- Владимир Степанович! У нас есть врач, и больным  следует  у  него
лечиться.
   - Да, это уж так, правильно, - покаянно говорил Струтинский.
   Но проходил день, другой - и снова та же история. Пришлось все-таки
Струтинского от спирта отстранить.
   По просьбе Николая Струтинского наши  разведчики  зашли  как-то  на
хутор, где была укрыта от немцев Марфа Ильинична с младшими детьми,  и
навестили ее.
   Возвратившись, один из разведчиков обратился ко мне:
   - Товарищ  командир!  Тут  один  хлопчик  письмецо  передал,  велел
обязательно вам в руки отдать.
   И он подал мне клочок серой  бумаги,  на  котором  карандашом  было
написано:
   "Командиру партизанского отряда от Струтинского  Василия  заявление
очень прошу командира могу ли я поступить в партизанский отряд когда я
приду я очень поблагодарю командира. До свиданья  Василий  Струтинский
26 октября 1942 г. Мои братья партизаны и я хочу".
   Грамматические ошибки - дело плохое, но Васе было всего десять лет,
и в школу он ходил только один год, когда еще не было немцев. Не успел
я подумать, что ответить Васе, как пришел Николай Струтинский.
   - Вот тут твой братишка заявление написал, - сказал я ему.
   Николай улыбнулся.
   - От него нам давно житья нет: все просится в партизаны. Но у  меня
к вам вот какая просьба, товарищ командир.  Ребята  рассказывают,  что
семье там жить опасно: немцы, кажется, о них пронюхали. Разрешите  всю
семью забрать в лагерь.
   Я  согласился,  и  через  несколько  дней  в  лагерь  пришла  Марфа
Ильинична Струтинская с тремя детьми и  племянницей  Ядзей.  Пришел  и
написавший заявление Вася.
   И все они - старые и малые Струтинские - нашли свое место в отряде.
   Марфа Ильинична, уже пожилая, пятидесяти с лишним лет  женщина,  ни
минуты не хотела  сидеть  сложа  руки.  Сама  она  стеснялась  ко  мне
обратиться и присылала старика ходатайствовать,  чтобы  я  ей  поручил
какое-нибудь дело. Но я не хотел ее загружать: и без того у нее  много
хлопот было с детьми. Тогда Марфа Ильинична стала обшивать и  своих  и
чужих, стирала уйму партизанского белья. Целыми  днями  и  ночами  она
трудилась без отдыха. Я решил, что, пожалуй, ей легче  быть  поварихой
во взводе. Она с радостью взялась за это дело, но  штопать  и  стирать
партизанское белье продолжала.
   Васю,  несмотря  на  его  боевой  пыл,  мы  все  же  определили   в
хозяйственную часть  -  смотреть  за  лошадьми.  Сначала  он  надулся,
обиделся, но потом ему так понравился мой жеребец по кличке  Диверсант
и другие лошади, что он смирился со своей  должностью.  Кроме  того  -
внештатно, так сказать, - он состоял адъютантом у своего  отца:  бегал
по лагерю с разными поручениями.
   Одиннадцатилетний сын Слава тоже помогал отцу,  а  племянница  Ядзя
работала поварихой в одном из подразделений отряда.
   Дочь Струтинского, пятнадцатилетнюю Катю, мы устроили в  санитарной
части.   Там   она   сразу   понравилась   больным   и   раненым.    В
противоположность своим братьям,  Катя  была  необычайно  подвижной  и
быстрой. Сидеть на  месте  она  совершенно  не  могла.  Каждую  минуту
подскакивала к больным:
   - Что тебе надо? А тебе что?
   И  неслась  выполнять  просьбы  вихрем,  так  что  русые  косы   ее
развевались во все стороны.
   Однажды она пришла ко мне. Нельзя  сказать  "пришла"  -  влетела  в
шалаш. Запыхавшись от  бега  и  волнения,  сверкая  лукавыми  голубыми
глазами, она быстро застрочила:
   - Товарищ командир, раненые недовольны питанием.  И  хоть  они  при
штабе питаются - все равно. Там очень невкусно готовят, и всегда  одно
и то же. А у них разные болезни, им  чего-нибудь  особенного  хочется.
Вот... для них надо отдельную кухню.
   - Отдельную кухню? -  улыбаясь,  говорю  я.  -  А  где  же  достать
"особенного" повара? Кто будет им готовить?
   - Хотя бы я. А что ж!
   - Ну хорошо!
   Мы. выделили кухню для санчасти, и Катю назначили главным  поваром.
