телефон дал заранее Саше, и вызвать меня.
   Тут, правда,  шайка  получила  временную  передышку.  Они,  вероятно,
исходили из того, что Саша не пойдет сам доносить  в  милицию  на  отца,
пусть даже на такого. Я еще пока толком ничего не знал:  эти  гады  одно
время возлагали на меня определенные надежды. А Елин... Саша  дозвонился
до Елина только в пятницу, а в субботу или в воскресенье  Елин  упал  им
как снег на голову.
   Ах, здесь им повезло! Как жестоко, как непоправимо им повезло!  Елин,
благородный и самолюбивый Елин, упрямый  и  так  бездарно  самоуверенный
Елин бросился на всю шайку  один  -  и  погиб.  Я  не  знаю  пока  -  но
обязательно узнаю! - как это случилось. Уверен я в одном: он погиб,  как
солдат, в бою.
   Наконец дошла очередь и до меня. Латынин предложил  мне  деньги  -  я
отказался. Виктор Васильевич опасался, конечно, совсем не того, что  его
фамилия попадет в газету. Он смертельно боялся, как бы я не нашел  Сашу.
Я отказался - и он придумал этот спектакль. Вероятно,  навело  на  мысль
похищенное у меня удостоверение. В принципе расчет был верным:  если  бы
затея удалась, мне на какое-то время стало бы не до других дел. Впрочем,
и здесь вышла ошибка: не учли, что я могу связать убийство Елина с Сашей
и таким образом  все-таки  найду  его.  Но  так  или  иначе,  а  план  в
Крылатском провалился, и Марат решил со мной покончить. Но я выскочил, и
тут им всем окончательно не повезло.
   - Замечательно! - воскликнул Сухов, как мне показалось, на  этот  раз
искренне. - Особенно насчет черной лестницы - тут ты просто молодец. И в
общем-то всю их психологию ты довольно точно воспроизвел.
   Мне снова не понравился его тон. На этот  раз  он  был  преувеличенно
восторженный, что ли. И я сказал:
   - Не морочь мне голову. Я чувствую, ты что-то знаешь еще.
   - Я мно-о-го чего знаю, - уже откровенно насмешливо протянул Сухов  и
вдруг спросил серьезно:
   - А вот ты мог бы убить человека?
   - В каком смысле? - растерялся я.
   - В прямому - ответил он жестко. - Но не на фронте, не в бою, в вот в
такой ситуации, как у Латынина?
   Я пожал плечами. Сухов заговорил, снова  глядя  куда-то  поверх  моей
головы:
   - В главном ты прав:  Латынина-папу  сгубила  страсть  ко  всем  этим
панкам. Вещички его сгубили, которые он всю жизнь собирал и копил. А вот
в остальном ты ошибся. Картинка у тебя вышла, конечно,  душераздирающая:
папа-преступник развращает собственного сына! Любите вы, пишущая братия,
такие картинки... А на деле все было проще. Но и  страшнее.  Началось  с
того, что Латынин купил у Марата  несколько  вещей,  которые  перепродал
весьма солидным людям, а  те  оказались  краденными.  Дальше  -  больше,
отступать некуда, замочек-то и защелкнулся. Артист был  нужен  Марату  -
как наводчик и для сбыта одновременно, и он взял его мертвой хваткой, уж
это-то он умел...
   Здесь Сухов неожиданно зло выругался.
   - Про Марата разговор особый. Это зверь  редкостный,  каких  мало.  И
будет теперь еще меньше, - жестко добавил он. - А что до Латынина...  Ты
прав: сына он любил очень. Вот поэтому  он  и  боялся  больше  всего  на
свете, как бы парень не узнал. Понимаешь ты?  Тут  драма  была  почерней
той, что ты тут мне нарисовал. Ему перед сыном было  страшнее  оказаться
преступником, чем даже перед законом. И Марат