илось. Мы просто подошли к машине и сели а нее, стуча
палками. Вероятно, Семен с Филькой,  оставленные  в  засаде,  просто  не
рискнули к нам подойти.
   Я быстро развернулся и подвез ребят к дому.
   - Спасибо.., соловей... - сказал я Сергею, крепко пожимая ему руку.
   - Чего? - не понял он.
   Отъезжая, я подумал, что обязательно надо завтра же,  на  официальном
бланке, послать на завод письмо с извинениями. Правда, придется попотеть
над формулировочками.
   Машину подбрасывало на ухабах. Я торопился,  совершенно  не  чувствуя
себя в безопасности до тех пор, пока  не  выскочу  на  шоссе.  Наверное,
оттого я так обрадовался этому  неизвестно  как  возникшему  из  сумерек
гаишнику, который светящимся жезлом подавал мне знак остановиться  рядом
с его мотоциклом.  Тормознув,  я  полез  из  машины,  на  ходу  доставая
документы, готовясь привычно оправдываться,  сам  еще  не  зная  в  чем,
показывать удостоверение, объяснять, что жутко тороплюсь в редакцию, тем
более что на сей раз это было сущей правдой. И тут меня словно кольнуло,
да так, что я замер в нелепой позе,  держась  рукой  за  дверцу:  откуда
взялся здесь, в этом Богом забытом месте, да еще в  столь  поздний  час,
одинокий инспектор ГАИ?
   И так я стоял, чувствуя, как вдоль позвоночника моего  бежит  струйка
пота, сжимая липкой рукой документы, проклиная себя то  ли  за  излишнюю
подозрительность, то ли за излишнюю нерешительность,  отчаянно  надеясь,
что  все  мои  смешные  фантазии  -  результат  нервного  перенапряжения
прошедшего дня, а гаишник шел ко мне, улыбаясь какой-то чересчур широкой
улыбкой. Я понял, что надо  бежать,  сделал  движение,  чтобы  метнуться
обратно в машину, и не успел. Рука  моя  мгновенно  слетела  с  двери  и
оказалась зажата  в  какие-то  тиски.  То  же  случилось  со  второй.  Я
почувствовал, как с плеч  мне  сдирают  куртку,  да  так  ловко,  что  я
оказываюсь как бы спеленут ею. Потом я  понял,  что  меня  очень  быстро
несут по воздуху мимо потерявшего улыбку гаишника куда-то вперед, сквозь
сумерки, за поворот дороги. И первое, что я увидел  за  поворотом,  были
синие "Жигули", третья модель с номером 79-77.
   Потом я увидел рядом зеленый фургон  Старикова.  Потом  (вероятно,  я
увидел все это одним махом, но называю в том порядке, в  каком  доходило
до моего сознания) на фоне тускнеющего неба  громаду  грузовика,  нелепо
перегородившего улочку. Десятка полтора неясных  в  сумерках,  да  и  со
страху, серых фигур. Еще несколько машин, кажется "Волг", сгрудившихся в
боковом проходе между домами. И  наконец,  будучи  опущен  на  землю,  я
увидел перед собой светлый лик старшего оперуполномоченного  Московского
уголовного розыска капитана милиции Николая Сухова.
   Я и сейчас  затрудняюсь  описать  вам  две  вещи:  свое  состояние  и
выражение суховского лица.
   - Так, - сказал он, и я понял, что Сухов поражен, пожалуй, не  меньше
моего.
   Из темноты выдвинулся вперед  некто  высокий,  адресуясь  к  которому
Сухов произнес почтительно:
   - Это из газеты... Тот самый, я вам докладывал...
   Я почувствовал, что меня больше не  держат.  Высокий  подошел  ближе,
спросил сурово:
   - Как вы здесь оказались?