Дали ей двух помощников; это были солидные, бородатые  партизаны.  Ну,
разве девчонка могла командовать такими дядями! Поэтому она все делала
сама. Бывало тянет огромную ногу кабана,  тут  же  рубит  ее  топором,
варит и успевает к  больному  подойти.  И  наши  раненые  с  аппетитом
уплетали украинские борщи, свиные отбивные, вареники, похваливая  Катю
Струтинскую.


КОЛЯ МАЛЕНЬКИЙ

   Наш боец  Казаков  отбился  от  своей  группы,  которая  ходила  на
разведку к станции Клесово. По неопытности и неумению  ориентироваться
он целые сутки бродил по лесу, не находя  дороги  к  лагерю.  Куда  ни
пойдет, через час-два приходит на старое место.
   Ночь он провел в лесу один, даже костер не мог разложить. Плутал  и
весь следующий день.  Под  вечер  услышал  мычание  коров.  Осторожно,
избегая наступать на валежник,  чтобы  не  производить  шума,  Казаков
направился в ту сторону.
   Вскоре он вышел на лесную полянку, где паслись коровы  и  волы.  На
пеньке сидел мальчуган-пастух. Он усердно выстругивал ножиком палочку.
   Озираясь по сторонам, Казаков подошел к мальчику:
   - Здравствуй, хлопчик!
   Белобрысый худенький пастушонок от испуга вскочил и, выпучив глаза,
уставился на Казакова.
   - Чего испугался? Ты здешний?
   - Здешний,  -  ответил  мальчик.  И,  увидев  за  плечами  Казакова
винтовку, а на поясе - пистолет и гранаты,  бойко  спросил:  -  А  ты,
дяденька, партизан?
   - Ишь ты какой хитрый!
   - Партизан, сам вижу, - уверенно сказал маленький пастух.
   - А ты видел партизан?
   - Не видел. Но люди говорят, что возле Рудни-Бобровской их богато.
   - А в какой стороне Рудня-Бобровская? Мне туда как раз и надо.
   - Я туда дорогу знаю. Хочешь, провожу?
   - Хочу. Как тебя звать-то?
   - Коля.
   Коля тут же все рассказал о себе. Сам он из Клесова.  Отца  фашисты
замучили. Мать и старшего брата угнали в Германию. Раньше Коля  учился
в школе, теперь школа закрыта, и он пошел в пастухи, чтобы  как-нибудь
прокормиться.
   - Вот что, Коля, - перебил его Казаков. - Я почти двое суток не ел.
Ты гони скот в деревню и принеси мне чего-нибудь поесть.
   Коля защелкал кнутом, засвистел  и  погнал  свой  "товар",  как  он
называл стадо. Вернулся он к Казакову вечером; принес  крынку  молока,
лепешки и сало.
   - Вот, дяденька, кушайте. Это мне на ужин хозяйка дала.
   Казаков с жадностью набросился на еду, а Коля сразу  же  к  нему  с
вопросом:
   - Дяденька, можно я с тобой к партизанам пойду?
   - Командир заругает, Коля! Ты ведь маленький.
   - Мне уже двенадцать.
   - Мал, мал, хлопец!
   - Тогда давай, дяденька, сами отряд соберем. В лесу богато  народу,
от немцев убежали.
   Казаков улыбнулся:
   - А если нас немцы поймают и убьют, что тогда?
   - А мы сховаемся!
   Когда совсем стемнело, Коля привел Казакова в какой-то двор, и  там
на сеновале  партизан,  не  спавший  две  ночи   перед   тем,   заснул
богатырским сном. Коля похаживал неподалеку от сарая, охранял  его,  а
на рассвете разбудил и пошел провожать.
   Утром крестьяне вывели  из  дворов  свой  скот,  но  пастушонок  не
явился. Его долго искали, окликали по дворам. Коли нигде не было.
   - Да куда же вин сховався? - удивлялись жители.
   А  Коля  и  Казаков  были  уже  далеко  от  хутора.   Они   шли   к
Рудне-Бобровской.
   - Не хочешь, дяденька, взять с собой, а? Ну, тогда я все  равно  от
тебя не отстану... Пойду за тобой, и все.
   Недалеко от деревни Карпиловки они остановились. Казаков укрылся за
кустом, а Коля пошел один в деревню достать чего-либо съестного.
   Через час он вернулся,  принес  хлеба,  сала  и  стал  рассказывать
Казакову новости:
   - Люди говорят, что в Карпиловском лесничестве богато  полицейских.
По ночам они крепко дрыхнут, и на карауле никого нет. Давай, дяденька,
нападем на них, а?
   Трудно представить, как они там  договаривались,  но  факт  фактом:
Казаков поддался на Колины  речи.  "Здорово  будет,  если  я  в  отряд
принесу трофеи и приведу пленных!" - решил он.
   Казаков  вооружил  мальчика  гранатой  и  пистолетом.   Ночью   они
подкрались  к  лесничеству.  Около  дома  увидели   подводу.   Лошадь,
оставленная в запряжке, лениво жевала корм. Казаков  и  Коля  вошли  в
хату, где, развалившись на полу и на столах, храпели полицейские.
   - Руки в гору! - крикнул Коля и поднял гранату.
   А Казаков наготове держал свою винтовку.
   Полицейские вскочили и, ничего со сна не понимая,  покорно  подняли
руки вверх.
   - Выходить на улицу!  Оружие  складывать  на  подводу!  -  приказал
Казаков.
   Те молча стали обуваться и послушно выносить из хаты винтовки.
   Казаков остался в дверях, а Коля с гранатой и  пистолетом  пошел  к
подводе.
   Смешно и странно,  но  было  действительно  так:  один  партизан  и
мальчик разоружили большую группу полицейских. Только закончилась  вся
эта история все-таки смешно.
   Погрузив  оружие  на  подводу,  Казаков   и   мальчуган   приказали
полицейским выстроиться и  повели  их  из  деревни  по  направлению  к
лагерю. До нашей стоянки было оттуда не меньше  сорока  километров,  и
вечером им пришлось расположиться в хуторе на отдых. Ночью полицейские
сбежали, забрав с подводы все свое оружие. Удивительно, как они еще не
расправились с нашими "героями"!
   Коля так и не отстал от Казакова и вместе с ним  пришел  в  лагерь.
Партизаны встретили его так ласково, что не оставить его в отряде было
попросту невозможно.
   Я с Колей встретился на второй день после его прихода. Вижу - сидит
с партизанами белобрысый маленький, щуплый мальчик.
   - Как тебя зовут?
   - Коля. - И, поднявшись, он стал навытяжку, как и остальные.
   - Хочешь с нами жить?
   - Хочу.
   - А что же ты тут будешь делать?
   - А что прикажете.
   - Ну что ж, - серьезно сказал я ему, - будешь у нас пастухом.
   - Ни... Пастухом я вже був. Хочу нимаков бить.
   - Ну ладно, оставайся... Только вот беда: уж очень много  собралось
у нас  Николаев.  Николай  Приходько,  Николай  Струтинский,   Николай
Гнедюк, Кузнецов Николай Иванович. Все Николаи. Придется тебя  назвать
Колей Маленьким. Не возражаешь?
   Сначала Коля был у нас в хозяйственном взводе -  помогал  ухаживать
за лошадьми, чистил на кухне картошку,  таскал  дрова.  Все  делал  он
охотно и быстро. Но то и дело интересовался:  "А  когда  мне  винтовку
дадут?"
   Вместе с другими новичками  Коля  пошел  в  учебную  команду  и  на
"отлично" сдал экзамен  по  строевой  подготовке.  Всегда  аккуратный,
подтянутый (мы его, конечно, приодели), Коля обычно  при  разговоре  с
командиром отвечал точно, коротко, как полагается  в  армии.  Хотелось
иногда с ним попросту поболтать, приласкать, - ведь мальчишка  еще,  -
не тут-то было: отвечает по-военному.
   Присмотревшись к хлопцу, мы решили готовить из  него  разведчика  и
связного, и  Александр  Александрович  Лукин  стал  с  ним  заниматься
отдельно.


ПРАЗДНИК

   Вечером 6 ноября сорок второго года партизаны  собрались  в  центре
лагеря вокруг повозки, на которой был установлен специально добытый  к
этому дню репродуктор.
   Лида Шерстнева суетилась вокруг приемника и  все  волновалась,  что
антенна коротка.
   Ваня Строков, который был  назначен  ответственным  за  организацию
радиослушания, волновался не меньше Лиды, но успокаивал ее:
   - Да что вы, Лида! Антенна чуть не в километр!
   Антенна эта была уже несколько дней предметом всеобщего интереса.
   Но вот репродуктор захрипел, послышались какие-то трудно различимые
звуки. Ваня Строков что-то еще подкрутил, и мы  облегченно  вздохнули.
Из Москвы передавали концерт. Впервые  за  пять  месяцев  мы  услышали
московскую  радиопередачу.  До  этого  у  нас  была  только  служебная
радиосвязь.
   Радисты Лида Шерстнева и Ваня Строков сияли.