   Руки у меня маленько тряслись, губы дрожали, и говорил я сбивчиво, но
слушатели  были  понятливы.  И  когда  грузовик,  грозно  взревев,  стал
разворачиваться и обдал нас светом фар,  я  заметил,  что  Сухов  и  его
высокий начальник улыбаются. И я вдруг понял ясно, что это они  не  надо
мной. Что люди только что сделали  трудное,  важное  да  и  небезопасное
дело. И что я им рассказываю про то,  как  со  мной  тоже  обошлось  все
благополучно: не они стоят в молчании вокруг моего трупа, а я стою перед
ними живой-здоровый, разве только напуганный, и говорю без  умолку.  Что
на их лицах просто-напросто улыбка облегчения.
   Одна за другой "Волги" начали выезжать на дорогу. Сухов вопросительно
глянул на высокого, тот кивнул.
   - Дуй в свою редакцию,  завтра  позвони,  -  расшифровал  этот  кивок
Сухов, и оба растворились.
   Я бегом бросился обратно к  своей  машине,  но,  когда  через  минуту
выехал за поворот, не увидел на прежнем месте ни  грузовика,  ни  черных
"Волг", пропали и оба "жигуленка". Сгинули как наваждение, будто не было
их никогда.
   Из ближайшего автомата я позвонил Завражному и сказал,  что  материал
надо вынимать из номера.
   - Зарезал, - выдохнул он. - Ты понимаешь, что ты делаешь?
   - Понимаю, - ответил я. - Очень хорошо понимаю.
   - Убить тебя мало, - сказал он  с  чувством  и,  по-моему,  обиделся,
услышав, что я засмеялся.
   Когда я поднялся к нам на этаж, в комнате дежурной бригады  творилось
черт знает что. В десятом часу переверстывать вторую полосу - это  чепе,
да еще какое! Замответсека отказывался даже смотреть в мою сторону.  Что
делается сейчас в наборном цехе, мне даже не хотелось думать.
   Впрочем, теперь уже от меня  ничего  не  зависело.  Все  неприятности
обрушатся на мою бедную голову завтра. Но одно свое подозрение  я  хотел
проверить сегодня, немедленно.
   Я зашел в пустой сейчас кабинет Феликса,  сел  к  телефону  и  набрал
номер.
   - Алло, - произнесли на том конце провода.
   - Можно попросить Максимова, - сказал я, изменив голос.
   - Отсутствует, - ответили мне, и по тону я понял, что  трубка  сейчас
будет положена.
   - Минуточку! - крикнул я сиплым басом. - А не знаете, где он  сейчас?
Это его товарищ, он мне позарез нужен.
   -  Всем  позарез  нужен  Максимов,  -  проворчал  мой  собеседник.  -
Болтается по городу. Не знаю я, где его искать. Часа  три  назад  поехал
куда-то в Крылатское, что ли. Скоро, поди,  должен  появиться,  его  тут
тоже ждут не дождутся.
   В трубке послышалось хихиканье, и я, не попрощавшись, положил ее.  По
крайней мере, одной загадкой стало меньше. Ибо по дороге  в  редакцию  я
методом простого  исключения  вычислил,  что  только  один  человек  мог
одновременно знать и про Феликса, и про Дом журналиста, и про Крылатское
- мой сосед по кабинету.
   Я толкнул дверь и остановился на  пороге.  Протасов  сидел  за  своим
столом.
   - Ну, навел ты шороху, Игорек, - сказал он с ухмылкой. - Потащат тебя
завтра на цугундер.
   Я молча смотрел на него, с удивлением ощущая, что злость моя  куда-то
уходит. Что ей  на  смену  приходит  что-то  вроде  гадливости.  Я  знал
Протасова много лет, и мне было нелегко в одну  минуту  перестроиться  в
отношении к нему. Поэтому я постарался сдержаться.
   - Валя, - сказал я мягко, может быть,  даже  чересчур,  -  ты  всегда
рассказываешь всем, кто мне звонит, где меня найти и чем я занимаюсь?
   - А что случилось? - спросил он.