   Но не концерт хотели мы слушать. Все ждали, все надеялись  услышать
передачу торжественного заседания, посвященного Октябрьской годовщине.
   У  повозки  за  самодельным  столиком  сидели  четыре  партизана  с
заготовленной бумагой и тщательно очиненными карандашами. Писать будут
сразу все: если один пропустит хоть слово, другие восполнят.
   Около шести часов вечера диктор объявил то, чего ждала вся  страна,
чего с нетерпением ждали и мы, партизаны, окружившие радиоприемник под
моросящим  дождем  в  глухом  Сарненском   лесу:   из   Москвы   будет
транслироваться торжественное заседание, проводимое в связи с двадцать
пятой годовщиной Великого Октября.
   В лесу воцарилась тишина. Каждый старался тише дышать.
   Мы, находившиеся за тысячу километров от столицы, узнали обо  всем,
что делается в стране, узнали о  положении  на  фронтах  Отечественной
войны.
   Гитлеровцы, отогнанные от Москвы, собрали в летний период все  свои
резервы, прорвали фронт в юго-западном направлении и  вышли  в  районы
Воронежа, Сталинграда, Новороссийска, Пятигорска, Моздока.
   Но мы, как и весь народ, не  сомневались  в  том,  что  наша  армия
разобьет врага в открытом бою и погонит его назад.
   У советских людей есть традиция - отмечать  праздники  трудовыми  и
боевыми подвигами,
   День  7  ноября  мы  решили  отметить  по-своему,   по-партизански,
отметить так, чтобы гитлеровцы его запомнили.
   Задолго до праздника мы готовили две диверсии по  взрыву  вражеских
эшелонов. В ночь на 7 ноября, сейчас же после того, как был  прослушан
доклад, две наши партизанские группы  -  одна  под  командой  Шашкова,
другая под командой Маликова - отправились на выполнение задания.
   В полдень 7 ноября Шашков вернулся и отрапортовал:
   - Товарищ командир! Боевое задание в честь двадцать пятой годовщины
Великой Октябрьской революции выполнено. На железной  дороге  подорван
следовавший на восток вражеский эшелон с военными грузами и войсками.
   А к вечеру вернулся и Маликов. Он также, сообщил, что в  подарок  к
годовщине  Великого  Октября  взорван  вражеский  эшелон  с   техникой
противника, следовавший в сторону фронта.
   В день праздника в  лесу  была  проведена  спартакиада.  На  лесной
поляне, в километре от лагеря, пять взводов соревновались между  собой
на лучшую боевую подготовку. Они  состязались  в  метании  гранаты  на
дальность и в цель, в лазаний на деревья, в беге с препятствиями.
   Спартакиада проходила шумно. Больше всего переживали  "болельщики".
Они уже несколько  дней  спорили,  кто  окажется  победителем.  Самыми
горячими болельщиками оказались старик Струтинский, Лукин и Кочетков.
   Владимир  Степанович  Струтинский  то  подскакивал  на  месте,   то
выкрикивал: "Ах, чтоб тебя!", "Вот дурья голова,  промахнулся!"  Лукин
перебегал с места на место, подзадоривая  отстающих.  А  Кочетков  так
громко  хохотал,  что  стоять  близ  него  было   небезопасно:   могли
пострадать барабанные перепонки.
   Самый  большой  шум  поднялся,   когда   началось   состязание   по
перетягиванию каната. Кто, какая группа перетянет?
   - А ну, поднатужьтесь!
   - Слабо вам!
   Вот одна группа, обессилев, ослабила канат.  Победители,  перетянув
конец, упали навзничь. Взрыв смеха снова огласил лес.
   Праздник  закончился   концертом   партизанской   самодеятельности.
Началось с хорового пения. "Прощай, любимый город" - эту  песню  знали
все. Запевали несколько голосов - весь наш ансамбль подхватывал. Потом
затянули "Катюшу". Владимир Степанович Струтинский вдруг  поднялся  и,
дирижируя обеими руками,  затянул  "Реве  та  стогне  Днипр  широкий".
Одобрительно улыбаясь, все подхватили эту песню,
   Вышли в круг плясуны: нашлись мастера и гопака,  и  комаринской,  и
лезгинки, и чечетки. Смена "номеров" шла  непрерывная.  Вот  к  костру
подошел двадцатилетний Мачерет, - до войны он учился  на  литературном
факультете.
   -  Я  прочитаю  вам  стихи  Николая   Тихонова   "Двадцать   восемь
гвардейцев".
   Уже под конец вечера поднялся Николай Иванович Кузнецов. Он  был  в
приподнятом настроении. Не сказав, что будет читать, он сразу начал:
   - "Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье,  свернувшись  в
узел и глядя в море...
   Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба  Сокол  с  разбитой
грудью, в крови на перьях..."
   Читал Кузнецов просто  и  тихо.  Но  каждое  его  слово,  казалось,
доходило до самого сердца. Чувствовалось,  что  человек  читает  самое
любимое и близкое душе произведение.
   Я посмотрел  на  бойцов.  Они  сидели  серьезные,  торжественные  и
какими-то новыми глазами смотрели на Кузнецова.
   Так же не повышая голоса, но еще больше отчеканивая  каждое  слово,
он заканчивал:
   - "Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных  духом  всегда  ты
будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
   Безумству храбрых поем мы песню!.."
   Сильное впечатление произвело на  нас  чтение  Николаем  Ивановичем
Кузнецовым "Песни о Соколе" Горького.
   Вскоре после праздника, 11 ноября, нам удалось принять  самолет  из
Москвы. Площадка около деревни Ленчин,  указанная  Колей  Струтинским,
была действительно хорошая. К тому же мы  буквально  прощупали  каждую
травинку,   сровняли    все    бугорки.    Пришлось    даже    спилить
тригонометрическую вышку, что стояла километрах в четырех от площадки.
Правда,  крестьяне  были  довольны:  вышка  подгнила,  и  они  боялись
несчастного случая.
   Накануне той ночи, когда мы собирались принимать  самолет,  в  село
Михалино,  километрах  в  девяти  от  нашей   площадки,   прибыла   на
автомашинах большая группа гитлеровцев. Мы выслали на дорогу засаду  с
твердым наказом: немцев в нашу сторону не пропустить!
   Согласно условиям Москвы, мы должны были каждые  полчаса  выпускать
красные и зеленые ракеты, чтоб самолет за  сорок-пятьдесят  километров
мог видеть место посадки. Это еще больше усиливало опасность нападения
немцев. Но все прошло благополучно.
   В час ночи мы услышали гул моторов. В костры подлили  скипидару,  и
они загорелись ярким пламенем.
   Посадка прошла превосходно. Радовались удаче не  только  партизаны.
Не было конца восторгам и жителей села,  когда  самолет  пронесся  над
крышами их домов и плавно сел на площадку,  ярко  освещая  все  вокруг
светом своих фар.
   Самолет пробыл у нас  всего  сорок  минут.  Оставил  нам  письма  и
подарки. Мы погрузили раненых, документы  и  письма  родным.  На  этом
самолете улетали в Москву Флорежакс и Пастаногов - им  надо  было  еще
долго лечиться - и мальчик  Пиня,  которого  нашли  мы  с  Кузнецовым.
Погрузилась в самолет команда потерпевшего аварию самолета.  В  Москву
были отправлены и ценности, отбитые нами у врага.  Мы  вносили  их  на
постройку самолета взамен разбившегося.
   Самолет зашел на старт, плавно поднялся в воздух, сделал два  круга
над поляной и, дружески покачав крыльями, улетел.


ЛУЧШЕ НАСТОЯЩИХ

   В самом центре Западной Украины, утопая в зелени, широко раскинулся
город Ровно. Ничем особым этот  город  не  примечателен;  дома  в  нем
маленькие, одноэтажные, и лишь на  центральной  улице  стоят  двух-  и
редко трехэтажные. Тем  не  менее  именно  этот  город  немцы  сделали
центром оккупированной части Украины.
   Город  Ровно  нас  очень  интересовал.  В   нем   находился   тогда
рейхскомиссариат для Украины, во главе которого был наместник  Гитлера
гауляйтер  Восточной  Пруссии  Эрих  Кох.  Там  же   расквартировались
гестапо,  штаб   фельджандармерии   и   штаб   генерала   фон-Ильгена,
командующего особыми (карательными) войсками  на  Украине.  И  хотя  в
руках гитлеровцев в ту пору был Киев, центром оставался Ровно.  Немцы,
вероятно, рассуждали так: подальше от фронта спокойнее.
   Город  буквально  кишел  немецкими  офицерами,  чиновниками  и   их
родственниками, которые приехали сюда за легкой наживой.
   Понятно, что в Ровно можно было добыть очень полезные сведения  для
командования  Советской  Армии:  о  перебросках   и   перегруппировках
немецко-фашистских  войск  на  фронте,  о  строительстве  новых  линий
обороны, о мероприятиях хозяйственного характера и о том, что творится
в самой Германии. И мы решили к этому городу подобраться  всерьез,  не
спеша, осторожно, продумыв