   - Ответь, пожалуйста, на мой вопрос.
   Он пожал плечами:
   - Если очень просят - рассказываю, конечно. Случилось что-нибудь?
   - Случилось, - сказал  я,  присаживаясь  на  стол  напротив  него.  -
Случилось, что  меня  за  последнее  время  раза  три  могли  убить  или
искалечить - и все с твоей помощью.
   Его глаза тревожно забегали.
   - Игорек, - сказал он обиженное - откуда ж я мог  знать?  Ты  ж  меня
предупредил, я ж как рыба... А то звонят тебе целый день - всем вынь  да
положь Максимова...
   Я внимательно следил за его лицом.  Придуривается  или  действительно
все так и есть? Но ведь когда-то он работал так же, как я,  неужели  все
забыл? Неужели может человек вот так перемениться, чтобы все забыть?  Он
глядел на меня, по-детски  надувая  губы,  как  бы  говоря:  "Зачем  зря
обижаете?!"
   Похоже, не придуривается, решил я наконец. И тогда не  осталось  даже
гадливости. Так, одна пустота.
   - Знаешь, Валя, - сказал я, пересаживаясь за стол, к  телефону.  -  Я
тут много думал... История все-таки не абстрактная наука.  Как  бы  тебе
этого ни хотелось. Выйди из комнаты, мне позвонить надо.
   Он поднялся с видом оскорбленного достоинства:
   - Ну, знаешь, Игорь...
   - И мой тебе совет, - сказал я ему в спину, когда он  уже  взялся  за
ручку двери. - Уходи из газеты. Пока не поздно. Мне  действительно  надо
было позвонить. У меня появилось твердое  ощущение,  что  сегодня  вечер
ответов на вопросы и что он еще не кончился.
   - Здравствуйте, Таня, - сказал я. - Меня зовут Игорь  Максимов.  Я..,
одноклассник Андрея.
   Другим словом в разговоре с ней я назвать себя не рискнул.
   - Здравствуйте, - сказала она. - Я про вас много слышала. Хорошо, что
вы позвонили. Андрей просил, если с ним что-нибудь  случится,  разыскать
вас. Вот и случилось...
   Через сорок минут мы ехали с ней по ночному шоссе Энтузиастов. Она не
знала точного адреса, но сама вызвалась поехать со мной, чтобы  показать
дом. За всю дорогу мы больше ни словом не обмолвились про Андрея  Елина,
хотя, конечно, оба думали о нем.
   Мы остановились возле девятиэтажки, на одной из Владимирских улиц.
   - Пятый этаж, квартира восемнадцать, - сказала Таня. - Вон  те  окна,
третье и четвертое от угла. Мне пойти с вами или остаться?
   - Лучше останьтесь, - сказал я.
   В окнах горел свет.
   Я поднялся на пятый этаж и подошел к  двери.  Маловероятно,  что  она
откроется на мой звонок. Я огляделся. Створки  распределительного  щитка
были скреплены куском  закрученной  проволоки.  Размотать  ее  оказалось
делом несложным. Над каждым из жучков масляной  краской  было  аккуратно
написано, к какой квартире он относится. Я повернул рукоятку под номером
восемнадцать.
   Прошла минута. Вторая. Третья. И наконец замок щелкнул.
   Передо мной, щурясь после темноты, стоял Саша Латынин.
 
30 
 
   К Феликсу я заехал утром  -  побриться,  переодеться.  Но  оказалось,
очень   вовремя.   Позвонил   Виктор   Васильевич   Латынин,   предложил
встретиться. Я не стал спрашивать зачем - договорились в  одиннадцать  у
входа в парк культуры.
   Потом я дозвонился до Сухова. Разговор у нас с ним вышел краткий,  но
содержа тельный.
   Ровно в одиннадцать  я  стоял  на  месте  и  наблюдал,  как  кремовый
автомобиль, сверкая  на  солнце,  выруливает  с  Крымского  моста  вниз,
подкатывает на стоянку и замирает.
   Быстро отыскав меня глазами среди  толпы,  Латынин  закрыл  машину  и
пошел спортивной походкой, на ходу  приглаживая  седой  бобрик.  Я  тоже
двинулся ему навстречу.
   Я знал наизусть все, что ему скажу, - столько раз я повторял  это  за
сегодняшнее утро. Я  представлял,  как  произнесу  свой  монолог  и  как
Латынин изломает артистическую бровь, как глянут  на  меня  сверху  вниз
из-под полуприкрытых век  орлиные  глаза  навыкате.  Сначала  холодно  и
удивленно, а потом в них появится совсем другое выражение. Вот сейчас мы
встретимся...
   Между нами оставалось уже не больше  десятка  метров,  когда  Латынин
вдруг пропал. Только что шел, мелькая в толпе своим  седым  бобриком,  и
вдруг скрылся. Мне показалось, что он споткнулся и  упал.  Вокруг  места
его падения мгновенно возник небольшой  людской  водоворот,  я  бросился
вперед, расталкивая прохожих, и увидел его. Латынин  лежал  на  земле  в
нелепой позе, раскинув руки, лицом вниз, а рядом с ним стоял на  коленях
успевший раньше меня высокий человек в  клетчатой  кепке,  как  у  Олега
Попова. Через секунду сквозь толпу протолкался Сухов.
   - Что?! - только  выкрикнул  он.  А  клетчатый,  ответив  ему  что-то
скороговоркой, быстро встал  и  начал  руками  раздвигать  напиравших  с
разных сторон людей.
   - Граждане, разойдитесь, человеку плохо, разойдитесь, граждане!
   Я стал ему помогать, а Сухов куда-то испарился.
   - Инфаркт, наверное, - сказали за моей спиной, и я вздрогнул,  потому
что где-то совсем недавно уже слышал эту фразу.
   Я  ничего  не  понимал.  Появление  милиционеров  не  было  для  меня
неожиданностью:  после  утреннего  разговора  с  Суховым  я  не  слишком
надеялся, что мне удастся произнести перед Латыниным  свой  монолог,  но
такой финал был совершенно неожиданным. И кажется, не только для меня.
   Завывая, прямо на тротуар выехала  "скорая".  Снова  появился  Сухов.
Вместе с врачом они перевернули Латынина, и  я  увидел,  что  глаза  его
закрыты. Врач приоткрыл веко, поднял безжизненную руку.
   Боже, вот так же было с Кригером!
   - Умер, - обращаясь к Сухову, негромко сказал врач. Но я расслышал:
   - Думаю, инфаркт.
   А я стоял рядом совершенно оглушенный и  размышлял  над  тем,  почему
старого, больного человека зверски убили, а крепкий, полный сил  мужчина
умер внезапно от разрыва сердца. Судьба? Или нечто большее?
 
31 
 
   В самом конце рабочего дня я  позвонил  Сухову  и,  как  ни  странно,
застал его на месте.
   - Приезжай, - сказал он устало.
   Сухов сидел один в комнате и что-то писал. Когда я вошел, он  отложил
карандаш,  сначала  сладко  потянулся,  как  человек,  долгое  время  не
разгибавший спины на сидячей работе, а  потом  встал  мне  навстречу  и,
широко улыбнувшись, крепко пожал руку.
   - Здорово, герой! - сказал он. - Ну, давай подробности.
   И я стал рассказывать.
   Тяжелые дни наступили в жизни школьника Саши Латынина, когда он узнал
об ограблении квартиры Долгополовых. Никита  примчался  к  нему  тем  же
вечером с выпученными глазами, рассказывал  подробности  -  и  про  жезл
счастья "жуй", и про пистолет. Саша почему-то сразу догадался что к чему
и слушал приятеля ни жив ни мертв, придумал, будто ему срочно надо  идти
к  преподавателю,  еле  выпроводил  Никиту  и  бросился  к  Центральному
телеграфу.
   Несколько дней назад его новый друг Марат, с  которым  их  познакомил
Сергей-официант, встретившись с ним  в  городе,  предложил  пообедать  в
"Праге". Это было роскошно! Неслышные официанты  откуда-то  из-за  спины
подавали  на  стол  нежную  осетрину,  нарезанную  тончайшими   палевыми
ломтиками,  бледную,  по  сравнению  с  натуральной,  баночную  ветчину,
которая очередной раз доказывала, как обманчива бывает внешность,  икру,
сверкавшую каждым ядрышком в хрустальной оправе. А эти грибы в  железных
стаканчиках с длинными ручками, на которые Бог  весть  зачем  надеваются
искусно вырезанные из бумаги воланы на манер новогодних!..  Из  напитков
были только минеральная и "Фанта". "Деловые  люди  днем  пить  не  имеют
права", - сказал Марат. Зато седой, импозантный официант, пошептавшись с
Маратом и топко улыбнувшись, ушел и вскоре  вернулся,  положив  на  стол
пачку настоящих американских сигарет. В этот момент Саша в  полной  мере
чувствовал себя "деловым человеком".
   В последнее  время  Марат  полностью  заменил  ему  Сергея,  который,
кстати,  куда-то  пропал,  перестал  сам  звонить.  Теперь   уже   Марат
подкидывал ему то джинсы, то последние модные диски, то  даже  чеки  для
"Березки" -  и  все  по  смехотворно  низкой  цене,  небрежно  при  этом
объясняя, что самому ему недосуг заниматься такими мелочами,  выгадывать
копейки: есть дела посерьезней.
   И вообще с Маратом было интересно. Для Саши за ним вставал целый  мир
- не совсем еще ясный, но  блистательный.  Мир,  в  котором  современные
Джеффы Питерсы и Робины Гуды надували "лохов", как  называл  Марат  всех
дурачков, чаще  всего  приезжих  дельцов,  богатых  и  глупых,  наживших
состояния на мандаринах или  гвоздике.  "Лохам"  подсовывали  "куклы"  -
резаную бумагу вместо денег или медную мелочь в  газете  вместо  царских
червонцев, а однажды возле комиссионного магазина на  Садовой-Кудринской
продали  одному  из  них  завернутую  в  бумагу  урну  как   заграничную
стиральную машину. Над последней историей Саша смеялся до слез.  В  этом
мире были свои короли и герои: знаменитые  жокеи  придерживали  лошадей,
знаменитые "каталы" - игроки в карты и бильярдисты  -  проигрывали  друг
другу сотни тысяч, кто-то ездил на "мерседесе",  кто-то  бил  зеркальные
стекла в загородном ресторане... С восхитительной  легкостью  употреблял
Марат жаргонные и  блатные  словечки  и  выражения,  которые  непременно
следовало запомнить, чтобы при случае блеснуть  в  компании.  Но  больше
всего восхищало Сашу в Марате то, что с той же легкостью, когда возникал
повод, он говорил о Фолкнере, Вермеере и Рублеве. Вот  он,  в  сущности,
герой нашего времени: интеллигентный, образованный, великолепно знакомый
с жизнью в  самых  разных  ее  проявлениях,  умеющий  при  этом  жить  и
зарабатывать деньги. Да ведь и сам Саша  тоже  не  без  оснований  может
считать себя интеллигентом - хотя бы в силу происхождения. Он  образован
- может, не настолько, как Марат, но у него еще все впереди,  недаром  в
этом  году  он  хочет  поступать  на  исторический.   Он   теперь   тоже
зарабатывает деньги - пусть пока с помощью того же Марата. Короче, жизнь
открывается перед ним во всем своем многообразии.
   Между закусками и горячим Марат достал из  кармана  какую-то  цветную
фотокарточку, положил ее  перед  собой  на  стол  и,  закурив  сигарету,
принялся задумчиво  рассматривать.  На  карточке  были  запечатлены  две
бронзовые фигурки явно восточного происхождения.
   - Что это? - спросил Саша, отправляя в рот последний ломтик осетрины.
   - Яма и Ями.
   - Кто такие?
   - Индийские  божества,  -  ответил  Марат.  -  Вы,  молодой  человек,
конечно, "Ригведу" не читали? Зря. Очень поэтичное произведение. Яма был
"первым, кто умер",  он  открыл  путь  смерти  для  других,  иногда  его
называют еще  "царем  мертвых"  иди  "собирателем  людей".  А  Ями,  его
сестра-близнец,  оплакивала  его  смерть,  и,  так  как  ночи   еще   не
существовало, она,  бедняжка,  повторяла  все  время:  "Он  умер  только
сегодня..." Тогда другие боги сжалились над ней и  создали  ночь,  чтобы
даровать ей уабаенке. Вот так-то. Мороженое будешь?
   Саша кивнул.
   - И что боги тянут? - спросил небрежно.
   - Вот этого  я  и  не  знаю,  -  вздохнул  Марат.  -  Надо  бы  найти
специалиста.
   - Это можно, - ответил Саша, стараясь  говорить  спокойно,  хотя  все
внутри у него задрожало от возбуждения: он может, кажется, быть полезным
самому Марату! - Есть тут один на примете, могу помочь.
   - Кто? Я не знаю?  -  насторожился  Марат.  Саша  рассказал  ему  про
Дмитрия Леонидовича Долгополова, дядю Диму. Марат  с  сомнением  пожевал
губами:
   - Не слышал.  Говоришь,  солидный  мужик?  Это  еще  проверить  надо.
Бывает, с виду-то он солидный, а на самом деле первейший жулик.
   Саша пожал плечами: Дмитрий Леонидович - жулик? Смех да и только!  Но
промолчал.
   - Сделаем так, - сказал Марат. - Разузнай мне все про него  подробно,
но только чтоб никто не повял, что ты интерес дуешься. Сумеешь?
   Саша  снова  пожал  плечами.  Дескать,  чего  тут  не  суметь?  Через
несколько дней он докладывал Марату вес, что узнал от отца, от Никиты  и
даже от самого дяди Димы, который, как известно,  любил  рассказывать  о
себе и своей коллекции всякому, кто желал  слушать.  Марат  даже  что-то
помечал в блокнотике и задавал вопросы, на которые Саша охотно  отвечал,
не замечая, что разговор как-то сам  собой  все  время  соскальзывает  с
личности генерала Долгополова на образ жизни его домочадцев.  Кто  когда
ходит на работу или учебу, кто остается дома.
   - Спасибо тебе, помог, - сказал Марат серьезно,  захлопывая  блокнот.
Саша был на вершине гордости.
   - На, - сказал Марат,  вынимая  из  кармана  толстую  пачку  денег  и
отсчитывая сто рублей. - Заработал.
   Саша смутился, попытался отказаться. Он хотел  дружески,  в  качестве
любезности. Но Марат сказал наставительно:
   - Запомни: дружба дружбой, а денежки врозь. От  честно  заработанного
отказываться не полагается. Лишнее только на суде дают...
   И  Саша  взял.  Как  проклинал  он  потом  свою  глупость,  мчась   к
Центральному телеграфу, где надеялся найти Марата. Оказывается, его  так
легко купить, так легко обмануть! Как.., как последнего "лоха"!
   В глубине души у него еще  теплилась  надежда,  что  Марат  тоже  мог
просто проговориться кому-то, рассказать о квартире Долгополовых. Очень,
очень слабая надежда. До позднего вечера проболтался Саша в тот  день  у
телеграфа, бродил по  центральным  улицам,  заглядывал  в  окна  кафе  и
ресторанов, пытался даже про